— Вот как, мистер Хорнблауэр? Вот как? — Кортни говорил холодно, сузив глаза. — Я могу не объяснять, что думаю об офицере, который ручается честью перед бунтовщиками. Хотелось бы верить, мистер Хорнблауэр, что этим все для вас и ограничится, да только надежды мало. Вы проявляете чрезмерное сочувствие к преступникам.
Неделя перемирия стала для Хорнблауэра сплошным кошмаром. Он понимал, что матросы не простят Кортни того, что будет в их глазах нарушением обязательств. Если капитан не выполнит условий, если жестоко накажет ослушников, последствия будут неисчислимы.
Хорнблауэр ждал всеобщего бунта и резни, как на «Гермионе», где команда убила Пигота[58] и офицеров, а потом сдала корабль испанцам. Кортни принадлежал к тому же разряду капитанов, что и Пигот, — бессмысленно жестоких и вероломных. Среди двухсот тысяч военных моряков неизбежно есть какая-то доля изуверов, и немудрено, что кто-то из них дослуживается до капитанского звания. Хорнблауэра душила мысль о том, как трудно Адмиралтейству выявить и сместить изуверов на кораблях, отделенных от Лондона тысячемильными морскими просторами, душила злость на судьбу, отдавшую его во власть изуверу, душило оскорбленное эстетическое чувство, когда он видел, что прекрасный фрегат его величества «Маргарита» вместе с командой гибнет в негодных руках.
В ночь с шестого дня перемирия на седьмой, когда «Маргарита» под яркой луной скользила по Бискайскому заливу, зоркий впередсмотрящий на мачте приметил едва различимый вдали черный силуэт. Какое-то судно пыталось прорвать блокаду Ферроля. Кортни, вызванный из каюты, навел на черный силуэт подзорную трубу.
— «Кастилия», — сказал он. — Она была подготовлена к плаванию шесть недель назад. Восемнадцать пушек с каждого борта, как сказал голландский купец. Свистать всех наверх! Корабль к бою!
Прохаживаясь по шканцам, Кортни довольно потирал руки. Изуверы порой становятся капитанами британского флота, трусы — никогда. Перспектива боя с кораблем значительно превосходящей мощи горячила ему кровь. Хорнблауэр, стоявший неподалеку — он нес утреннюю вахту, — чувствовал исходящее от капитана радостное возбуждение.
— К рассвету мы ее догоним, — говорил Кортни, — а к восьми склянкам возьмем на абордаж. А потом наши друзья Гартон, Флетчер и компания получат то, что дожидалось их неделю. Славное будет утро. Держи ровнее, ты, крыса сухопутная!
Последние слова адресовались старшине-рулевому. Хорнблауэр подозревал, что тот немного отвлекся, слушая обещание капитана выпороть недавних бунтовщиков.
Предутренние сумерки рассекло узкое лезвие оранжевого огня: «Кастилия» открыла огонь с большого расстояния.
— Даго верны себе, — заметил Кортни. — Не умеют ждать.
Хорнблауэр нехотя признал про себя, что тут капитан свое дело знает. «Маргарита» продолжала двигаться на врага, но пушки ее молчали, хотя иногда та или иная снасть рвалась под ядром с «Кастилии», а в парусах уже зияли две дыры. Стоит вступить в перестрелку, и даже опытные канониры начнут спешить. Первый, тщательно нацеленный бортовой залп стоит пяти последующих — тактика требовала беречь его как можно дольше. Испанские ядра с ревом проносились над головой; дважды они попадали в корпус, врач и его помощники уже отнесли в лазарет первых раненых, а Кортни все не давал приказа открыть огонь. Ночь сменилась жемчужно-розовым рассветом, засиял день, а «Маргарита» все так же упорно сближалась с противником.
Сейчас англичане были уже на полвыстрела от «Кастилии» и невооруженным глазом видели блеск золотого позумента на неприятельских шканцах, откуда испанские офицеры, в свою очередь, смотрели на «Маргариту». Над головой у них реял ало-золотой испанский флаг.
— Она приводится к ветру, — сказал Кортни. — Лево руля!
«Кастилия» и впрямь поворачивала. Возможно, ее капитан рассчитывал накрыть «Маргариту» продольным огнем, но не ему было тягаться с вымуштрованной британской командой.
— Правый борт, пли! Мистер Кафф, мы в дыму возьмем ее на абордаж.
«Маргарита» сошлась с «Кастилией» — фок-стеньга переломилась от сотрясшего ее удара, — и оба корабля накренились от отдачи почти одновременных бортовых залпов. Густой дым заклубился, скрыв голубое небо. Абордажная команда стояла на переходном мостике, но вести ее было некому: лейтенанта Каффа убило испанское ядро. Наступило мгновенное замешательство, а прыгать на вражеский корабль надо было немедленно, пока испанцы не очухались и не зарядили по новой, пока порыв не угас.
— Вперед! — крикнул Хорнблауэр, взмахнув шляпой.
Он видел, как опасно медлить, и, целиком захваченный этой единственной мыслью, вскочил на фальшборт, забыв даже обнажить шпагу.
— За мной! — крикнул он снова и прыгнул на палубу «Кастилии», где лежали вперемежку убитые и раненые, а команда, оглушенная бортовым залпом, на миг замерла в растерянности.
Матросы с криком «ура!» устремились за ним.
— Вперед! — закричали унтер-офицеры, и все, кто был на «Маргарите», хлынули на палубу «Кастилии», вопя как сумасшедшие.
Кое-где испанцы пытались сопротивляться. Кто-то выстрелил прямо в Хорнблауэра, но пуля чудом прошла мимо, хотя пятно от пороха на левой руке осталось у него на всю жизнь. Однако бо́льшую часть испанской команды составляли зеленые новобранцы, которые при первом же натиске рассеялись и поспешили укрыться на нижних палубах. Только на высокой ютовой надстройке офицеры еще держали оборону, но Хорнблауэр — в горячке боя его мозг работал молниеносно — собрал своих людей на шкафуте и повел их в атаку на испанцев, а Кортни вместе со шканцевым арьергардом атаковал их с фланга. Так «Кастилия» была захвачена. Хорнблауэр и капитан встретились на юте. Хорнблауэр был без шляпы, в поту и копоти, у Кортни на запястье висела продетая за темляк обнаженная шпага.
— Похвально, мистер Хорнблауэр, — сказал Кортни. — Вполне похвально.
Хорнблауэр осознал, что из его уст это — высочайший комплимент.
— Спасибо, сэр.
Под ногами у них раздавались пистолетные выстрелы — британцы брали штурмом каюты, вышибая дверь; испанские офицеры оборонялись. Мозг Хорнблауэра продолжал работать с молниеносной быстротой. Он понимал, как поднимет победа дух моряков. Сейчас Кортни может забыть старое и превратить озлобленных, готовых взбунтоваться людей в настоящую команду, как у Пелью на «Неустанном». И другого случая высказать свое мнение не будет. Хорнблауэр заговорил, утирая со лба пот:
— Если позволите, сэр, я хотел бы почтительно предложить, чтобы вы назначили в призовую команду людей, осужденных к наказанию на прошлой неделе. Это был бы удачный способ избавить корабль от их влияния.
Кортни взглянул на своего встрепанного четвертого лейтенанта, затем смерил его с головы до ног так, что Хорнблауэр устыдился боевых пота и грязи.
— Вот как, сэр? Может быть, вы вообразили себя капитаном «Маргариты»? Или рассчитываете, что я назначу вас призмастером на «Кастилию», чтобы вы могли улизнуть отсюда вместе со своими дружками-мятежниками?
Хорнблауэру такая мысль не приходила в голову, хотя сейчас ему подумалось, что это было бы несбыточным счастьем.
— Мистер Хорнблауэр, — продолжал Кортни, — вы внушаете мне самые неприятные опасения. Самые неприятные. Я решительно не знаю, как с вами поступить.
Хорнблауэр в смятении огляделся. Прямо у него под ногами вновь прогремел выстрел. Хорнблауэр подумал о «Маргарите», о глухом недовольстве команды, подумал обо всем, включая угрозу собственной карьере.
— Вы уверены в своих словах, сэр? — твердо спросил он.
— Я всегда уверен в своих словах! — рявкнул Кортни.
На шканцах «Маргариты» лежал раненый Флетчер. Не считая рулевого, там остались только мертвые и тяжелораненые. Порыв ветра разворачивал корабли, и корма «Маргариты» приближалась к корме «Кастилии». Флетчер держал в руке пистолет и целил в двух офицеров… в Кортни. Месяцы жестокого обращения выбили из бедолаги последние остатки рассудка. Первой мыслью Хорнблауэра было схватить Кортни за плечо и оттащить с линии огня. Он промедлил всего мгновение — пока думал, что станется с «Маргаритой», если Кортни никто не остановит. В следующий миг он схватил Кортни и дернул, но тут Флетчер выстрелил, и капитан рухнул с простреленным коленом.
Заботами корабельного врача рана вскоре воспалилась, и стало ясно: Кортни уже не может исполнять свои обязанности. Так Хорнблауэр стал первым лейтенантом «Маргариты». Впоследствии его довольно часто мучила совесть главным образом из-за этого повышения, но на то, чтобы восстановить дисциплину и боевой дух команды, уходили все силы и время, поэтому от укоров совести по большей части удавалось отмахнуться. В конце концов, инцидент безусловно оказался ко благу службы. Дисциплина не пострадала, поскольку никто не видел, как Флетчер стрелял в капитана, а звук выстрела заглушила перестрелка внизу. Точнее, не видел никто, кроме Хорнблауэра, а тот никому не рассказал.
Хорнблауэр и «Отчаянный»Роман
I
— Повторяйте за мной, — сказал священник. — «Я, Горацио, беру тебя, Марию Эллен…»
У Хорнблауэра оставалось несколько секунд, чтобы уклониться от поступка, опрометчивость которого он сам отлично сознавал. Ему не следует жениться на Марии, даже допуская, что он-то жених завидный. Будь в нем хоть капля рассудка, он бы сейчас, пока не поздно, прервал церемонию, объявил, что передумал, повернулся прочь от алтаря, от священника, от Марии и вышел из церкви свободным человеком.
— …в законные жены… — Он по-прежнему, как автомат, повторял за священником.
Рядом стояла Мария, вся в белом, которое ей не шло. Она таяла от счастья. Она излучала любовь, увы, столь неуместную. Он не может, просто не может нанести ей такой жестокий удар. Хорнблауэр чувствовал, что она дрожит всем телом. Обмануть ее доверие было бы свыше его сил, не легче, чем отказаться от командования «Отчаянным».
— И в том я обручаюсь с тобой навеки, — повторил Хорнблауэр.