— Удачи в любом случае, сэр, — сказал Буш, и эти слова не были простой формальностью.
Они пожали друг другу руки и расстались. О чувствах Буша к Хорнблауэру говорит то, что ранним серым утром следующего дня он встал и вышел на палубу посмотреть, как «Возмездие», похожее под своими марселями на призрак, с лотовым на русленях обогнуло мыс, подгоняемое береговым бризом.
Буш проводил корабль взглядом: жизнь на флоте несет с собой много разлук. Сейчас нужно было воевать с клопами.
Одиннадцать недель спустя эскадра лавировала против пассата в проливе Мона. Ламберт привел ее сюда с двоякой целью, которую преследует любой адмирал: не только сопроводить важный конвой на одном из самых опасных отрезков его путешествия, но и потренировать команду. Холмы Санто-Доминго были скрыты сейчас за горизонтом к западу, но столовая возвышенность Моны виднелась впереди. С такого расстояния она казалась скучной и однообразной. С правого борта видна была маленькая сестренка Моны, Монита, обнаруживающая сильное семейное сходство.
Дозорный фрегат, шедший впереди, подал сигнал.
— Поживей, мистер Трюскот! — заорал Буш на сигнального мичмана. С ними иначе нельзя.
— «Вижу парус на норд-осте», — прочел сигнальный мичман, держа у глаза подзорную трубу.
Это могло означать что угодно — от авангарда французской эскадры, вырвавшейся из Бреста, до торгового судна.
Флажки пошли вниз и тут же появились новые.
— «Вижу дружественный парус на норд-осте», — прочитал Трюскот.
Тут налетевший дождевой шквал скрыл горизонт, и «Славе» пришлось немедленно спуститься под ветер. Дождь барабанил по кренящейся палубе корабля, потом ветер резко переменился, вышло солнце, шквал миновал. Буш занялся тем, чтобы вернуть «Славу» на ее место, ровно в двух кабельтовых за кормой идущего впереди судна. Все три корабля составляли кильватерную колонну, «Слава» — последняя, флагман — первый. Теперь парус был уже виден на горизонте. В подзорную трубу Буш сразу различил, что это военный шлюп. Он подумал было, уж не «Возмездие» ли так быстро обернулось, но со второго взгляда стало ясно, что это не оно. Трюскот прочел номер и посмотрел в списке.
— «Клара», военный шлюп, капитан Форд, — объявил он.
Буш знал, что «Клара» отплыла в Англию с депешами за три недели до «Возмездия».
— «„Клара“ флагу, — продолжал Трюскот. — Имею депеши».
Она быстро приближалась.
По фалам флагмана побежали цепочки черных шаров, которые наверху превратились во флажки.
— «Всем кораблям, — читал Трюскот с заметным волнением в голосе. Это означало, что сейчас „Слава“ получит приказ. — Лечь в дрейф».
— Грот-марса-брасы! — закричал Буш. — Мистер Эббот! Мое почтение капитану, и эскадра ложится в дрейф.
Эскадра привелась к ветру и мягко покачивалась на волнах. Буш наблюдал, как шлюпка с «Клары», приплясывая, двинулась к флагману.
— Пусть команда остается у брасов, мистер Буш, — сказал капитан Когсхилл. — Думаю, мы продолжим путь, как только вручат депеши.
Однако Когсхилл ошибся. Буш видел в подзорную трубу, как офицер с «Клары» поднялся на борт флагмана, но минуты шли за минутами, а флагман так и лежал в дрейфе, эскадра все так же покачивалась на волнах. Вот по фалам флагмана вновь побежали цепочки черных шаров.
— «Всем кораблям, — прочел Трюскот. — Капитанам явиться на борт флагмана».
— Гичку к спуску! — заорал Буш.
Новость, из-за которой адмирал пожелал немедленно лично увидеться с капитанами, должна быть важной или по меньшей мере необычной. Может, французский флот прорвал блокаду или Северный союз опять показал норов. А может, возобновилась болезнь короля[52]. Причина может быть какая угодно, ясно лишь, что это не пустяк. Ламберт не стал бы без причины терять драгоценное время, позволяя всей эскадре дрейфовать к подветренному берегу. Наконец ветер донес пронзительный свист дудок на флагмане. Буш торопливо поднес к глазу подзорную трубу.
— Один спускается, — сказал он.
Гички одна за другой отошли от флагмана, и теперь оба лейтенанта видели приближающуюся к ним шлюпку и своего капитана на корме. Бакленд пошел его встретить. Когсхилл коснулся треуголки, вид у него был ошарашенный.
— Мир, — сказал он.
Ветер донес до них крики «ура!» с флагмана, — видимо, там новость объявили команде. Только эти крики и придавали хоть какую-то реальность словам капитана.
— Мир, сэр? — переспросил Бакленд.
— Да, мир. Предварительные условия подписаны. В следующем месяце послы встретятся в Париже и обсудят условия, но мир уже заключен. Все военные действия прекращаются — должны прекратиться во всех частях света сразу по прибытии новостей.
— Мир! — повторил Буш.
Девять лет планету сотрясала война, корабли горели, и люди истекали кровью от Манилы до Панамы, на востоке и на западе. Бушу трудно было поверить, что теперь он будет жить в мире, где люди не палят друг по другу из пушек. Следующие слова Когсхилла продолжили его последнюю мысль:
— Государственные корабли Французской, Батавской и Итальянской республик надлежит приветствовать салютом как иностранные военные суда.
Бакленд присвистнул. Значит, Англия признала революционные республики, с которыми так долго сражалась. Еще вчера произнести слово «республика» было чуть ли не изменой, теперь капитан мимоходом употребил его в официальном сообщении.
— А что будет с нами, сэр? — спросил Бакленд.
— Когда-нибудь узнаем, — ответил Когсхилл. — Но флот будет сокращен до размеров мирного времени. То есть девять кораблей из десяти спишут команду.
— О господи, — выговорил Бакленд.
На корабле впереди них кричали «ура!».
— Общий сбор, — скомандовал Когсхилл. — Надо сообщить новость.
Матросы «Славы», узнав о мире, обезумели от радости. Они так же неудержимо кричали «ура!», как матросы двух других кораблей. Для них новость означала близкий конец жестокой дисциплины и невероятных тягот. Свобода, возвращение домой. Буш глядел вниз на море восторженных лиц и размышлял, что же означает она для него. Свободу, может быть; но и жизнь на половинное лейтенантское жалованье. Вот этого он никогда прежде не испытывал: в ранней юности поступив на флот мичманом (мирный флот он почти не помнил), Буш за девять лет войны лишь дважды был в коротком отпуске. Новое будущее не слишком ему нравилось.
Он глянул в сторону флагмана и заорал на сигнального мичмана:
— Мистер Трюскот! Вы что, сигналов не видите?! Занимайтесь своим делом, не то вам худо будет, мир там или не мир!
Несчастный Трюскот поднес трубу к глазам.
— «Всем кораблям, — прочел он. — Построиться в кильватерную колонну на левом галсе».
Буш взглядом испросил у капитана разрешение приступать.
— На брасы! — закричал Буш. — Пошел грота-брасы! Живей, живей, лентяи! Мистер Коп, где ваши глаза? Еще разок нажать на грота-брасы с наветренной стороны! Черт побери! Помалу! Стоп!
— «Всем кораблям, — читал Трюскот в подзорную трубу. „Слава“ набирала скорость и пристраивалась в кильватер идущего впереди корабля. — Последовательно поворачивать оверштаг».
— К повороту! — закричал Буш.
Он следил, как движется идущее впереди судно. У него оставалось еще время прикрикнуть на вахтенных, недостаточно быстро встававших на свои места.
— Лентяи неповоротливые! Кое-кто из вас скоро попляшет на решетчатом люке!
Корабль впереди закончил поворот, и «Слава» приближалась к его белому следу.
— К повороту! — кричал Буш. — На кливер- и фока-шкоты! Руль под ветер!
«Слава» тяжеловесно развернулась и легла на правый галс.
— «Курс зюйд-вест-тень-вест», — прочел Трюскот следующий сигнал.
Зюйд-вест-тень-вест. Адмирал взял курс на Порт-Ройал. Буш мог догадаться, что это первый шаг к сокращению флота. Солнце приятно пригревало. «Слава» шла на фордевинд по синему-синему Карибскому морю. Она точно держит позицию в строю, можно пока не заполаскивать крюйсель. Это — хорошая жизнь. Не верилось, что скоро она кончится. Буш попытался представить себе зимний день в Англии, зимний день, когда нечего делать. Нет корабля, чтобы его вести. Половинное жалованье. Сестры Буша получают половину его жалованья, значит ему не на что будет жить, не только нечего делать. Холодный зимний день. Нет, он просто не мог этого вообразить и бросил даже пытаться.
XVIII
Был холодный зимний день в Портсмуте. Мороз пробирал до костей, и вдоль улицы, на которую Буш вышел из ворот дока, свистел пронизывающий восточный ветер. Буш поднял воротник бушлата поверх кашне, сунул руки в карманы и, склонив голову, зашагал против ветра; глаза слезились, нос подтекал, восточный ветер пробирал до костей, заставляя ныть многочисленные шрамы. Проходя мимо «Конской головы», он нарочно смотрел в другую сторону. Он знал, что там тепло и весело. Там сидят счастливые офицеры, у которых есть призовые деньги; неимоверно счастливые офицеры, нашедшие себе место в мирном флоте, — они болтают друг с другом и выпивают вместе. Вина Буш себе позволить не мог. Он с вожделением подумал о кружке пива и тут же отбросил эту мысль, хотя искушение было велико. В кармане лежало половинное жалованье за месяц — он шел от уполномоченного по делам оплаты, выдавшего ему деньги, но их надо было растянуть на четыре с половиной недели, и Буш знал, что пиво ему не по карману.
Конечно, он пытался устроиться шкипером на торговое судно, но это было не проще, чем устроиться лейтенантом. Начав жизнь мичманом и проведя все сознательные годы на военной службе, Буш мало что знал о накладных или укладке груза. Торговые моряки искренне презирали военных, говоря, что на военном судне сто человек делают работу, с которой на торговом справляются шестеро. А по мере того, как все новые корабли списывали команду, освобождались все новые партии подштурманов, обученные торговой службе и завербованные с нее. Они усиливали и без того суровую конкуренцию.
Кто-то вышел из боковой улочки и пошел впереди против ветра — флотский офицер. Долговязая фигура, прыгающая походка — Буш узнал Хорнблауэра.