– Вот же бедолага, – шепнул Руку сидевший рядом Тимпсон. – На его месте мог оказаться любой из нас. Помяни мое слово, теперь назад дороги нет.
Но тут Силк повысил голос, перекрикивая общий гам.
– Одного из местных привели в лазарет. Он сказал, что за любой попыткой вынуть копье немедленно последует смерть.
За столом воцарилось молчание. Рук ощутил где-то глубоко внутри гнетущую, потаенную и неотвратимую тоску, похожую на копье, что проткнуло Бругдена. Должно быть, ему нестерпимо хочется вырвать его из груди. А ведь это хуже всего – знать, что нельзя. И сгинуть вот так, чувствуя его у самого сердца – врага, что ближе возлюбленной.
«Егерь». Уж не это ли слово убило Бругдена?
– Варунгин осмотрел копье, – продолжал Силк, – и без малейших сомнений заключил, что виновен некто Карангарай, из племени залива Ботани.
Рук и раньше слышал от Варунгина о человеке по имени Карангарай. Быть может, виновник даже приходил вместе с другими к нему в хижину посмотреть, как Варунгин изображает майора Уайата.
Рук кожей чувствовал наполнивший комнату гнев, словно сквозняк или повисший в воздухе запах. Он забился в угол в самом конце длинного стола. Как бы ему сейчас хотелось оказаться в своей хижине, и чтобы свеча отбрасывала теплый свет, и чтобы настал вчерашний день, и чтобы Бругден расхаживал по округе, как и раньше, без копья меж ребер…
Что-то закончилось, и началось нечто новое. Лучше бы ничего не заканчивалось и не начиналось.
– Оружие – вот единственный язык, понятный этим недоноскам! – подал голос Леннокс. – Говорю вам, пара смертей, и мы навсегда от них избавимся. Забудьте всю эту болтовню о дружелюбии и доброте.
Майор Уайат, сидевший во главе стола, смотрел в пустоту, будто и не слышал.
Силк взял на себя роль примирителя.
– Пока мы с вами беседуем, его превосходительство раздумывает, как следует поступить, – сказал он. – Он даже изволил спросить моего мнения относительно того, какое развитие событий наиболее предпочтительно. Уверяю вас, господа, он владеет положением дел и готов действовать на благо каждого из нас.
Рук встретился взглядом с Уилстедом, сидевшим напротив, – тот закатил глаза.
– Вопрос в том, когда, – тихо сказал он Руку, прикрывая рот рукой. – Сколько еще они будут оставаться безнаказанными, сколько времени пройдет, прежде чем губернатор сделает наконец то, что должен был сделать давным-давно?
Решив не пропускать это мимо ушей, майор Уайат прогремел с другого конца стола:
– Лейтенант Уилстед, буду вам очень признателен, если вы избавите нас от дальнейших замечаний!
Леннокс продолжал рассуждать о том, на что способен мушкет:
– Чего проще схватить пару местных из тех, что тут разгуливают, – предложил он. – Пусть знают. Новость быстро донесется до остальных. Они ведь все заодно.
– Никому из них нельзя доверять, – подтвердил Уилстед. – Всем известно, что они никогда не дерутся на равных. Нет же, они отсиживаются в засаде, таятся, улыбаются, а потом нападают, увидев, что ты безоружен. У них в языке даже слова «вероломство», наверное, нет.
Услыхав, что речь зашла о языке, Силк бросил взгляд на другой конец стола, где сидел Рук, но промолчал.
Рук понятия не имел, есть ли у местных слово «вероломство». Их беседы с Тагаран никогда не касались подобных тем.
Да и на его родном языке это слово обладало более широким значением, чем то, которым оно наделялось. Его смысл сводился к тому, чему мужчин за этим столом научил некий свод правил. Отказ сражаться в соответствии с ними приравнивался к вероломству.
Но можно и иначе взглянуть поступок местных, думал Рук. Он представлял себе, как это объяснил бы Варунгин. К ним домой явились незваные гости. Они вели себя дружелюбно, принесли с собой небольшие подарки. Но потом они остались – дольше, чем приличествует гостям, и стали менять все вокруг, как им заблагорассудится.
У его бабушки была присказка на такой случай. «Две вещи на третий день начинают смердеть, – говорила она. – Рыба и гости».
На следующий день, ближе к вечеру, Рук услышал снаружи шаги. Он тут же вскочил из-за стола, в спешке опрокинув стул. Едва не падая, ринулся через всю комнату к двери. Нет, это не Тагаран.
Силк был непривычно угрюм. Войдя в хижину, он, не дожидаясь приглашения, сел у огня.
– Ну что, Рук, – начал он. – Похоже, нам предстоит довольно важный поход.
Рук принялся разливать по чашкам сладкий чай.
Силк сам ответил на вопрос, которого Рук не задавал.
– К заливу Ботани, – уточнил он. – Туда, где напали на Бругдена. Сегодня днем меня вызывал губернатор. Велел организовать карательную экспедицию, и я имею честь ее возглавить.
Рук заметил, что глаза у него блестят, а уголки губ чуть приподняты, что шло вразрез с его серьезным тоном.
– Поздравляю! – отозвался Рук, поднимая кружку.
– Спасибо! Должен признать, приятно видеть, что губернатор отметил мои старания.
– Карангарай. Кажется, так его зовут? Виновника?
Рук говорил непринужденно, но с любопытством отметил, что сердце у него забилось быстрее. Решив, что он поднял чашку в знак тоста, Силк с ним чокнулся.
– Именно так, Карангарай, и указания мне даны незамысловатые. Велено привести шестерых местных, которые живут в глубине залива Ботани.
– Шестерых? Не только Карангарая?
– Вообще-то, между нами говоря, губернатор хотел, чтобы мы привели десятерых. Я намекнул, что и шестерых будет достаточно, чтобы преподать им урок, и он соблаговолил со мной согласиться.
– Десятерых, – повторил Рук. – Ясно.
Но Силку до цифр дела не было.
– Когда губернатор спросил, кого я хочу взять с собой, первым делом я, разумеется, назвал твое имя. Пойдете вы с Уилстедом и я сам. Два дня, тридцать рядовых, двойные пайки.
Рук гладил пальцем край кружки, где в месте скола побежала трещина. Он представил: колонна солдат, шагающих через лес – тридцать рядовых и офицеры, двойные пайки в рюкзаках за спиной, у каждого с плеча на лямке свисает мушкет.
Он так и видел эту картину, слышал клацанье покачивающихся при ходьбе чайников, треск веток под ногами. Но себя среди них представить не мог. Не мог вообразить себе, что встанет в этот строй с компасом в руке и ружьем на плече.
Напоминание о том, что он солдат – человек, который поклялся служить и повиноваться, – было сродни попытке открыть дверцу на проржавевших петлях.
– Нет, – не думая, выпалил он. Едва он произнес это слово, как тут же понял, что сделал правильно. – Не думаю. Нет.
Хлипкая дверь хижины подрагивала под порывами ветра, на крыше обсерватории трещала и хлопала парусина.
Силк ковырял побелку на дощатой стене. Белая частичка медленно опустилась на стол, дерзко блеснув в луче заходящего солнца, что пробивался сквозь щель в промазанных глиной досках.
Он будто и не слышал.
– Губернатор меня спросил, кого из офицеров я предпочел бы взять с собой. Я назвал. Рука и Уилстеда.
Послюнявив палец, он приклеил обратно несколько отвалившихся хлопьев побелки.
– Понимаешь? Я назвал твою фамилию, Рук.
Полоса света опустилась на алое плечо его мундира, и его лицо погрузилось в тень.
– Думаю, отказы не принимаются.
Тридцать солдат шагают через лес, каждый смотрит себе под ноги и в спину идущему впереди. А из-за деревьев и со скал за ними наблюдают местные. И видят, что камара, друг Тагаран, человек, который начал осваивать их язык, шагает вместе с ними, с мушкетом на плече.
Рук не мог подобрать слов, которые заставили бы Силка отвязаться.
– Знаешь, – воскликнул он, слыша нечто дикое в собственном голосе, – я тут выяснил, что у них есть двойственное число, как в греческом. А еще, кажется, двойственная форма местоимений – я не уверен, но у меня есть примеры… «Мы с тобой», или «все мы», или «мы с ними, но без тебя», и все это в одном местоимении! В то время как английский проводит лишь самые грубые разграничения! Представляешь, Силк, язык этого народа не менее податлив, чем язык Софокла и Гомера!
Он не собирался останавливаться. От воодушевления он повысил голос и размахивал руками, показывая, что значит «мы с тобой», или «все мы», или «мы с ними, но без тебя».
– Рук, это все чрезвычайно увлекательно, – прервал Силк. – Но речь сейчас не о Софокле и Гомере. А о том, что я назвал твое имя в разговоре с губернатором. Он слышал твою фамилию и знает, что у тебя лучше всего получится провести нас туда и обратно так, чтобы мы не сбились с пути. Так что, старина, в среду отправляемся – два дня в походе, и никто больше не станет нападать с копьями на наших людей, пока они ходят по лесу и никого не трогают.
Повисло долгое молчание. Солнечный луч переместился – а может, это Силк убрал плечо.
Рук смотрел, как покачивается носок его старого поношенного ботинка – то на свет, то снова в тень. Он был не в силах объяснить Силку: «Я не могу этого сделать, потому что пленники, которых мы приведем, могут оказаться дядями или двоюродными, а то и родными братьями Тагаран». Не в силах был выдавить: «Я не могу этого сделать, потому что Тагаран мне слишком дорога».
«Дорога? – повторил бы Силк. – Тебе так дорога местная девочка, что ты готов ослушаться приказа?»
– Не проси, – проговорил Рук. – Если ты мне друг, не проси. Я не стал бы тебе отказывать, только не проси. У меня есть друзья среди местных. Ты ведь знаешь.
Силк откашлялся.
– Да. Положим, знаю. Но ты подумай хорошенько, Рук: это не просьба, это приказ.
Поднявшееся в воздух облачко пыли осело в луче солнечного света. Пыль кажется невесомой, пока не увидишь, как она падает.
– Рук, ты не хуже меня знаешь, как хорошо они прячутся в лесу. Всем известно, как ловко у них это выходит. Хоть раз нам удавалось отыскать туземцев, которые не хотели, чтобы их нашли?
Он смотрел тепло, увещевательно.
Силк прав. Они наблюдают, притаившись за деревьями и скалами, а их кожа сливается с местностью, теряясь среди бликов света и тени. Они за полмили услышат, как тридцать человек шагают