На главной палубе никого не осталось, только грудами лежали трупы, однако Буш слышал, что под палубами бой продолжается, раздаются крики, вопли, треск. Потом все как будто утихло. Слабость была какая-то неприятная. Бушу ужасно хотелось положить голову на руки и забыться, позабыть о своей ответственности, но на горизонте сознания подстерегали какие-то огромные, кошмарные существа, готовые на него наброситься. Буш их боялся и в борьбе с ними слабел все сильнее. Голова опустилась на руки, и он с огромным усилием поднял ее. Второй раз это было еще труднее, но он принуждал себя. Надо было встать и заняться всем тем, что нужно сделать. В ушах раздался резкий, мучительный голос:
— Мистер Буш здесь, сэр! Он здесь!
Чьи-то руки приподняли его голову. Солнечный свет, хлынувший в глаза, причинял боль. Чтобы спрятаться от него, Буш плотно прикрыл веки.
— Буш! Буш! — Голос у Хорнблауэра был нежный и умоляющий. — Буш, пожалуйста, ответьте мне.
Две мягкие руки держали его голову. Буш с трудом разлепил веки и увидел склонившегося над ним Хорнблауэра, но сил говорить не было. Он чуть-чуть тряхнул головой и улыбнулся — такое чувство уюта и безопасности исходило от рук Хорнблауэра.
XV
Посыльный, постучав, просунул голову в каюту Буша:
— Мистер Хорнблауэр свидетельствует свое почтение, сэр. Над мысом Москито развевается адмиральский флаг, и мы сейчас начнем салют, сэр.
— Очень хорошо, — ответил Буш.
Лежа на койке, он мысленно следил за всем, что происходит на «Славе». Сейчас она идет левым галсом, и все паруса, кроме марселей и кливера, взяты на гитовы. Значит, они прошли Пушечную банку. Сверху донесся голос Хорнблауэра:
— На брасы с подветренной стороны! К повороту!
Заскрипели тросы рулевого привода: руль положили на борт — обходят мыс Порт-Ройал, «Слава» встала на ровный киль — перед этим она шла с небольшим креном… накренилась на левый борт… так слабо, что Буш, лежа на койке, почти не почувствовал этого. Громыхнула первая пушка салюта. Несмотря на то что Хорнблауэр любезно предупредил его, Буш все-таки был захвачен врасплох и даже вздрогнул от неожиданности. Он обругал себя, решив, что стал слабый и пугливый, как котенок. С интервалами в пять минут гремели выстрелы, Буш заново устраивался на койке. Двигаться было непросто, не столько из-за слабости, сколько из-за многочисленных швов, наложенных на его раны. Он был весь прошит, словно стеганое одеяло: каждое движение причиняло боль.
Когда салют стих, показалось, что на корабле необычно тихо. Буш насчитал пятнадцать выстрелов, — видимо, Ламберт стал вице-адмиралом. «Слава» скользила к северу по заливу Порт-Ройал. Буш попытался вспомнить, как выглядит Солт-Понд-Хилл и горы за ним — как же они называются? Лиганея, или что-то в таком роде, — никогда не мог он выговорить эти испанские названия. Моряки называли их просто Долгие Горы за фортом Рок.
— Марса-шкоты, — слышался сверху голос Хорнблауэра. — Марса-гитовы!
Значит, корабль приближается к стоянке.
— Руль под ветер!
Сейчас «Слава» повернется и погасит скорость.
— Молчать на шкафуте!
Буш мог вообразить, как оживленно болтают матросы при входе в гавань: старики рассказывают новичкам о тавернах и притонах Кингстона.
— Отдать якорь!
Ни один моряк, даже такой прозаичный, как Буш, не может без душевного трепета слышать звук скользящего в клюз якорного каната. Он испытывал смешанные чувства. Это не возвращение домой, это конец одного эпизода и начало целой серии новых. Ближайшее будущее сулило крупные неприятности. Не смерть и не ранения угрожали Бушу, но он предпочел бы любую опасность предстоящему испытанию. Несмотря на слабость, тело его напряглось, когда он попытался заглянуть в будущее. Буш хотел бы двигаться, чтобы дать выход напряжению, по крайней мере извиваться и ерзать, раз он не может ходить, однако со своими пятьюдесятью тремя швами не мог даже ерзать. Практически наверняка предстоит расследование событий на «Славе», а возможно, и трибунал — или целая серия трибуналов — по его завершении.
Капитан Сойер мертв. Кто-то из испанцев, опьяненный кровью, ворвавшись в каюту, зарезал несчастного безумца. В аду не найдется пламени достаточно жаркого, чтобы покарать мужчину или женщину, совершивших подобное злодеяние, хотя в каком-то смысле это было милосердным избавлением несчастной души, так долго мучимой воображаемыми страхами. По иронии судьбы в то же время, как безжалостная рука перерезала глотку безумца, кто-то из вырвавшихся на свободу пленных пощадил Бакленда, лежавшего в койке, и связал его простынями, так что все время кровавой битвы за свой корабль тот пролежал беспомощным. Бакленду немало придется объяснять на следствии.
Буш услышал свист дудок и навострил уши, чтобы расслышать приказ:
— Команда гички! Гичку спускать!
Ясное дело, Бакленд отправляется доложить адмиралу. Как раз в тот миг, когда Буш пришел к этому заключению, Бакленд вошел в каюту. Естественно, одет он был крайне тщательно, в безупречно-белые штаны и лучший форменный сюртук. Лицо было гладко выбрито, аккуратность, с какой был завязан шейный платок, лишний раз свидетельствовала, что он отнесся к своему туалету весьма серьезно. Однако заговорил он не сразу, просто стоял и смотрел на Буша. Его и без того втянутые щеки ввалились от переживаний, остекленелые глаза смотрели в одну точку, губы дрожали. Так может выглядеть человек, идущий на виселицу.
— Вы собираетесь на берег, сэр? — спросил Буш, подождав, чтобы старший заговорил первым.
— Да, — ответил Бакленд.
Кроме треуголки, он держал в руке запечатанные донесения, над которыми немало потрудился. Он попросил Буша помочь ему составить первое, касавшееся отстранения капитана Сойера от командования; второе донесение включало часть, написанную самим Бушем. Оно дышало сознанием своих заслуг и описывало капитуляцию испанцев на Санто-Доминго. Третье донесение, касавшееся восстания пленных на борту и содержавшее признание, что Бакленда захватили в постели спящим, было составлено уже без Буша.
— Лучше б меня убили, — сказал Бакленд.
— Не говорите так, сэр, — ответил Буш настолько бодро, насколько позволяли его собственные тревоги и слабость.
— Это было бы лучше, — повторил Бакленд.
— Ваша гичка у борта, сэр, — послышался голос Хорнблауэра. — А призы только что стали на якорь у нас за кормой.
Бакленд обратил на него остекленелый взгляд. Хорнблауэр выглядел совсем не так аккуратно, хотя и он, очевидно, потрудился над своим нарядом.
— Спасибо, — ответил Бакленд; потом, после паузы, спросил со страстью: — Скажите мне, мистер Хорнблауэр, — это последняя возможность, — как случилось, что капитан упал в люк?
— Я решительно ничего не могу вам ответить, сэр, — произнес Хорнблауэр.
Ни в его словах, ни на его бесстрастном лице нельзя было прочесть ни малейшего намека.
— Мистер Хорнблауэр, — взмолился Бакленд, постукивая пальцами по донесениям, — я хорошо обращался с вами. Вы увидите, что в донесениях я отдал вам должное. Я хвалю вас, как только можно, за то, что вы сделали на Санто-Доминго, и за то, как вы взяли на абордаж «Славу», когда взбунтовались пленные. Как только можно, мистер Хорнблауэр. И вы… вы не…
— Я действительно ничего не могу добавить к тому, что вы уже знаете, сэр, — сказал Хорнблауэр.
— Но что мне говорить, когда меня начнут спрашивать?
— Правду, сэр. Что капитана нашли под люком и что в ходе расследования не было получено никаких свидетельств, что он упал не случайно.
— Хотел бы я знать… — начал Бакленд.
— Вы знаете все, что можно узнать, сэр. Простите, сэр. — Хорнблауэр протянул руку и снял кусочек пеньки с отворота его мундира. Затем продолжил: — Адмирал будет вне себя от радости, когда узнает, что мы выбили донов с Саманы, сэр. Он небось поседел, переживая за конвои, идущие проливом Мона. И мы привели три приза. Он получит одну восьмую их стоимости. Не думаете же вы, сэр, что это его возмутит?
— Не думаю, — сказал Бакленд.
— Он видел, как призы вошли вместе с нами, — сейчас все на флагмане смотрят на них и говорят о них. Адмирал ждет хороших вестей. Сегодня утром он будет не склонен задавать вопросы. Разве что спросит, хотите вы мадеры или хереса.
Ни за что в жизни Буш не мог догадаться, искренне Хорнблауэр улыбается или нет, однако Бакленд явно приободрился.
— Но потом… — снова начал Бакленд.
— Потом будет потом. В одном мы можем не сомневаться: адмиралы не любят, когда их заставляют ждать, сэр.
— Наверно, мне надо идти, — сдался Бакленд.
Проследив за отправлением гички, Хорнблауэр вернулся к Бушу. На сей раз его улыбка точно была искренней: она игриво плясала в уголках рта.
— Не вижу ничего смешного, — сказал Буш. Он поудобнее устроился под простыней.
Теперь, когда «Слава» стояла на якоре, а берег закрывал ее от ветра, в каюте стало гораздо жарче. Солнце палило безжалостно, и его лучи почти вертикально падали на палубу, расположенную в ярде над лицом Буша.
— Вы совершенно правы, сэр, — ответил Хорнблауэр, подходя и поправляя простыню. — Ничего смешного.
— Тогда уберите свою дурацкую усмешку, — раздраженно произнес Буш. От жары и волнения голова у него снова закружилась.
— Есть, сэр. Могу я что-нибудь еще для вас сделать?
— Нет, — сказал Буш.
— Очень хорошо, сэр. Тогда я займусь делами.
Оставшись в каюте один, Буш пожалел, что Хорнблауэра с ним нет. Он хотел бы, насколько позволяла слабость, обсудить ближайшее будущее. Он лежал и гадал, а пот пропитывал его бинты. Бушу никак не удавалось привести мысли в порядок. Он слабо выругался про себя и прислушался, пытаясь понять, что происходит на корабле, однако преуспел не больше, чем в прорицании будущего. Закрыл было глаза, пытаясь заснуть, и тут же открыл их — он начал гадать, о чем говорят сейчас Бакленд с адмиралом Ламбертом.
Вошел санитар с подносом, на котором стояли кувшин и стакан. Наполнив стакан, он одной рукой приподнял Бушу голову и поднес стакан к его губам. Почувствовав во рту прохладную влагу, уловив освежающий запах, Буш вдруг понял, что ужасно хочет пить. Он жадно осушил стакан.