– Тьа… что-то там… Ну-ка, Рук, что тут написано?
Руку не оставалось ничего, кроме как удовлетворить его любопытство.
– Тьерабаррбоварьаоу.
– Благодарю. А вот и перевод: «Я не стану белой. Это произнесла Тага… – на имени он запнулся, – Тагаран, в отчаянии бросив на землю полотенце, после того как я сказал ей, что если она будет мыться, то станет белой». Какая грустная сценка. Жестоко было обещать ей это, разве нет?
– Да нет же, это ведь шутка! Мы… мы оба дурачились. Это просто шутка. Потому что белые люди думают, будто их цвет кожи лучше…
«Белые люди». Можно подумать, он сам не принадлежит к их числу.
– Это просто шутка, – повторил он и услышал в собственном голосе нотку бессилия. – Это умная девочка, она не так глупа, чтобы подумать… Нам это показалось забавным.
Он написал «в отчаянии», имея в виду притворное отчаяние. Ему казалось очевидным, что все это было не всерьез. Кому из туземцев, пусть даже ребенку, могло прийти в голову, что от мытья его кожа побелеет? Он не стал объяснять на бумаге смысл этой шутки по той же причине, по которой не считал нужным записывать, что они дышат или что у них бьется сердце.
Силк его не слушал.
– Право слово, Рук, ты, безусловно, далеко продвинулся, и, судя по всему, не только в отношении грамматических форм! Он поднес записи к свету, лившемуся в окно, и прочитал: «Горедьу тагарин – я это больше (то есть я уберу больше) от холода. То есть согреюсь. В это время Тагаран стояла нагая у огня, и я предложил ей надеть что-нибудь из одежды».
Это все его присущее ученому высокомерие – оно подтолкнуло его так подробно описать тот незначительный случай, преисполненный тонких переживаний. А еще глупость, которая заставила вывести каждую букву четким почерком, чтобы любой мог с легкостью его прочесть.
– Девочка, говоришь? Не спешу тебе возражать, друг мой, но вот, послушай-ка: «Вана… бла-бла-бла: ты не желаешь быть со мной, тебе неприятно мое общество?» Видимо, это твои слова, Рук. А вот ее ответ. Вана бла-бла-бла: я не желаю твоего общества».
Оживившееся лицо Силка отражало удивление, восхищение и даже… неужели нечто сродни зависти?
– Право слово, да ты нас всех опередил! Что, мало тебе красоток миссис Бутчер? Ну ты даешь, шельма!
Шельма? Рук не понимал, о чем он говорит, а потом вдруг понял. Слова Силка эхом отозвались в его голове, и перед ним возник образ Тагаран – какой-то немыслимой, сладострастной Тагаран, пытающейся его соблазнить. Румянец залил ему щеки – горячая волна разлилась от шеи к лицу, ушам, затылку.
– Нет! Нет, что ты!
Силк улыбался и смотрел на него, многозначительно подняв бровь. У него в голове прямо-таки на глазах складывалась очередная история: «Наш молчаливый друг, мистер Рук, и его юная подружка Тагаран».
Спокойно, подумал Рук. Главное – любой ценой сохранять спокойствие, иначе эта история навсегда будет высечена в камне.
– Да нет, ты все не так понял. То, что ты там прочел… Она говорила не со мной, а с другой девочкой. – Рук так старался говорить непринужденно, что в его голосе появилась хрипотца. – Они заходят ко мне время от времени. Клянчат еду. И все такое.
Это уж точно достаточно скучно, да и врать не пришлось.
– Сам я в разговоре не участвовал, только записывал. Они поссорились. И одна из них ушла. Обиделась. Но потом вернулась.
Он слишком много оправдывался. Силк с улыбкой наблюдал за ним, закинув одну ногу на другую и слегка ею покачивая, и ждал, когда молчание все скажет за него.
– Одна из них оказалась отличным учителем местного языка.
«Одна из них». Пытаясь защитить Тагаран, он ее предал. Тагаран – не просто «одна из них». Таких, как она, больше нет, и каждая ее частичка неповторима.
– Мой дорогой Рук, – проговорил Силк, всем своим видом изображая учтивость, – можешь не объяснять. Мы ведь оба не вчера родились.
Не вчера родились! Однако лишь ребенок мог думать, что эти слова не попадутся никому на глаза. И лишь ребенок мог оказаться столь трагически наивным, чтобы их записать.
Силк не допускал даже мысли о том, что между Руком и местной девочкой могла возникнуть какая-то близость, кроме физической. И разве теперь я могу надеяться его переубедить, думал Рук, если я и сам не понимаю сути этой близости и не знаю, каким словом ее назвать?
«Мне следовало быть осмотрительней, – проклинал он себя. – Ведь я же знал, как легко Силк выведывает чужие тайны!»
Это место, где он поселился, было настолько необычным, что казалось неприкосновенным. Он позволил себе плыть по течению, позабыв о времени, пространстве и последствиях. Все вокруг замерло, пока они с Тагаран блуждали в далеком уголке космоса, где могло произойти невозможное. Но теперь железные законы времени и пространства вновь заявили о себе.
Его скрытность пошла только во вред. Теперь он это понял. Казалось, будто он что-то утаивал, хотя скрывать ему было нечего.
– Признаю, им свойственно некое невинное очарование, этим девочкам, – проговорил Силк. – И потрясающее отсутствие кокетства. Но Рук, друг мой, ты позволишь тебя предостеречь? Здесь, вдали от всех, ты, должно быть, не осознаешь в полной мере, но местные… Скажем так, губернатор обеспокоен. Эти нападения на Роуз-хилл… Возможно, тебе стоит быть осторожнее.
– Спасибо, Силк, – ответил Рук. – Очень мило с твоей стороны дать мне дружеский совет.
Очень мило, но что может знать Силк, который прочитал его слова сквозь призму похоти и стал строить предположения, порочные до тошноты?
Он забрал у Силка записные книжки, встал и положил их на полку. Теперь, между «Каталогом звезд южного неба» Лакайля и «Морским альманахом» они стали невидимы. Такие маленькие, как первая зацепка на чулке – едва заметные и, казалось бы, совершенно незначительные. Но если от одной зацепки распустится вся ткань, чулок уже не заштопать.
Земля, изящно скользила по орбите, завалившись на бок – прямо как губернатор – и увлекая поселение на пик летнего зноя. Вот уже неделя прошла с его встречи с Силком, но их разговор все еще эхом отзывался у Рука в голове, точно волнение в воздухе, дрожь сомнения в собственном «я».
Еще не видя их, он услышал их голоса: «Камара! Камара!» – вниз по скалистому склону к его хижине со всех ног неслись Тагаран, Тугеар и Вороган. Больше никого – ни женщин, ни других детей, только они трое. Уже перевалило за полдень, когда они примчались к его порогу, тяжело дыша и заливаясь слезами.
– Боже мой! Что такое, что случилось?
Он никогда еще не видел Тагаран в таком смятении: лицо мокрое от слез, губы дрожат. Она надрывно втягивала в себя воздух и тряслась, точно загнанная лошадь. У нее на руке и на боку Рук заметил ярко-красные подтеки крови.
Она выдохнула целый поток слов, из которых Рук не разобрал ни единого.
– Заходите, ну же, погрейтесь!
Он расстелил на полу одеяло, подбросил хвороста в очаг. В хижине было небогато, но он налил им по чашке воды, отыскал старую зачерствевшую галету – свой скудный ужин – и дал каждой по кусочку, оставив себе на один укус. Тугеар сидела, обхватив руками колени, и рыдала, не притрагиваясь ни к еде, ни к воде.
Тагаран сделала глубокий вдох, стараясь успокоить дыхание, и вдруг громко икнула, потом еще раз. Криво улыбнувшись, она начала что-то говорить, но снова икнула, и самое страшное враз миновало: рассмеявшись, Тугеар принялась стучать Тагаран по спине, пока та не подняла локоть, давая понять, что уже хватит.
– Ну, теперь рассказывайте. Что случилось? В чем дело?
Тугеар и Вороган взглянули на Тагаран. Она принялась объяснять, но чересчур спешила. Рук уловил лишь слова «белый человек», остальное было не разобрать.
– Я не понимаю, – сказал он. – Мапиадьими.
– Пийидьангала уайтмана нгалари Тугеарна, – повторила Тагаран, проговаривая каждое слово, чтобы ему было легче.
Пийидьангала – в этом Рук узнал знакомый корень, пийи – ударить. Умом он еще не успел понять смысл сказанного, а сердце у него уже сжалось. Белый человек ударил Тугеар. Не обязательно было выяснять все подробности, чтобы понять: он бы предпочел не слышать того, что они скажут.
Тагаран старательно изображала чье-то рассерженное лицо, размахивая рукой вверх и вниз. Рук словно видел это своими глазами, совсем явственно – какой-то разъяренный морпех или зарвавшийся каторжанин. На мгновение перед его внутренним взором возникли могучие плечи Бругдена, его занесенный для удара кулак.
Тагаран показала, что от побоев у нее на руке осталась длинная ссадина и болел палец, а на спине у Тугеар красовался продолговатый покрывшийся каплями крови синяк, похожий на след от палки. Тагаран подняла на Рука взгляд, полный боли и ярости.
Бережно взяв ее ладонь в свою, он осторожно согнул поврежденный палец, следя за выражением ее лица. Перелома не было, но он опух. Рук взял другую ее руку и сравнил опухший палец с остальными. Он действовал осторожно, стараясь не дотрагиваться до больного места, но Тагаран отдернула руку.
– Дидьи дидьи!
В ее голосе слышался упрек, хотя вряд ли он причинил ей боль.
Рук наклонился, чтобы получше разглядеть ссадину на спине у Тугеар, но та испуганно съежилась. Она не поворачивала к нему лица.
– Миньин баракут, Тугеар, миньин? – спросил он. Почему ты боишься, Тугеар?
Не глядя на него, она пробормотала:
– Муллайин. – Из-за тех людей.
Тагаран показала на ссадину, будто Рук ее не видел или не понимал, что девочке больно.
– Дидьи мурри! – Очень больно! – или что-то вроде того.
Рук невольно вспомнил о другом человеке, которого недавно били по спине у него на глазах.
Видела ли это Тагаран? Вряд ли. Но что-то в том, как она себя вела, подсказало ему, что слухи до нее дошли. Он не решался смотреть ей в глаза.
Тагаран снова взялась объяснять, что случилось, еще выразительнее размахивая руками. От ярости она едва не срывалась на крик.