Звезды всегда можно отыскать там, где они обозначены в «Альманахе». У небес все просто: либо правильно, либо нет. Но здесь, среди людской суеты, не было справочника, где на все можно было бы найти ответ.
Рук винил губернатора в том, что его доводы ложны. И Силку надменно пенял за то же. Но ведь он и себе позволял такую же казуистику. Убедил себя, что его участие в безуспешном походе никому не навредит.
Он возомнил, что поступил умно, предупредив Тагаран. Повернул рукоятку, приведя в действие свою стратегию, ухмыльнулся, убедившись, что шестеренки пришли в движение, что закрутились колесики механизма, который позволит ему выполнить приказ, не замарав руки.
Но теперь ему стало ясно: он виновен не меньше губернатора и Силка. Как и они, он позволил стремлению к личной выгоде себя ослепить.
«Ох!» – тяжелый сдавленный стон вырвался у него из груди.
Ведь все так просто! Если речь идет о дурном поступке, не важно, окончится ли он успехом или провалом, или как много ты сделал, чтобы он обернулся неудачей. Согласиться участвовать – значит поступить дурно. Не обязательно брать в руки топор и даже отправляться вместе с другими в поход.
Стать деталью этого механизма – значит стать причастным к его злу.
Прямо впереди суша расступалась, и за ней виднелся океан, который два года тому назад принес сюда беревалгал. Рук тогда смотрел на приближавшийся берег с борта «Сириуса» и не видел перед собой ничего, кроме новых перспектив. В Сиднейской бухте он наблюдал, как туземцы с недвусмысленными криками бежали по берегу вслед за судном. Тогда они были для него всего-навсего обнаженными чужаками. Он сидел на носу шлюпки с заряженным мушкетом в руках, готовый выстрелить, если прикажут.
Постепенно, слог за слогом, тот Дэниел Рук изменился, и ему на смену, похоже, пришел некто совсем другой. Этот человек знал тех обнаженных людей на берегу. Он не понимал их, но больше не считал чужаками.
Должно быть, в нескольких милях к северу, за лесом, по которому несколькими часами ранее шагала колонна вооруженных людей, Тагаран лежит сейчас у костра, погрузившись в сон. Ее не беспокоит ни свет свечи, ни колючее одеяло. Лишь ночь окутывает ее, как и его. Лишь луна смотрит на нее свысока так же, как на него.
Он не знал, как назвать то, чему его научила Тагаран. Каким словом описать то, что он чувствует к ней. Но она показала ему человека, которым он мог стать.
Этот человек был не просто лейтенантом на службе у Его Величества. Он умел не только отсиживаться, но и действовать, не только слушать, но и говорить, не только думать, но и чувствовать. Он открыл для себя могущественные, хоть и безымянные истины о том, что может связать двух людей.
Этот человек не имел никакого отношения к походам, к моткам веревки и мушкетам, и уж тем более к заточенным топорам и мешкам, в которые могла поместиться человеческая голова.
Остаться среди членов похода значило бы предать того человека, которым он стал. Но отказ от дальнейшего участия в нем был равноценен шагу в бездну.
Он все еще чувствовал на своей коже палящие солнечные лучи Английской гавани, видел остриженные головы и оборванные мундиры тех лейтенантов. Все еще чувствовал запах дерьма висельника и вместе с ним задыхался с петлей на шее.
Некоторые воспоминания врезаются так глубоко, что от них не избавиться.
Рук все наблюдал за движением волн – туда и обратно. Раз за разом очередная волна накатывала на берег и обрушивалась на песок, и по ее изломанному гребню пробегала полоса света.
То была не мысль, не вывод, не умозаключение, а невольное движение тела, сродни дыханию или морганию – непроизвольная реакция за пределами рассудка.
– Я не могу в этом участвовать, – вслух произнес он.
Эти слова оставили после себя тревожную пустоту, в которой он распознал страх. Ему было неизвестно, на сколь трудный путь наставит его этот новый Дэниел Рук и куда этот путь приведет. Он знал одно: что готов радушно встретить этого незнакомца и последовать за ним.
Другие члены отряда уже укутывались в одеяла, накрывали лица платками от москитов и подбрасывали в костер зеленые ветки, чтобы те дымили всю ночь.
Рук подошел к своему рюкзаку и отстегнул одеяло. Пряжки казались огромными, неподатливыми. Но тут он понял, что дело не в пряжках. Сам-то он был спокоен, вот только пальцы не слушались.
Расстегнув-таки тугие пряжки, он развернул одеяло и закутался в него, радуясь возможности спрятать лицо под тканью. Он слышал, как по другую сторону костра Силк отстегнул свое одеяло, с хлопком встряхнул его, расправил углы, лег и, укутавшись, замер. Рук знал: Силк ждет, что он заговорит первым. «Не знаю, что на меня нашло, – это он хочет услышать. – Спасибо за здравый совет».
Рук подождал, пока дыхание Силка не стало ровным, а оттуда, где до его ухода лежал Уилстед, не послышался могучий храп. Луна ясно освещала песчаную тропу. Он доберется до поселения еще засветло.
Остановившись, Рук оглянулся туда, откуда пришел. В лунном свете оба конца тропы выглядели одинаково. Кусты и деревья вокруг испускали прохладные влажные запахи. Стрекотали сверчки, по небу скользило безмолвное черное облако. У его ног раздалось тихое жужжание. Может, ночное насекомое, которое днем молчит? Или этот едва различимый звук слышен лишь тогда, когда стихает все остальное?
Закинув рюкзак повыше на плечо, он развернулся и пошел дальше.
На рассвете, на последнем изгибе тропы у самого поселения Рук встретил губернатора – тот вышагивал так бойко, точно шел обжигать кирпичи. Рядом шел майор Уайат. Губернатор смотрел в землю и без умолку что-то говорил, а Уайат почтительно взирал на лицо командира. Потом оба заметили Рука и, судя по их лицам, вспомнили о чем-то и теперь взвешивали выводы.
– Лейтенант Рук! – воскликнул губернатор. – Разве вы не отправились в поход вместе с капитаном Силком?
Он чуть ли не бегом поспешил навстречу Руку.
– Почему вы здесь, где остальные?
– Сэр… – начал было Рук и осекся. Ночью он репетировал, что скажет губернатору. Но теперь понял, что не готов, словно человек с петлей на шее, забывший заготовленную речь, когда ему дали последнее слово. – Сэр, я…
«Я ем, ты ешь, мы едим. Мы поели, мы будем есть».
– Что там с туземцами, солдат? – нетерпеливо поторопил губернатор. – Вы видели их? Сколько их было? Они живы или разбиты?
– Мы не схватили никого из местных, – сказал Рук. Эта часть далась ему легко. – Ни живыми, ни мертвыми.
– Ну и?.. – Уайат уставился на него, словно хотел вытащить слова у него изо рта. – Что дальше?
– Местные от нас ускользнули, сэр, – проговорил Рук.
– Вот ведь… – лицо губернатора исказилось от разочарования. – Рассказывайте, как это случилось? – потребовал он. – Ну же, лейтенант Рук, выкладывайте!
– Нас постигла неудача, – начал Рук.
Он вспомнил костер, смеющееся лицо Варунгина. Сверкнувшее железное лезвие топора, которое кому-то совсем недавно поручили заточить как можно острее. Улыбку Силка и как он отводил глаза.
– Сэр, это было неправильно, – проговорил Рук.
Нужные слова все-таки вспомнились. Выпалив их перед губернатором, он испытал облегчение, словно чихнул.
– Это был дурной план, сэр, и я сожалею, что позволил убедить себя подчиниться. Я бы ни за что на свете не согласился исполнять подобный приказ снова.
Лицо губернатора вытянулось от изумления. Глядя на него, Рук видел, как его карьерные перспективы сгорают, словно листик в огне. Ему стало очень легко. Он разглядел ее в выражении лица губернатора – необратимость, но почувствовал лишь облегчение.
Что-то для него кончено.
– Вам следовало бы тщательнее взвешивать свои слова, лейтенант, – пригрозил ему Уайат. – Следите за языком, сэр!
Уайат не был ему другом, но Рук видел, что он всеми силами старается предотвратить катастрофу, словно человек, пытающийся удержать плотину. Как и губернатор, он был гладко выбрит. Рук чувствовал запах средства, которым пользовался Барбер.
Они стояли втроем на песчаной тропе, вокруг сухо шумела на ветру листва эвкалиптов, поблизости раздавался крик какой-то птицы, похожий на дверной скрип.
– Сэр, вы отдали чрезвычайно дурной приказ, и я не могу выразить, насколько сильно сожалею, что причастен к его исполнению.
– Кого-нибудь убили, лейтенант? – настаивал губернатор, будто и не слышал. – Скольких удалось поймать?
Его официозность распалила Рука.
– Прошу меня извинить, сэр, но это не главное! Главное – наличие злого умысла, ведь лишь его зрит Господь в сердце человека.
Рук заметил, что губернатора передернуло при слове «Господь», и сам удивился, что произнес его. Это прозвучало как дешевый трюк, попытка заставить губернатора замолчать, хотя на самом деле он считал веру в Господа лишь способом узнать, что творится в твоей собственной душе.
– Право слово, сэр, – произнес губернатор, – вы в высшей степени самоуверенны для младшего офицера и в высшей степени дерзко бросаетесь именем Всевышнего!
Вышло нескладно – «в высшей степени» и «Всевышнего», эти слова эхом звенели в ушах, и все трое на секунду замешкались.
– Прошу вас, лейтенант Рук, явиться в полдень в мою резиденцию.
С этими словами, он направился прочь. Уайат, широкими шагами последовал за ним – он оглянулся на Рука, но тот уже смотрел в будущее.
Сейчас он пойдет в свою хижину на мысе. Растопит очаг, вскипятит воды, заварит чай. Сядет снаружи, прислонившись спиной к дощатой стене, уже согретой утренним солнцем.
У него в запасе есть от пары недель до нескольких месяцев – смотря как скоро прибудут корабли из Англии. Он продолжит, как и прежде, замерять уровень осадков и температуру воздуха. Может, даже обнаружит пару новых звезд и добавит еще несколько новых слов в свои записные книжки.
Но рано или поздно великая машина Его Величества его перемелет. Его отошлют на родину. Там он предстанет перед судом и выслушает приговор. Его заберут отсюда и так или иначе подвергнут гибели, обрекая на нее либо его тело, либо его будущее.