Как-то ближе к вечеру, когда Рук готовил телескоп для очередной ночи за работой, к нему на мыс поднялся Гардинер.
– Бросай это, приятель. Взгляни на себя! Никогда не видел тебя таким уставшим. Бросай все и пойдем со мной рыбачить. Сейчас прилив – отличное время для ловли мерланга, у меня и лодка тут недалеко, внизу.
Он дружески, но непреклонно взял Рука за плечо, и тот уступил.
Солнце висело низко над горизонтом, а в бухте нарастал прилив, когда Рук занял свое место на корме небольшого ялика и Гардинер с легкостью погреб прочь от берега. Укрывшись от ветра у ближайшего острова, он бросил якорь. Оба закинули в воду удочки и молча принялись рыбачить.
Сумерки сменялись ночной темнотой, очертания берега были едва различимы, бесцветное небо целиком обратилось в свет, о борт лодки плескалась непроглядная вода. Должно быть, Гардинер прав: он слишком долго сидел, уставившись в темную трубу.
Гардинер вдруг дернул удочку – трепыхнувшись в воздухе, на дно лодки упала рыбина.
– Еще три таких, и не придется нам давиться этой чертовой солониной! Или теми безымянными тварями, которых приносит Бругден. Ну-ка, полакомьтесь…
Он нацепил на крючок склизкую желтую мидию и снова закинул удочку.
– Можно написать доктору Викери, – продолжил он, будто и не менял тему. – Польстить ему малость – ты сообразишь, что сказать. Ну а губернатор… как-нибудь да выкрутишься. А пока я бы на твоем месте не попадался ему лишний раз на глаза.
Гардинер поймал четырех мерлангов, Рук – двух. В обсерваторию он вернулся в более спокойном расположении духа. Поджарил пойманную рыбу на костре и съел голыми руками – он так проголодался, что ему не было дела до приличий, потом сел за стол, взял лист бумаги и пододвинул поближе свечу.
«Досточтимый сэр, – написал он, – я высматриваю комету еженощно, при первой же возможности, но до сих пор мне не удалось ее отыскать; погода на протяжении последних недель стояла такая облачная, в особенности по ночам, что в мой ум закрались сомнения относительно того, не могла ли она и вовсе пролететь незамеченной; с другой стороны, когда погода стоит ясная, то длится она обыкновенно ничуть не меньше, сменяясь время от времени легкой облачностью, хоть и не слишком сильной и не так чтобы очень надолго».
Вышло многословно и путано, но Рук все же запечатал письмо. Одним небесам известно, когда прибудут корабли, которые смогут доставить его послание в Англию. Остается надеяться, что до тех пор у него появятся более радостные вести. А это письмо он порвет. И тогда никто не узнает о тех неудачах, что предшествовали его успеху. Но, как и предполагал Гардинер, стоило излить свои мысли на бумагу, как вместе с ними ушла и тревога.
Небольшая передышка в приглушенном свете бухты его умиротворила. В кои-то веки он не стал подниматься в обсерваторию, а вместе этого улегся на кровать и забылся сном.
К апрелю стало ясно: как бы упорно он ни корпел над вычислениями, комета не объявится. Вот уже почти год, как Рук поселился на мысе. Он выдумал новое оправдание тому, что и он, и его инструменты все еще там, и старался не думать о том, надолго ли его хватит.
В Северном полушарии казалось само собой разумеющимся, что место, в которое упирается воображаемая ось земного шара, отмечено сияющей звездой, словно сам Всевышний решил прийти на помощь морякам. На юге такой подмоги не было. На месте Южного полюса мира невооруженному глазу представала лишь кромешная тьма.
Рук счел отсутствие южной полярной звезды очередным напоминанием, что если Всевышний и существует, то людям явно угодить не старается.
Но звезды на южном небосводе все же были – видные в телескоп, и сорок лет назад француз по фамилии Лакайль нанес их на карту. Еще во время учебы в академии, узнав, что Лакайль скончался в тот самый день, когда он сам появился на свет, Рук ощутил некую связь с этим человеком, будто тот ему что-то завещал. И теперь Рук задался целью продолжить его неоконченное дело. Он рассмотрел в телескоп созвездие Октанта – точь-в-точь такое, каким Лакайль изобразил его на своей карте, и его Сигму – бледную точку в том самом месте, вокруг которого вращался земной шар. Но он увидел и другие звезды, не отмеченные на карте Лакайля.
Рук знал, что скажет губернатор: разговорами о светящихся точках, которые может разглядеть только астроном, сыт не будешь. Не будучи ученым, его превосходительство не ценил знание как таковое. И все же, Рук терпеливо трудился, вооружившись квадрантом и микрометром и отмечая местоположение каждой новой звезды.
Мелкие события и даты, значимые для поселенцев, больше не были для него мерилом прошедших месяцев. Он жил по небесному времени, еженощно наблюдая, как одно созвездие ускользает из поля зрения, скрываясь за краем прорези в крыше, а с противоположной стороны показывается другое.
Он исполнялся трепета, глядя на звезды, коих ни доктор Викери, ни даже доктор Галлей никогда не видели, о коих Гиппарх и Птолемей не могли и догадываться… Можно ли утверждать о существовании того, чего никто никогда не видел? И если его глаз, глядящий в телескоп, есть то единственное, благодаря чему существует та или иная звезда, не значит ли это, что он – создатель? Где-то в глубине его души, куда ему не позволяла заглянуть скромность, таилась даже мечта о том, что однажды он, Дэниел Рук, соединит новые открытые им звезды и, подобно Лакайлю, даст имена неизвестным доселе созвездиям его собственного творения.
Рук видел куда больше, чем было доступно Лакайлю с его ныне устаревшими приборами, и потому невольно задавался вопросом: появится ли когда-нибудь невообразимо мощный телескоп, способный открыть человеческому глазу еще больше звезд, таящихся в темноте, что разделяет уже знакомые ему светила, а потом и еще, и еще… Бывали ночи, когда ему казалось, что он черпает из этого небесного кладезя. Неужели ему и впрямь нет конца? И конечно лишь доступное человеческому взору?
Часть третья. Имена вещей
Как-то днем, на второй год после высадки, Рук увидел, что к его хижине по скалистому склону бежит полковой барабанщик, и сердце у него ушло в пятки. Наверняка, у паренька в кармане записка. «Лейтенант Рук, окажите мне честь явиться в резиденцию завтра к девяти часам утра».
Вот и кончилась отсрочка, не быть ему больше создателем звезд.
Но парнишка что-то торопливо бормотал – затвердил послание наизусть и теперь неразборчиво повторял его, зардевшись от поспешного подъема, точно девица. «Меня послал капитан Силк, сэр. Он выражает вам свое почтение, сообщает, что вам наверняка будет интересно узнать о прибытии туземцев, и приглашает встретиться с ним у реки».
Рук поспешил за ним в поселение, и когда они, миновав лазарет, шагали вдоль плаца, навстречу им показалась группа из трех или четырех местных. Вслед за ними шел Силк.
Контраст между облаченными лишь в собственную кожу туземцами и капитаном в узких штанах и мундире сбивал с толку, точно неверно решенный арифметический пример. Силк выглядел ненастоящим: филигрань пуговиц и золотых галунов не имела никакого отношения к человеческой груди под нею. Неудивительно, что местные захотели убедиться, не скрывается ли под этим покровом птица или насекомое, а не человек.
Подойдя ближе, он услышал, что Силк решил опробовать одно из выученных слов на старшем из туземцев – стройном мужчине с порослью седых волос на груди.
– Будиери? Будиери, – ну же, старина, у тебя ведь есть уши!
Мужчина не отвечал.
– Ей-богу, Рук, они так же скупы на слова, как самый последний скряга – на золото! – пожаловался Силк. – Здравствуй, кстати говоря. Я решил, ты не захочешь такое пропустить. Они стали приходить вчера вечером. Сперва Бойнбар, а потом мало-помалу и остальные. Варунгин тоже где-то тут. Полагаю, они настроены остаться, и губернатор со мной согласен.
Рук никогда еще не видел Силка в таком восторге.
– Идем, Рук, я не намерен пропустить ни секунды!
Он взял Рука под руку и повел его за туземцами. Они не выказали никакого удивления при виде домов, бочек для сбора дождевой воды, группы закованных в кандалы каторжников. Как-то раз Руку довелось наблюдать, как герцог Ричмонд и его свита осматривали достопримечательности Портсмута. Они вышагивали в точности так же – глядя по сторонам с милостивым, незлобивым равнодушием.
Мужчина с седыми волосами на груди подошел к одной из хижин. Он не стал стучать в дверь или задерживаться на пороге: просто пригнулся, чтобы не удариться о низкую притолоку, и вошел, а за ним и остальные.
Силк подошел поближе и заглянул внутрь, Рук последовал его примеру. В хижине у очага, прижимая к груди младенца, стояла женщина, еще двое ребятишек уткнулись ей в фартук. Она была напугана не меньше их, но спрятаться было негде. Туземцы ходили по комнате, брали в руки разные предметы – чашку, вилку, глиняную трубку – и клали их на место, тихо переговариваясь между собой. Один взял со стола кусок хлеба и понюхал. Потом окунул палец в чашку с чаем, облизал, поморщился. Другой поднял фарфоровую тарелку, постучал по ней длинным толстым ногтем, попробовал на зуб, поставил обратно.
Они впервые увидели чашки и вилки. В первый и последний раз захотели попробовать на зуб фарфоровую тарелку. Первого раза больше не будет. Рук понимал, что на его глазах происходит нечто неповторимое и необратимое. Он смотрел, как одна вселенная сталкивается с другой.
Удовлетворив любопытство, туземцы направились к двери. Рук и Силк отошли в сторону, пропуская их. По всей улице из хижин выглядывали люди.
– Дикари пожаловали! – послышался из какого-то окна мужской голос. – Иди скорей, Мег, погляди!
Егерь Бругден стоял посреди улицы, широко расставив ноги, с мушкетом на плече и какой-то мохнатой тушкой в руке, и смотрел на идущих навстречу туземцев. Завидев его, они свернули в сторону – из-за него или нет, об этом оставалось лишь догадываться.
Местные подошли к хижине знакомого Рука – цирюльника по фамилии Барбер. На стуле у двери сидел рядовой с намыленным лицом и полотенцем на плечах. У него за спиной стоял хозяин – рука, в которой он держал скользившую по белой пене бритву, замерла на полпути, а сам он уставился на обнаженных мужчин, направлявшихся к его дому. Седовласый наклонил голову и коротким жестом попросил: «Прошу, продолжайте». Цирюльник снова занялся щеками своего клиента, картинно придерживая его за кончик носа, чтобы он не мотал головой.