— Да уж, — сочувственно сказала Мария. Она успела позабыть, что должна вести себя как жена капитана.
— Уайтхоллская пристань мэм, а это Стренд.
В те горькие дни, когда Хорнблауэр остался не у дел и ходил в Адмиралтейство просить места, он часто брал лодку до Уайтхоллской пристани.
— Собор Святого Павла, мэм.
Теперь они в лондонском Сити. Хорнблауэр чувствовал запах угольного дыма.
— Суши весла, Гарри, — вновь сказал баковый, оглядываясь через плечо.
Лодки, лихтеры и баржи шли по реке густым потоком. Впереди виднелся Лондонский мост.
— Греби, — сказал баковый, и оба гребца налегли на весла, пробираясь под мост между другими лодками.
Под низкой аркой река, зажатая опорами, текла быстро и вновь замедлялась, выходя на свободу.
— Господи! — воскликнула Мария.
Им открылся вид на величайший порт мира. Одни корабли стояли на якоре, другие разгружались, и лишь посредине оставался узкий проход. Угольные бриги из северных графств, рамсгейтские траулеры, каботажные суда, корабли с зерном, и над всем этим — серая громада Тауэра.
— Темзу за Лондонским мостом стоит посмотреть, — сказал загребной. — Даже сейчас, когда война.
Обилие торговых судов лучше чего-либо иного свидетельствует о неуспехе Бонапарта в его войне с Англией. Англию не завоевать, пока ее флот господствует на море, удушая Европу и обеспечивая процветание британской торговли.
За купеческими судами стоял на якоре военный корабль без стеньг. Матросы в люльках красили снаружи борта. На носу корабля высилась грубая деревянная фигура — женщина в тунике, покрашенная алой и белой краской. В коряво вырезанных руках она держала большие позолоченные ножницы, и по ним-то Хорнблауэр угадал свой корабль раньше даже, чем насчитал в борту одиннадцать пушечных портов, раньше, чем лодка прошла под кормой и он прочел название — «Атропа».
Он смотрел на нее, силясь побороть волнение, и примечал дифферент, обводы, унтер-офицера на вахте — все, что можно было приметить за эти недолгие минуты.
— «Атропа», двадцать два, — сказал рулевой, заметив интерес Хорнблауэра.
— Мой муж — ее капитан, — гордо произнесла Мария.
— Вот как, сэр? — Загребной взглянул на Хорнблауэра с уважением, польстившим Марии.
Лодка поворачивала — вот Дептфордская бухта и Дептфордский пирс.
— Суши весла! — сказал баковый. — Греби! Шабаш!
Лодка заскрежетала о причал. Путешествие из Глостера кончилось. Нет, не совсем, решил Хорнблауэр, выбираясь из лодки. Еще столько хлопот впереди: найти жилье, перевезти туда багаж, устроить Марию, — и лишь потом он сможет отправиться на корабль. Жизнь — сплошная череда неприятных обязанностей. Под пристальным взглядом Марии Хорнблауэр расплатился с лодочником. К счастью, к ним сразу подошел отиравшийся у пристани паренек и предложил свои услуги. Он раздобыл тележку и погрузил на нее багаж. Хорнблауэр, поддерживая под локоть Марию с ребенком на руках, повел ее по пирсу.
— Поскорее бы снять туфли, — сказала Мария. — И переодеть маленького Горацио. Сейчас-сейчас, мой хороший.
К счастью, до «Георга» оказалось недалеко. Толстуха-хозяйка, встретившая их на пороге, сочувственно оглядела Марию, провела их в комнату и тут же послала служанку за горячей водой и полотенцами.
— Сейчас, мой сладенький, — успокаивала хозяйка маленького Горацио.
— Ох, — сказала Мария, садясь на кровать и стаскивая туфли.
Хорнблауэр стоял у двери, ожидая, пока внесут сундуки.
— Скоро вам рожать, мэм? — спросила хозяйка.
В следующую секунду они с Марией уже беседовали о повитухах и всеобщей дороговизне — последнюю тему затронула Мария, желавшая поменьше заплатить за комнату. Слуга с парнишкой принесли багаж и поставили в комнате, прервав разговор двух женщин. Хорнблауэр торопливо вытащил из кармана ключи и встал на колени у сундука.
— Горацио, дорогой, — сказала Мария, — мы обращаемся к тебе.
— А… что? — рассеянно спросил Хорнблауэр через плечо.
— Хотите чего-нибудь горяченького, сэр, пока готовится завтрак? — предложила хозяйка. — Пунша? Чашечку чая?
— Нет, спасибо, — ответил Хорнблауэр.
Он уже открыл сундук и лихорадочно распаковывал вещи.
— Неужели ты не можешь подождать до завтрака, дорогой? — спросила Мария. — Тогда я все разберу сама.
— Боюсь, что нет, мэм, — ответил Хорнблауэр, не поднимая головы.
— Твои лучшие рубашки! Ты их помнешь! — возмутилась Мария.
Хорнблауэр вытаскивал из-под них мундир. Положив его в другой сундучок, он принялся искать эполет.
— Ты собираешься на корабль! — воскликнула Мария.
— Конечно, дорогая, — сказал Хорнблауэр.
Хозяйка уже вышла, и разговаривать можно было свободно.
— Но ты должен сначала позавтракать! — убеждала Мария.
Хорнблауэр заставил себя согласиться:
— Ладно, пять минут на завтрак, после того как я побреюсь.
Он разложил мундир на кровати, хмурясь, что тот помялся, развязал лакированную коробку, вынул треуголку, потом скинул сюртук, лихорадочно развязал шейный платок и снял чулки. Маленький Горацио вновь принялся жаловаться на свою горькую жизнь.
Пока Мария успокаивала ребенка, Хорнблауэр развязал мешочек с туалетными принадлежностями и вытащил бритву.
— Я снесу Горацио вниз и дам ему хлеба с молоком, дорогой, — сказала Мария.
— Да, дорогая, — ответил Хорнблауэр сквозь пену.
В зеркало он поймал отражение Марии, и оно мигом вернуло его к действительности. Мария жалобно смотрела ему в затылок. Он отложил бритву и стер полотенцем пену.
— Ни одного поцелуя со вчерашнего дня! — сказал он. — Мария, милая, тебе не кажется, что ты мной пренебрегаешь?
Она упала в его объятия, глаза ее увлажнились, но нежность в его голосе побудила ее улыбнуться.
— Я считала, что это ты мной пренебрегаешь, — прошептала она.
Она положила руки ему на плечо, прижала его к своему отяжелевшему телу и пылко поцеловала.
— Я думал о своих обязанностях в ущерб всему остальному, — сказал Хорнблауэр. — Ты меня простишь?
— Простить тебя! — Она улыбалась сквозь слезы. — Не говори так, милый. Делай что знаешь. Я твоя, я твоя.
Целуя ее, Хорнблауэр чувствовал, как в душе волной поднимается искренняя нежность, — счастье, целая жизнь человеческого существа зависит от его терпения и такта. Он не до конца вытерся — на лице у Марии была пена.
— Любимая, — сказал он, — ты лучшее, что у меня есть.
Он целовал ее, чувствуя себя неверным мужем и лицемером, и думал о качающейся на якорях «Атропе». Однако он не зря сдерживал нетерпение — маленький Горацио снова закричал, и Мария первая разорвала объятия.
— Бедный зайчик! — Склонившись над ребенком, она обернулась и улыбнулась мужу. — Я должна позаботиться, чтобы обоих моих мужчин покормили.
Хорнблауэр кое-что должен был ей сказать, но сказать тактично, и некоторое время подбирал слова.
— Милая, — начал он, — я не против, пусть весь свет видит, что мы целовались, но, боюсь, ты засмущаешься.
— Господи! — воскликнула Мария, когда до нее дошел смысл его слов. Она заспешила к зеркалу и стерла с лица пену. Потом подхватила ребенка и сказала: — Пойду спущусь, прослежу, чтобы побыстрей приготовили завтрак.
Она улыбнулась бесконечно счастливой улыбкой и, выходя из комнаты, послала воздушный поцелуй. Хорнблауэр вновь намазал лицо пеной. Его переполняли мысли об «Атропе», о жене, о сыне и ребенке, которому еще предстоит родиться. Вчерашнее мимолетное счастье было позабыто. Возможно, не имея причин печалиться, он мог бы и сегодня чувствовать себя счастливым, но это, увы, не было ему дано. Позавтракав, он нанял наконец лодку и отправился на корабль.
Сидя на корме, Хорнблауэр поправил треуголку и приспустил с правого плеча плащ, чтобы виден был эполет — отличительный знак капитана с менее чем трехлетним стажем. Похлопав по карману, убедился, что приказы на месте, и выпрямился, стараясь изобразить достоинство. Он легко мог вообразить, что творится сейчас на «Атропе»: вахтенный подштурман заприметил треуголку и эполет, посыльные побежали к первому лейтенанту, фалрепных и боцманматов срочно вызвали наверх и при вести о том, что капитан скоро поднимется на борт, всех охватило беспокойное любопытство.
— Эй, на лодке! — окрикнули с корабля.
Лодочник вопросительно взглянул на Хорнблауэра и, получив утвердительный кивок, заорал во всю луженую глотку:
— «Атропа»!
Теперь на корабле окончательно убедились, что прибыл их капитан.
— Подведите лодку к борту, — сказал Хорнблауэр.
«Атропа» имела ровную, без надстроек, палубу и низкую осадку — нетрудно было дотянуться до бизань-русленя.
Лодочник деликатно кашлянул.
— Вы не забудете расплатиться, сэр? — спросил он, и Хорнблауэру пришлось искать в кармане монетку.
Он шагнул на руслень, стараясь не злиться из-за своей забывчивости. Поднимаясь на палубу в свисте дудок, он приветственно поднес руку к полям треуголки, но, как ни старался подавить волнение, видел лишь расплывчатые пятна вместо лиц.
— Джон Джонс, первый лейтенант, — послышался голос. — Добро пожаловать, сэр.
Новые имена, новые лица. Хорнблауэр не различал лиц, не слышал имен. Он подавил желание сглотнуть и не без труда обрел голос:
— Пожалуйста, соберите команду, мистер Джонс.
— Свистать всех наверх! Свистать всех наверх!
Крик разнесся по всему кораблю, засвистели и завыли дудки. Зашлепали босые ступни, послышались приглушенные голоса. Шкафут заполнило людское море, но Хорнблауэр от волнения не различал лиц.
— Команда собралась, сэр.
Хорнблауэр поднес руку к полям шляпы — он догадывался, что Джонс козырнул, хотя не видел этого, — вынул приказы и принялся читать:
Приказы членов Адмиралтейского совета во исполнение указаний верховного адмирала Великобритании и Ирландии, флота Его Величества капитану Горацио Хорнблауэру. Сим предписывается…
Он прочел приказы, сложил их и убрал в карман. Теперь он законный капитан «Атропы», и лишь трибунал — или парламент — могут его сместить. С этого момента ему идет полное жалованье капитана шестого класса. И, как ни странно, с этого же момента туман перед глазами начал понемногу рассеиваться. Хорнблауэр взглянул на скуластое, гладковыбритое лицо Джонса: