Хорнблауэр, весь в поту, прошел на корму и отдал честь стоявшему на вахте Робертсу. Тот болтал с Бушем возле полуюта. Просьба Хорнблауэра была настолько необычна, что Робертс и Буш с изумлением уставились на него.
— А как же палуба, мистер Хорнблауэр? — спросил Робертс.
— Матросы вытрут ее шваброй за две минуты, сэр, — сказал Хорнблауэр, смахивая пот и с нескрываемым вожделением глядя на синее море за бортом. — Еще пятнадцать минут до того, как мне вас сменять, — времени довольно.
— Э… очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
— Спасибо, сэр. — Хорнблауэр, снова козырнув, нетерпеливо повернулся.
Робертс и Буш обменялись взглядами, в которых веселости было не меньше, чем изумления. Они смотрели, как Хорнблауэр отдает приказания:
— Шкафутный старшина! Эй, шкафутный старшина!
— Сэр?
— Немедленно вооружить помпу для мытья палубы!
— Вооружить помпу для мытья палубы?
— Да. Четырех матросов к рукояткам. Одного к шлангу. Ну-ка быстрее! Я буду здесь через две минуты.
Шкафутный старшина, проводив Хорнблауэра взглядом, принялся исполнять необычный приказ. Хорнблауэр был точен: через две минуты он вернулся, совершенно голый, если не считать намотанного вокруг бедер полотенца. Все это было очень странно.
— Ну, давайте! — крикнул он матросам у помпы.
Они сомневались, но приказ исполнили, по двое бросая свой вес на рукояти: вверх-вниз, вверх-вниз, кланк-кланк. Шланг зашевелился, наполняясь, и в следующий миг из него хлынула струя чистой воды.
— Направьте ее на меня, — сказал Хорнблауэр, сбрасывая полотенце. Теперь он стоял в солнечном свете совершенно голый.
Матрос у шланга заколебался.
— Ну, быстрей!
Все с тем же сомнением матрос подчинился приказу и направил струю на своего офицера, тот закрутился под ней сначала в одну, потом в другую сторону. Зрители явно забавлялись представлением.
— Качайте, сукины дети! — крикнул Хорнблауэр.
Широко ухмыляясь, матросы с таким энтузиазмом налегли на рукояти, что их ноги отрывались от палубы. Вода с силой хлынула из шланга. Хорнблауэр завертелся под жгучей струей, лицо его изображало мучительный восторг.
Бакленд стоял у гакаборта, задумчиво глядя на пенистый след корабля, но стук помпы привлек его внимание. Он зашагал к Робертсу и Бушу взглянуть на странное зрелище.
— Ну и причуды у мистера Хорнблауэра, — заметил он с улыбкой. Улыбка была грустная, ибо лицо Бакленда омрачали заботы.
— По-видимому, ему это нравится, — сказал Буш.
Глядя, как прыгает под сверкающей струей Хорнблауэр, он в своем тяжелом мундире ощутил покалывание под рубашкой и подумал даже, что приятно позволить себе такой душ, как бы вредно это ни было для здоровья.
— Стой! — завопил Хорнблауэр. — Стой же!
Матросы за помпой прекратили работу, и струя превратилась в струйку, потом исчезла.
— Шкафутный старшина! Уберите помпу. Прикажите вытереть палубу.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр схватил полотенце и затрусил по главной палубе. Он взглянул на старших офицеров с ухмылкой, в которой отразились его восторг и хорошее настроение.
— Не знаю, полезно ли это для дисциплины, — заметил Робертс, когда Хорнблауэр исчез. И добавил с запоздалой проницательностью: — Думаю, все в порядке.
— Думаю, да, — согласился Бакленд. — Будем надеяться, он не простудится. Он был такой распаренный.
— По-моему, ему хорошо, сэр, — промолвил Буш.
Перед его глазами все еще стояла ухмылка Хорнблауэра. В памяти она слилась с пылким лицом младшего лейтенанта, рассуждавшего, как бы он поступил на месте Бакленда.
— Десять минут до восьми склянок, сэр, — доложил старшина-рулевой.
— Очень хорошо, — сказал Робертс.
Мокрое пятно на палубе почти высохло. На него падали лучи солнца, все еще жаркого в четыре часа пополудни, и с палубы поднимался пар.
— Свистать вахту, — сказал Робертс.
Хорнблауэр с подзорной трубой выбежал на шканцы, — похоже, он натянул одежду с той же быстротой, с которой делал все остальное. Он отдал честь, собираясь сменить Робертса.
— Вы хорошо освежились под душем? — спросил Бакленд.
— Да, сэр, спасибо.
Буш посмотрел на этих двоих: пожилой, снедаемый заботами первый и молодой пятый лейтенант, старший с грустью завидует молодости младшего. Буш кое-что знал о людях. Он никогда не смог бы свести результаты своих наблюдений в таблицы, просто накапливал знания; опыт и наблюдательность вкупе с природной смекалкой формировали его суждения, даже когда он сам не замечал, что рассуждает. Буш чувствовал, что флотские офицеры (про сухопутную часть человечества он не знал почти ничего) делятся на предприимчивых и безынициативных, на тех, кто жаждет действий, и тех, кто предпочитает ждать, когда их принудят. Еще раньше он узнал простейшие вещи: что офицеры делятся на толковых и бестолковых, а также на умных и тупых, — последняя классификация почти совпадала с предыдущей, но не всегда. Были офицеры, которые в минуту опасности действовали быстро и разумно, и те, кто этого не умел, — и тут черта проходила не совсем так, как в предыдущем случае. Были офицеры благоразумные и нет, спокойные и беспокойные, с сильными нервами и слабонервные. В некоторых случаях оценки Буша входили в противоречие с его предрассудками: он склонен был опасаться неординарного мышления и жажды деятельности, тем более что при отсутствии прочих желательных качеств они могли доставить немало хлопот. Окончательным и самым заметным различием из всех, что Буш наблюдал за десять лет непрерывной войны, было различие между теми, кто может вести за собой, и теми, кого надо вести. Это различие Буш ощущал, хотя и не мог бы выразить словами, тем более такими ясными и определенными.
Именно оно невольно пришло ему на ум, пока он глядел, как разговаривают на шканцах Хорнблауэр и Бакленд. Послеполуденная вахта закончилась, началась первая собачья вахта — ее должен был нести Хорнблауэр. Традиционное время отдыха: дневной жар спадает, матросы собираются на баке, поглядывая на резвящихся вокруг судна дельфинов. Офицеры, днем дремавшие в своих каютах, поднимаются на шканцы подышать воздухом, размять ноги, поговорить.
На военном корабле в походе негде упасть яблоку — такой тесноты не знают самые мрачные лондонские трущобы, где ютится беднота. Однако долгий и трудный опыт научил его обитателей применяться к этим нелегким условиям. На баке одни чинили одежду, весело переговариваясь между собой, другие, освободив себе квадратный ярд палубы, уселись, скрестив ноги, разложили инструменты, материалы и, не обращая внимания на шум и толкотню, занялись ювелирной работой: резали по кости, вышивали, мастерили крошечные модели. Ближе к корме офицеры гуляли по двое — по трое на тесных шканцах, переговариваясь и не мешая другим гуляющим.
В соответствии с флотской традицией они оставляли наветренную сторону Бакленду, пока тот находился на палубе, а сегодня, судя по всему, Бакленд решил задержаться надолго. Он глубоко ушел в разговор с Хорнблауэром. Они прохаживались вдоль шканцевых каронад, восемь ярдов туда, восемь ярдов обратно; на флоте давно убедились, что, когда пространство для прогулки ограничено, разговор не должен прерываться на поворотах. Каждая пара офицеров, упершись в ограждение, поворачивала обратно. На мгновение они оказывались лицом друг к другу и продолжали разговор без малейшей паузы. Все ходили, сцепив руки за спиной, — еще мичманами их начисто отучили держать руки в карманах.
Так ходили и Бакленд с Хорнблауэром. Остальные бросали на них любопытные взгляды, ибо даже в этот золотой вечер, когда солнце садилось с правого борта в эмалево-синее море, обещая великолепный закат, все знали, что под ними в каюте лежит несчастный больной, наполовину замотанный в смирительную рубашку, и Бакленд должен решить, что же с ним делать. Взад и вперед, взад и вперед ходили Бакленд с Хорнблауэром. Последний, по обыкновению, держался почтительно, а Бакленд, очевидно, задавал вопросы. Некоторые ответы явно были для него неожиданны: Бакленд не раз останавливался посреди поворота, глядел Хорнблауэру в лицо и, видимо, переспрашивал. Хорнблауэр, судя по всему, твердо, но с почтением стоял на своем. Солнце освещало изможденное лицо Бакленда.
Может быть, счастливая судьба надоумила Хорнблауэра искупаться под помпой — именно с этого начался разговор.
— Военный совет? — спросил Смит Буша, глядя на двух офицеров.
— Вряд ли, — ответил Буш.
Первый лейтенант не станет напрямую просить совета или даже спрашивать мнение у офицера настолько младше себя по возрасту. И все же… все же это возможно, если начать малозначащий разговор о чем-то другом.
— Только не говорите мне, что они обсуждают католическую эмансипацию[42], — сказал Ломакс.
Вполне возможно, виновато подумал Буш, что они обсуждают нечто иное — например, как же капитан свалился в люк. При этой мысли Буш поймал себя на том, что машинально ищет глазами Уэлларда. Тот беззаботно болтал на грота-вантах с мичманами и подштурманами. Но может быть, Бакленд и Хорнблауэр говорят совсем о другом. Судя по их поведению, темой разговора были теории, а не факты.
— Во всяком случае, до чего-то они договорились, — сказал Смит.
Хорнблауэр отдал честь, и Бакленд повернулся, чтобы идти вниз. Несколько пар любопытных глаз устремились на оставшегося в одиночестве Хорнблауэра. Заметив эти взгляды, он шагнул к офицерам.
— Государственные дела? — Ломакс задал вопрос, который хотелось задать всем.
Хорнблауэр спокойно встретил его взгляд.
— Нет, — улыбнулся он.
— Было похоже, вы обсуждаете что-то важное, — заметил Смит.
— Смотря что подразумевать под этим словом, — ответил Хорнблауэр.
Он все еще улыбался, но улыбка не давала ни малейшего ключа к его мыслям. Настаивать дальше было бы грубо, — может быть, они с Баклендом обсуждали что-нибудь личное. По их виду ни о чем нельзя было догадаться.
— Ну-ка слезьте с гамаков! — крикнул Хорнблауэр.