не расслышал ее ответа на приветствие. Трусов вскочил со стула и смущенно сказал:
— Проходите, товарищ капитан, да осторожнее, у нас тесновато.
— В тесноте да не в обиде, — проговорил Николай Павлович и шагнул к столу. Между гардеробом и столом его солидная фигура уместилась с трудом.
Хозяева молчали. Николай Павлович понял, что явился некстати, но уходить было поздно.
— И давно вы живете в этой комнатушке?
— Три года.
— Не пытались получить другую?
— Пытались. Очень трудно.
Отвечал на вопросы капитана один Трусов, жена его не проронила ни слова. Николай Павлович похвалил ребенка, надеясь хоть этим расшевелить хозяйку, но она упорно молчала, разглядывая тюлевую занавеску на окне. Строгие черные глаза ее под густыми бровями и острый подбородок придавали ее лицу мужественное выражение. Николай Павлович неожиданно улыбнулся и пошутил:
— А я знаю, почему вы сегодня поссорились, дети мои.
— Да? — простодушно удивился Трусов, а жена подняла голову, осмотрела гостя с ног до головы и отвернулась; ни один мускул не дрогнул на ее лице. А Николай Павлович действительно догадался, из-за чего между супругами произошла ссора: жена не хочет, чтобы муж работал в органах милиции, поэтому и к нему, заместителю начальника отделения, так враждебно относится. И Стоичев начал рассказывать:
— У меня такое же положение случилось, как у вас. Примерно через месяц после того, как партийная организация завода послала меня в органы милиции, жена моя, уважаемая Анна Семеновна, взбунтовалась и полетела в партком. Как мне после рассказывал секретарь парткома, она там подняла такую бучу, что он готов был позвонить в райком и отказаться от своей рекомендации. Доводы жены были знакомые: муж пропадает не только днями, но и ночами, неизвестно где бывает, подвергается опасности; довольно с нее и того, что муж был на фронте пять лет, вернулся невредимым, а теперь может погибнуть от руки какого-нибудь бандита. В это время в парткоме оказался один рабочий. Слушал, слушал он Анну Семеновну, дай говорит: «Мы, рабочие, коммунисты завода, оказали большое доверие Николаю, надеемся, он расправится с бандитами и ворами и оградит многих советских граждан от смерти, ограбления и оскорбления, мы его послали как на фронт, нашего лучшего товарища. Вы, гражданка, против решения нашего коллектива?.. Я бы на месте Николая развелся с такой женой». Сказал и ушел. Анна Семеновна прибежала домой в слезах и еще около месяца плакала. Потом смирилась…
Хозяева молчали. Николай Павлович поднялся и стал прощаться, решив поговорить в другое время. Трусов вышел его проводить.
— Вы извините, товарищ капитан, за такое гостеприимство, — сказал он уже на улице. — Вы правильно угадали: жена не хочет, чтобы я работал в органах милиции. Сейчас собрался выполнять задание майора, а она в слезы, не пускает. Если ей вожжа под хвост попадет, то хоть кол на голове теши — не уговоришь.
— Поговорите с ней еще, товарищ Трусов, потом зайдите ко мне, подумаем, как быть, — посоветовал Стоичев.
— Поговорю, поговорю, — глухо пообещал Трусов, и Николай Павлович не заметил в его голосе скрытого гнева.
Дома Николай Павлович не только не успокоился, а еще больше разволновался. С дочкой творилось что-то непонятное. Она плохо спала ночами. Раньше, занимаясь у себя в комнате, Надя весело напевала, а теперь часто слышались ее подавленные вздохи.
Николай Павлович обедал молча, изредка взглядывая на дочь. «Что у них произошло с Михаилом? — с беспокойством думал он. — Не в этом ли причина ее перемены? Спросить, почему он не заходит?.. Смешно… Скорее она должна мне задать такой вопрос».
Разговор начала жена. У Анны Семеновны было строгое бледное лицо, и глаза ее под густыми бровями редко озарялись улыбкой. Работала она швеей на фабрике. За последние месяцы Анна Семеновна так располнела, что ни одно платье не годилось, и начались перекраивания и перешивки, которые отнимали и у матери, и у дочери целые вечера. Но в последние дни Надя охладела и к этой работе. Раскроенный материал лежал на швейной машине, на столе, на подоконниках, на стульях, и Николай Павлович не мог найти себе местечка, чтобы присесть и почитать.
— Что-то с нашей дочкой творится неладное, — сказала Анна Семеновна.
Надя вспыхнула и уткнулась в тарелку. Николай Павлович взглянул на дочь, потом на жену, подумал и сказал со вздохом:
— Молодые годы, что поделаешь.
— Молодые-то молодые, а на ней лица не стало, — продолжала Анна Семеновна строго. — Девке только цвести, а она в кащея превратилась. Вроде и не гуляет много, а ночами не спит. Если уж выбрала парня, так сказала бы матери, а то молчит как рыба.
— О таких вещах, мать, не всегда можно откровенничать, — опять неопределенно сказал Николай Павлович.
— Что ж тут особенного? Я своей матери в молодости все рассказывала. Небось замуж соберется, все равно дела раскроются.
— Мама! — чуть слышно сказала Надя.
— Мама всегда будет мамой, и от нее никуда не уйдешь. Ты бы, отец, приструнил ее, а то на семью совсем перестал обращать внимание. Куда это годится?
Надя встала из-за стола и молча ушла в свою комнату. В ее походке, раньше такой твердой, уверенной, появилось какое-то безволие, расслабленность, словно девушка шла и боялась оступиться. Так по крайней мере показалось Николаю Павловичу, когда он провожал дочь взглядом.
— Не надо, мать, резко разговаривать, — сказал он озабоченно. — Вдруг на самом деле у Надюши есть неприятности, а мы подбавим масла в огонь.
— А ты бы вот и поговорил с ней о неприятностях, со мной она скрытничает, — сердито сказала Анна Семеновна и принялась убирать со стола посуду. Совет ее был дельный, но Николаю Павловичу было сегодня не до интимных разговоров, не любил он в плохом настроении разговаривать с людьми, а особенно с родным человеком, с дочерью.
Надя и сама еще хорошенько не понимала, что с ней происходит. Она вошла в комнату, села на кровать и задумалась. На мать она не сердилась: мама на то и есть мама — она все должна замечать, во все вмешиваться. Упреки матери заставили ее задуматься, яснее представить то, что произошло. Все началось с того вечера, когда она оттолкнула Михаила. С улицы она тогда вернулась спокойная, легла спать и мгновенно уснула, но в полночь проснулась, и ее начали мучить сомнения. Правильно ли она поступила? Михаила она уважала, и надо ли было так резко его отталкивать? Может быть, он бродит сейчас по темным улицам один?»-думала она и, мучимая жалостью, представляла его, одинокого, на пустынных улицах.
Каждый день она ждала Михаила, после занятий, не задерживаясь, бежала домой, сидела в комнате, прислушивалась: не заговорит ли он с порога. Но Вязов не приходил. Она понимала, что сам он теперь не придет и все-таки ждала.
Сейчас, после разговора отца с матерью, она готова была убежать куда-нибудь, но все же крепилась и сидела как прикованная. Отец за дверью сказал: «Жизнь, мать, штука сложная». Зачем он с матерью так упрощенно разговаривает? Разве она не знает этого? Она понимает все очень хорошо и замечает все скорее, чем отец. В конце концов мама права: с дочерью плохо, с ней творится что-то неладное.
Надя опустила голову на руки, и слезы полились сами собой. Неудачница она, настоящая неудачница: в институте решила получать одни отличные оценки, а не вышло… Ей объясняются в любви, а она — «подождите»… До каких пор это будет продолжаться?.. Надя плакала беззвучно, она казалась сама себе маленькой девочкой, не способной бороться за свое счастье, не способной отстаивать свои желания. Но вдруг она вскочила и кулаками вытерла глаза. Нет, не будет она плакать, не будет!..
За окном спускался тихий теплый вечер, первые мигающие звездочки украдкой заглядывали в комнату; прохожие разговаривали вполголоса; мерцали в полумраке цветы акаций. В этот сумеречный час будто все замерло. И Надя почувствовала, как заторопилось сердце: ее охватило страстное желание увидеть Михаила. Надя поняла — она полюбила…
Утром Надя уже собралась уходить в институт, когда в комнату к ней вошла мать. Надя догадалась, что ей не избежать разговора, и положила на стол тетради.
— Расскажи, дочка, что с тобой, — сказала, вздохнув, Анна Семеновна и села на стул.
— Ничего особенного, мама, — ответила Надя, глядя в окно.
— Зачем ты от меня скрываешь свои думы? — продолжала Анна Семеновна. — Я ведь вижу, как ты не спишь по ночам, ходишь задумчивая… Похудела.
— Не беспокойся, мама, ничего не случилось. Просто… Экзамены скоро… А тут еще… с подругами поссорилась.
— Расскажи, из-за чего поссорилась.
— Зачем тебе? Ты забываешь, мама, что я уже взрослая и у меня есть свои заботы.
— А матери нельзя знать о них? С каких это пор так у нас повелось? — Анна Семеновна начала сердиться.
— Ну хорошо. С Любой, например, мы поссорились потому, что разно оцениваем одну книгу… Тебе это интересно?
Дочь так открыто смотрела на нее, что Анна Семеновна усомнилась: может быть напрасны ее страхи? А Надя воспользовалась паузой, схватила тетради и сказала весело:
— Не беспокойся, мама. Все хорошо. — Она поцеловала мать в щеку и выбежала из комнаты.
«Взрослая стала дочка, самостоятельная», — вздохнула Анна Семеновна и тяжело поднялась со стула.
Глава 10
На другой день Стоичев пригласил Вязова к себе домой. Перед этим у них произошел разговор в отделении. Стоичев не хотел разговаривать откровенно с Вязовым об анонимном письме, решил присмотреться к лейтенанту внимательнее, взглянуть на него, так сказать, со стороны. Он вызвал его в кабинет и, улыбаясь, ласково попрекнул:
— Что ж, Михаил Анисимович, мой дом вам надоел? Почему не заходите?
— Ваша семья мне никогда не надоедала, — ответил Вязов, продолжая стоять, хотя и получил приглашение садиться.
— Тем лучше. Так я ожидаю вас вечерком? Шахматная доска уже запылилась, и вообще жизнь в доме установилась без всякой борьбы. Мне стало скучно. Меня даже не ругает Надя за беспорядок. — Он закурил папиросу, помолчал и добавил:- Надо поговорить с вами по весьма важному делу.