— Может, выпьете чего-нибудь? Чашку чая? Может, хотите поесть, сэр?
— Нет, спасибо, мне пора.
Мария ждет в Дептфорде, изнывая от желания услышать про двор и про короля. Она страшно взволновалась, когда Хорнблауэр рассказал ей, куда собирается. Мысль, что ее муж встретится лицом к лицу с помазанником Божиим, поразила ее — пришлось повитухе предупредить, что от излишних волнений у нее может сделаться горячка. А его не только представили королю. Король еще и говорил с ним, обсуждал его дела. Мало того, определил к нему на корабль мичманом настоящего князя — низложенного, правда, но зато своего внучатого племянника, связанного с королевской семьей узами крови. Марию это приведет в такой же восторг, как и то, что Хорнблауэра представили ко двору.
Она захочет узнать о приеме все: и кто на нем был (Хорнблауэр пожалел, что не узнал никого из стоявших за троном), и кто был во что одет. На это ответить будет легче, поскольку женщины на утренний прием не допускаются, а мужчины по большей части были в мундирах. Рассказывать придется осторожно, чтобы не задеть ее чувства. Сам Хорнблауэр сражался за свою страну, точнее сказать — за идеалы свободы и приличий против беспринципного тирана по ту сторону Ла-Манша. Банальный штамп «за короля и отечество» отнюдь не выражал его чувств. Его готовность положить жизнь за своего короля не имела никакого отношения к доброму пучеглазому старичку, с которым он разговаривал утром. Это означало, что он готов умереть за систему свободы и порядка, которую этот старичок олицетворяет. Но для Марии король олицетворяет нечто большее, чем свободу и порядок. Он помазанник Божий, и говорить о нем надо не иначе как с благоговейным страхом. Повернуться к королю спиной было бы для Хорнблауэра нарушением некоего соглашения, сплачивающего страну перед лицом опасности, для Марии — почти святотатством. Надо следить за собой, чтобы не отозваться о старичке легкомысленно.
И при этом, думал Хорнблауэр, пока гичка везла его мимо Тауэра, к его службе на флоте Мария подобного пиетета не испытывает. Для нее это достойный джентльмена род занятий, он дает ей общественное положение, иначе недостижимое, способ прокормить ее обожаемого ребенка — детей, теперь, когда родилась маленькая Мария. Но самопожертвование, честь, слава — такие категории мало волновали Марию. Скорее всего, она полагала их чисто мужскими выдумками, изобретенными сильным полом для того, чтобы самоутверждаться над слабым, в то время как женские уверенность в себе и сознание превосходства не нуждаются в искусственных подпорках.
С удивлением Хорнблауэр обнаружил, что гичка приближается к «Атропе». Ему следовало смотреть во все глаза: все ли там в порядке и достаточно ли быстро вахтенный офицер приметил идущую по реке гичку. Теперь он едва успел ответить на приветствия лейтенанта Джонса. Вот Дептфордский док, за ним Провиантский двор. Несколько человек перегоняли с баржи на причал стадо свиней, предназначенных на убой и засолку.
— По сторонам не глазеть! — рявкнул рулевой.
Видимо, кто-то из гребцов шепотом отпустил шуточку по поводу свиней. Трудно было поверить, что твердые как камень куски вещества, извлекаемые из бочек с рассолом, ведут свое происхождение от таких достойных, таких приличных животных. Хорнблауэр полностью разделял чувства своих матросов.
Рулевой подвел гичку к Дептфордскому пирсу, Хорнблауэр вышел на причал и зашагал к «Георгу», где ждала семья. Сейчас он сядет рядом с Марией и расскажет ей о великолепии Сент-Джеймского дворца. Подержит на руках дочку, поиграет с сынишкой. Может быть, в последний раз — в любую минуту могут прийти приказы, и тогда он поведет «Атропу» в море. Битва, шторм, кораблекрушение, болезнь — какова вероятность, что он не вернется? А если вернется, орущий младенец, которого он оставил, превратится в нарядную маленькую барышню, играющую в куклы. Маленький Горацио начнет писать на грифельной доске цифры и буквы, а то и склонять латинские слова или учить греческий алфавит. А сам он? Он надеялся, что сможет сказать: «Я выполнял свой долг», что слабости, о которых он так хорошо знал, не помешают ему достичь чего-нибудь, чем его дети будут гордиться.
VII
Итак, Средиземное море. Хорнблауэр сидел на парусиновом стуле в каюте «Атропы», перечитывая приказы.
Сэр!
Лорды члены Адмиралтейского совета поручили мне…
Он должен со всей возможной поспешностью подготовиться к плаванию и проследовать в Гибралтар. Там его будут ожидать приказы вице-адмирала, командующего Средиземноморским флотом. Если приказы задержатся, Хорнблауэру надлежит узнать вероятное местоположение вице-адмирала, с той же поспешностью его разыскать и поступить под его командование.
Это должен быть Катберт Коллингвуд[81] — лорд Коллингвуд, он стал пэром после Трафальгара. Корабли, выигравшие битву, — по крайней мере те из них, что еще держались на плаву, — отправили в Средиземное море. Французский и испанский флот разбиты, и власть британцев над Атлантикой укрепилась. Теперь флот перенес свой вес в Средиземное море. Здесь он готов отразить любое нападение Бонапарта, после Аустерлица завладевшего всей континентальной Европой. Аустерлиц — Трафальгар. Французская армия — британский флот. Одно уравновешивает другое. В Европе не осталось преград для французских войск — доколе есть хоть узкая полоска суши, по которой можно шагать. На море не осталось преград для британских судов — доколе есть хоть узкая полоска воды, по которой можно плыть. В Средиземном море с его полуостровами и заливами военно-морские силы лучше всего могли противостоять сухопутным. Хорнблауэр примет в этом участие. Секретарь Адмиралтейского совета подписался «Ваш покорный слуга», но прежде выразил уверенность, что «Атропа» готова к выходу в море и отбудет незамедлительно по получении последних приказов и депеш. Иными словами, Хорнблауэр и его корабль предупредили о состоянии минутной готовности.
Хорнблауэр почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Он сомневался, что его корабль готов отбыть незамедлительно.
Он крикнул часовому:
— Позовите мистера Джонса!
Крик подхватили в твиндеке. Через несколько минут торопливо вошел мистер Джонс, и только тогда Хорнблауэр сообразил, что не знает, какие приказы отдавать и о чем спрашивать. Он вынужден был молча смотреть на первого лейтенанта. Поглощенный своими мыслями, он ничего не видел перед собой, но его пристальный взгляд смутил несчастного Джонса. Тот нервно коснулся рукой лица. Хорнблауэр увидел засохшую пену под левым ухом Джонса, потом заметил и кое-что еще: одна щека у того была гладко выбрита, другая — покрыта густой черной щетиной.
— Простите, сэр, — сказал Джонс, — я брился, когда вы за мной послали, и решил пойти сразу.
— Очень хорошо, мистер Джонс, — ответил Хорнблауэр.
Вот и прекрасно, что Джонсу пришлось оправдываться, — сам он успеет за это время продумать конкретные приказы, достойные хорошего офицера.
Под его пристальным взглядом Джонс вынужден был заговорить снова:
— Я вам нужен, сэр?
— Да, — сказал Хорнблауэр. — Мы получили приказы в Средиземное море.
— Вот как, сэр?
Замечания мистера Джонса не очень-то продвигали разговор.
— Я попрошу вас доложить, как скоро мы сможем выйти в море.
— Э, сэр…
Джонс вновь коснулся рукой лица, — может быть, оно было такое длинное из-за привычки тянуть себя за подбородок.
— Провиант и вода загружены?
— Видите ли, сэр…
— Вы хотите сказать, нет?
— Н-нет, сэр. Не совсем.
Хорнблауэр хотел было потребовать объяснений, но передумал:
— Сейчас я не буду спрашивать почему. Чего не хватает?
— Ну, сэр…
Несчастный Джонс принялся перечислять. Не хватало двадцати тонн воды. Сухари, ром, мясо.
— Вы хотите сказать, что, стоя на якоре напротив Провиантского двора, вы не загружали припасы?
— Ну, сэр… — Джонс попытался объяснить, что не считал нужным делать это каждый день. — У матросов было много работы, сэр, они занимались починкой.
— Вахтенные расписания? Боевые расписания?
Хорнблауэр имел в виду списки, в которых указывались обязанности матросов и их боевые посты.
— У нас не хватает двадцати марсовых, сэр, — жалобно сказал Джонс.
— Тем больше оснований выжимать все из тех, кто есть.
— Да, сэр, конечно, сэр. — Джонс лихорадочно искал оправданий. — Часть говядины, сэр… она… ее нельзя есть.
— Хуже обычного?
— Да, сэр. Наверно, из какой-то старой партии. Совсем испорченная.
— В каком ярусе?
— Я спрошу у баталера?
— То есть вы не знаете?
— Нет, сэр, то есть да, сэр.
Хорнблауэр глубоко задумался, но глаз с Джонса не сводил, и несчастный лейтенант никак не мог вернуть самообладание. На самом деле Хорнблауэр ругал себя. Вначале он был слишком занят похоронами Нельсона, потом с головой ушел в семейные дела, но это не оправдание. Капитан обязан постоянно знать, в каком состоянии его судно. Он злился на себя сверх всякой меры. Он почти не знает своих офицеров, даже по именам, он не знает, как «Атропа» поведет себя в бою, — и вместе с тем, не успеет он спуститься по реке, возможно, вынужден будет сражаться.
— Как артиллерийские припасы? — спросил он. — Порох? Ядра? Пыжи? Картузы?
— Мне послать за артиллеристом, сэр? — спросил Джонс.
Принужденный постоянно обнаруживать свою неосведомленность, он все больше впадал в отчаяние.
— Пусть все соберутся немедленно, — сказал Хорнблауэр. — Баталер, артиллерист, боцман, купор, подштурман.
Это были начальники подразделений, подчиненные первому лейтенанту и отвечающие перед капитаном за работу судна.
— Есть, сэр.
— Что там за шум? — спросил Хорнблауэр раздраженно.
Уже несколько минут на шканцах что-то происходило. Сквозь световой люк доносились неясные голоса.
— Я пойду узнаю, сэр? — с жаром предложил Джонс, радуясь случаю на время прервать разговор, но тут в дверь постуча