Рамиро пришел в себя и сидел, так как ноги у него были спутаны перевязью меча. В руке у него блестел тонкий убийственный стилет.
– Вот тебе! – сказал он с коротким смехом. – Вот тебе, флюгер! – и два раза повернул стилет в ране.
Но Мартин уже бросился на него, и через пять секунд Рамиро лежал связанный на дне лодки.
– Прикончить его? – спросил Мартин Фоя, нагнувшегося с Эльзой над Адрианом.
– Нет, – мрачно ответил Фой, – пусть его судят в Лейдене. Какую глупость мы сделали, что не обыскали его!
Рамиро еще более побледнел.
– Удача на вашей стороне, – сказал он хриплым голосом, – одолели, благодаря собаке-сыну, предавшему меня. Надеюсь, он еще помучается, прежде чем умрет… Это мне наказание за то, что я нарушил клятву, данную Пресвятой Деве, и поднял руку на женщину. – Он, содрогаясь, взглянул на Эльзу и продолжал: – Удача на вашей стороне. Прикончите же меня сразу. Я вовсе не желаю являться в таком виде перед вашими соплеменниками.
– Завяжи ему рот, – приказал Фой Мартину, – чтобы он не отравлял нашего слуха.
Мартин повиновался весьма охотно. Он повалил Рамиро на бочонки с богатством, обладать которым он так стремился и ради которого принял столько грехов на душу. Рамиро понимал, что теперь он совершает свое последнее путешествие навстречу смерти и всего, что ожидает его по ту сторону рокового порога жизни.
Они проплывали мимо островка, где много лет тому назад был поворот пути большого санного бега, во время которого Рамиро вез в своих санях лейденскую красавицу Лизбету ван Хаут. Рамиро представил ее такой, какой она была в тот день, и ощущал, что бег, который ему не удалось выиграть, был предзнаменованием его гибели. Вот теперь голландец снова победил его на этом самом месте, и этому голландцу – сыну Лизбеты от другого отца – помог его родной сын, лежащий теперь на пороге смерти рядом с тем, кто дал ему жизнь… Его отведут теперь к Лизбете. Он знал, что она будет судить его, – женщина, которой он нанес столько зла и которую даже тогда, когда она была в его власти, он боялся больше всего на свете… После того как он в последний раз встретит ее взгляд, наступит конец. Какой это будет конец для одного из участников осады Харлема, для человека, погубившего Дирка ван Гоорля, для отца, всадившего кинжал в спину сына за то, что этот сын вернулся на сторону родных и избавил их от ужасной смерти?.. И почему снова перед его глазами встало видение, то самое видение, которое явилось ему в ту минуту, когда после многих лет он встретился с Лизбетой в «Гевангенгоозе», – видение жалкого маленького человечка, падающего в бесконечное пространство, в пропасть, из глубины которой навстречу ему поднимаются две огромные ужасные руки, чтобы схватить его?..
Рамиро был суеверен. Кроме того, его ум, значительная начитанность в молодые годы и наблюдательность – все привело его к убеждению, что смерть – стена, в которой много дверей, и что по ту сторону этой стены мы можем двигаться, прозябать или спать, но каждый из нас должен пройти через назначенный ему выход прямо в уготованное место.
Если так, то куда он попадет и кто встретит его за вратами смерти?..
Так плыл Рамиро в этот ясный летний вечер по пенящимся волнам, среди цветущих лугов, и в душе его росли муки ада, какие только может придумать воображение.
За несколько часов, проведенных в лодке до прибытия в Лейден, Рамиро, по мнению Эльзы, постарел на двадцать лет.
Маленькая лодка была сильно нагружена, и дул встречный ветер, так что только к вечеру они добрались до шлюза, где их окликнули часовые.
Фой встал и сказал:
– Едут Фой ван Гоорль, Красный Мартин, Эльза Брант, а также раненый и пленный. Мы бежали из Харлема, а едем мы в дом Лизбеты ван Гоорль на Брее-страат.
Их пропустили. На набережной, у конца шлюза, люди, встречавшие их, благодарили Бога за их освобождение и расспрашивали, какие вести они привезли.
– Пойдемте к дому на Брее-страат, – сказал Фой, – и я расскажу вам все с балкона.
Передвигаясь в лодке из канала в канал, они добрались до пристани у дома ван Гоорлей и через маленькую дверку, выходившую на канал, вошли в дом.
Лизбета ван Гоорль оправилась от болезни, но постарела и никогда уже не улыбалась после пережитого. Она сидела в кресле в большой гостиной своего дома на Брее-страат, той самой комнате, где девушкой она прокляла Монтальво и откуда менее года тому назад прогнала с глаз долой его сына, предателя Адриана. Возле нее стоял стол с серебряным колокольчиком и два медных подсвечника с еще не зажженными свечами. Она позвонила, и вошла та самая служанка, которая вместе с Эльзой ухаживала за ней во время болезни.
– Что это за шум на улице? – спросила Лизбета. – Я слышу гул голосов. Вероятно, новые вести из Харлема?
– К несчастью, да, – ответила служанка. – Один беглец говорит, что испанцам надоело резать людей, и вот они связывают несчастных пленных и бросают их в море.
Лизбета тяжело вздохнула.
– Фой там, – проговорила она, – и Эльза Брант, и Мартин, и еще много друзей. Господи, когда же всему этому конец?
Она опустила голову на грудь, но вскоре, выпрямившись, приказала:
– Зажги свечи, здесь так темно, а в темноте я вижу тени всех умерших.
Зажженные свечи замигали в большой комнате, как две звезды.
– Кто это идет по лестнице? – спросила Лизбета. – Как будто несут что-то тяжелое. Отвори входную дверь и впусти того, кого Богу угодно послать нам.
Служанка распахнула входную дверь, и в нее вошли люди, которые несли раненого, за ними Фой, Эльза и возвышающийся надо всеми Мартин, который толкал перед собой еще какого-то человека. Лизбета встала со своего кресла взглянуть, что происходит.
– Я вижу сон, или и впрямь ангел Господний вывел тебя, моего Фоя, из ада в Харлеме? – проговорила она.
– Да, это мы, матушка, – ответил Фой.
– Кого же вы привезли с собой? – спросила она, указывая на покрытого плащом раненого.
– Адриана, матушка… Он умирает.
– Так прикажи его унести отсюда, Фой. Я не хочу видеть его ни живого, ни умирающего, ни мертвого… – Тут ее взгляд упал на Мартина и человека, которого тот держал. – Мартин, – начала она, – кто это?..
Мартин услышал и вместо ответа повернул своего пленника так, что слабый свет из балконной двери упал прямо на его лицо.
– Что это? – воскликнула Лизбета. – Хуан де Монтальво и его сын Адриан здесь… в этой комнате… – Она прервала начатую фразу и обратилась к Фою: – Расскажи мне все по порядку.
В нескольких словах Фой сообщил ей все, что было необходимо, и закончил свой рассказ словами:
– Матушка, сжалься над Адрианом! С самого начала у него не было злого умысла, он спас всех нас и сам теперь умирает, его заколол этот человек.
– Приподнимите его, – приказала Лизбета.
Ее приказание исполнили, и Адриан, не произнесший ни слова с той минуты, как нож пронзил его, проговорил едва слышным голосом:
– Матушка, возьми свои слова обратно и прости меня… перед смертью…
Заледеневшее от горя сердце Лизбеты оттаяло. Она наклонилась к сыну и сказала так, чтобы все могли слышать:
– Приветствую тебя в родном доме, Адриан. Ты прежде заблуждался, но ты загладил свою вину, и я горжусь, что могу назвать тебя своим сыном. Хотя ты и отрекся от веры, в которой родился, я призываю на тебя благословение Господне. Да наградит тебя Бог, мой Адриан.
Она поцеловала холодеющие губы Адриана, Фой и Эльза тоже поцеловали его на прощание. Его отнесли в его собственную комнату, и на лице у него была спокойная улыбка. Через несколько часов смерть положила конец его страданиям.
Когда Адриана унесли, на несколько минут водворилась полная тишина. Затем Мартин напомнил о себе, начав, не ожидая ничьего приказания, двигаться по длинной комнате, полунеся, полуволоча пленника Рамиро. Гигант-фриз казался какой-то огромной шагающей машиной, которую ничто не могло остановить. Пленник упирался каблуками и откидывался назад, но Мартин даже не замечал его сопротивления. Он продолжал идти, пока не остановился напротив дубового кресла, где сидела седая женщина с холодным лицом, освещенным светом двух свечей. Она взглянула и содрогнулась, потом спросила:
– Мартин, зачем ты привел сюда этого человека?
– На ваш суд, Лизбета ван Гоорль, – отвечал он.
– Кто поставил меня судьей над ним?
– Мой хозяин Дирк ван Гоорль, ваш сын Адриан и Хендрик Брант. Их кровь делает вас судьей над ним.
– Я не стану судить его, пусть его судит народ.
В эту минуту со двора донесся гул голосов.
– Хорошо, пусть его судит народ, – согласился Мартин, направляясь к балкону, как вдруг отчаянным усилием Рамиро вырвался из его рук и, бросившись к Лизбете, припал к ее ногам.
– Что вам надо? – спросила она, отодвигая кресло так, чтобы Рамиро не касался ее.
– Пощадите! – задыхаясь молил он.
– Пощадить? Смотрите, дочь и сын, о пощаде просит человек, которой сам никому не давал ее. Молите о пощаде Бога и народ, Хуан де Монтальво!
– Пощадите, пощадите! – твердил он.
– Девять месяцев тому назад я так же молила именем Христа пощадить ни в чем не повинного человека, и что вы отвечали мне, Хуан де Монтальво?
– Вы были моей женой, – старался он умилостивить ее, – неужели это не имеет для вас значения, вы же женщина!
– Вы были моим мужем, имело ли это значение для вас, если вы мужчина? Вот мое последнее слово. Отведи его, Мартин, к тем, кто имеет дело с убийцами.
Монтальво взглянул на Лизбету. Этот взгляд она видела дважды. Первый раз – когда он проигрывал бега, другой – когда Лизбета молила его о жизни мужа. Перед ней был не человек. Такое выражение могло быть только у зверя или дьявола. Глаза его остановились, седые усы поднялись кверху, скулы выступили углом.
– Ночь за ночью мы проводили в одной комнате, и я мог бы убить вас, но я вас пощадил, – поспешно проговорил Монтальво.
– Меня пощадил Господь, Хуан де Монтальво, ради того, чтобы мы дожили до этого часа. Пусть Он пощадит и вас теперь, если на то будет Его воля. Я не судья вам. Судит Он и народ.