Но и методы Англии заслуживают критики. Ирландцы чтут Вольфа Тона и Фицджеральда[39] как мучеников, будут чтить и Маккула. Ничто так не укрепляет и не облагораживает идею, как мученичество.
Повесить Маккула — значит подбросить хвороста в костер, который Англия пытается погасить. Два народа, одержимые сильнейшими из страстей — инстинктом выживания и жаждой независимости, — сошлись в схватке, которая едва ли разрешится в представимом будущем.
Бакленд вошел в кают-компанию с озабоченным видом и окинул взглядом собравшихся. Младшие офицеры, предчувствуя неприятное поручение, отвели глаза. И естественно, тут же прозвучала фамилия самого младшего лейтенанта.
— Мистер Хорнблауэр, — сказал Бакленд.
— Сэр! — ответил Хорнблауэр, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучала обреченность.
— Вам поручается ответственность за арестанта.
— Сэр? — произнес Хорнблауэр чуть изменившимся тоном.
— Харт будет свидетельствовать перед трибуналом, — объяснил Бакленд (и то удивительно, что он вообще снизошел до объяснений). — Сержант корабельной полиции, сами знаете, дурак. Маккул должен предстать перед судом живым и здоровым, а также оставаться живым и здоровым до самой казни. Собственные слова капитана.
— Есть, сэр, — ответил Хорнблауэр, поскольку иного ответа не существовало.
— Чтобы никаких вольф-тоновских штучек, — вставил Смит.
Вольф Тон перерезал себе горло в ночь перед казнью и умер в мучениях через неделю.
— Обращайтесь ко мне при первой необходимости, — сказал Бакленд.
— Есть, сэр.
— Фалрепные! — проревел вдруг голос на палубе над их головами, и Бакленд бросился вон; появление офицера высокого ранга означало, что трибунал собирается.
Хорнблауэр уронил голову на грудь. Мир беспощаден, а законы флота, на котором он служит, самые беспощадные в мире — сказать «я не могу» так же невозможно, как сказать «я боюсь».
— Не повезло, Хорни, — неожиданно мягко проговорил Смит, и над столом пронесся ропот сочувствия.
— Исполняйте, молодой человек, — тихо сказал Робертс.
Хорнблауэр поднялся. Не доверяя своему голосу, он попрощался коротким поклоном.
— Здесь он, жив-здоров, мистер Хорнблауэр, — сказал сержант корабельной полиции, приветствуя его в темноте низкого твиндека.
Морской пехотинец у двери посторонился, сержант осветил фонарем замочную скважину в двери и вставил ключ.
— Я его в пустой кладовке запер, сэр, — продолжал сержант, — тут с ним два моих капрала.
Дверь открылась, выпустив свет другого фонаря. Воздух внутри был спертый; Маккул сидел на сундуке, два корабельных капрала прямо на полу, прислонившись спиной к переборке. Они встали перед офицером, и все равно вновь прибывшие еле поместились в кладовой. Хорнблауэр придирчиво осмотрел место заключения. Побег или самоубийство казались равно невозможными. В конце концов он заставил себя посмотреть в глаза Маккулу.
— Мне поручено вас охранять, — сказал он.
— Какая честь для меня, мистер… мистер… — вставая, ответил Маккул.
— Хорнблауэр.
— Счастлив познакомиться с вами, мистер Хорнблауэр.
У него был выговор образованного человека, с небольшим акцентом, выдававшим ирландское происхождение. Рыжие волосы Маккул успел заплести в аккуратную косицу, голубые глаза странно блестели даже в слабом свете свечи.
— Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
— Я не отказался бы что-нибудь съесть или выпить. Видите ли, у меня ничего не было во рту с самого захвата «Эсперанса».
«Эсперанс» захватили вчера. Этот человек ничего не ел и не пил больше двадцати четырех часов.
— Я распоряжусь. Еще что-нибудь?
— Матрас… подстилку… на чем можно сидеть. — Маккул указал на свой сундук. — Я горжусь своим именем, но не хотел бы, чтобы оно впечаталось в мою плоть.
Сундук был дорогой, красного дерева; на толстой крышке рельефно выступали буквы: «Б. И. Маккул».
— Я пришлю вам матрас, — сказал Хорнблауэр.
В дверном проеме показался лейтенант.
— Я Пейн, из адмиральского штаба, — представился он. — У меня приказ обыскать арестованного.
— Конечно, — ответил Хорнблауэр.
— Я не возражаю, — сказал Маккул.
Сержанту и его подручным пришлось покинуть тесное помещение; Хорнблауэр остался стоять в углу. Пейн управлялся быстро и деловито. Сперва он велел Маккулу раздеться догола и тщательно проверил одежду — швы, подкладку, пуговицы. Он старательно прощупал каждую часть, наклонив ухо к материи, на случай если внутри зашита бумага, затем встал на колени перед сундуком; ключ уже был в замке, осталось лишь его повернуть. Форма, рубашки, нижнее белье, перчатки; каждый предмет был вынут, проверен и отложен в сторону. Особое внимание Пейн уделил двум маленьким детским портретам, но и в них ничего не обнаружилось.
— То, что вы ищете, отправилось за борт прежде, чем призовая команда взошла на «Эсперанс», — заявил Маккул. — Здесь нет ничего, что выдало бы моих соратников, и вы утруждались совершенно напрасно.
— Можете одеться, — бросил Пейн.
Кивнув Хорнблауэру, он поспешил прочь.
— Человек, чья вежливость просто ошеломляет, — сказал Маккул, застегивая штаны.
— Я распоряжусь касательно ваших просьб, — сказал Хорнблауэр.
Он чуть помедлил, убедился, к своему удовольствию, в непреклонной бдительности сержанта и капралов, вышел, торопливо отдал распоряжение, чтобы пленному принесли еду и воду, и тотчас вернулся. Маккул жадно выпил кварту воды, затем принялся за кусок жесткого мяса и сухарь.
— Ни ножа. Ни вилки, — сказал он.
— Да, — сухо ответил Хорнблауэр.
— Понятно.
Странно было стоять так и смотреть сверху вниз на человека, который обречен завтра умереть, а сейчас безуспешно пытается оторвать зубами хоть маленький кусочек солонины.
Переборка, к которой прислонялся Хорнблауэр, слегка задрожала, и до слуха донесся слабый звук пушечного выстрела — сигнал, что заседание трибунала началось.
— Пора идти? — спросил Маккул.
— Да.
— Значит, я могу, не нарушая благоприличия, покинуть эту изысканную трапезу.
Вверх по трапу на главную палубу, два морских пехотинца впереди, Маккул за ними, Хорнблауэр следом и два капрала в арьергарде.
— Частенько я бегал по этим палубам, — озираясь, произнес арестант, — но без всяких церемоний.
Хорнблауэр напряженно следил, чтобы он не вырвался и не бросился в море.
Трибунал. Золотой позумент и быстрая, отработанная процедура, пока «Слава» медленно поворачивалась на якоре и корабельное дерево отзывалось на дрожь снастей под ветром. Установление личности. Короткие вопросы.
— Ничто из того, что я имел бы сказать, не будет услышано среди этих символов тирании, — заявил подсудимый, отвечая председателю суда.
Чтобы отправить человека на смерть, хватило пятнадцати минут. «По приговору этого суда вы, Барри Игнациус Маккул, будете повешены за шею…»
Кладовая, в которую Хорнблауэр вернул Маккула, теперь стала камерой смертника. Почти сразу же туда постучал запыхавшийся мичман:
— Капитан приветствует вас, сэр, и приглашает в свою каюту.
— Очень хорошо.
— С ним адмирал, — в приступе откровенности добавил мичман.
Контр-адмирал досточтимый сэр Уильям Корнваллис[40] и впрямь находился в капитанской каюте с Пейном и капитаном Сойером. Едва Хорнблауэр предстал перед ним, он сразу перешел к делу:
— Вам поручено распоряжаться казнью?
— Да, сэр.
— Видите ли, юноша…
Корнваллис был адмирал любимый, твердый, но добрый, неизменно отважный и чрезвычайно опытный, герой бесчисленных баек и баллад под кличкой Голубоглазый Билли. Однако и он слегка замялся, дойдя до сути, что совершенно было на него не похоже.
— Видите ли, — повторил адмирал, — предсмертной речи не будет.
— Не будет, сэр? — переспросил Хорнблауэр.
— Четверть матросов на корабле — ирландцы, — продолжал Корнваллис. — Позволить Маккулу держать к ним речь — все равно что бросить факел в пороховой погреб.
— Понимаю, сэр.
Однако существует ритуал. С незапамятных времен приговоренный имел право обратиться к зрителям с последним словом.
— Вздерните его, — говорил Корнваллис, — и они поймут, чем кончается дезертирство. Но только дайте ему открыть рот — а этот малый мастер трепать языком, — и команда полгода не успокоится.
— Да, сэр.
— Так смотрите, мальчик. Накачайте его ромом, что ли. Не дайте ему говорить любой ценой.
— Есть, сэр.
Пейн вышел из каюты вслед за Хорнблауэром.
— Заткните ему рот паклей, — предложил он. — Со связанными руками он ее не вытащит.
— Да. — Хорнблауэр похолодел.
— Я нашел попа, — продолжал Пейн, — но он тоже ирландец, и на его помощь рассчитывать не приходится.
— Да.
— Маккул хитрая бестия. Не сомневаюсь, он все выбросил за борт, прежде чем его схватили.
— Что он собирался делать? — спросил Хорнблауэр.
— Высадиться в Ирландии, затеять новые безобразия. Просто повезло, что он нам попался. А главное — что мы смогли судить его за дезертирство и быстро покончить с этим делом.
— Да.
— Не очень-то надейтесь напоить его, как посоветовал Голубоглазый Билли. Трезвые или пьяные, эти ирландцы всегда готовы болтать. Я вам лучше подсказал.
— Да, — ответил Хорнблауэр, подавляя дрожь.
Он вернулся в камеру смертника, словно еще один приговоренный. Маккул сидел на присланном соломенном матрасе, два капрала не спускали с него глаз.
— Входит палач. — Узник улыбнулся почти непринужденно.
Хорнблауэр очертя голову бросился вперед; он не видел возможности смягчить свои слова.
— Завтра… — начал он.
— Да, завтра?..
— Вы не будете завтра произносить речь.
— Не попрощаюсь с моими соотечественниками?
— Да.
— Вы лишите умирающего законного права?
— У меня приказ, — сказал Хорнблауэр.
— И вы намерены его исполнить?