НА КЛАДБИЩЕ
Случайно столкнувшись с Михаилом и Валей на улице, старуха не растерялась, завернула за угол и прыгнула в глубокий арык, заросший густой пыльной травой. Метра четыре она проползла на животе и пролезла в дыру, проделанную в дувале для стока воды. Дыра эта так заросла травой, что ее и днем трудно было приметить За дувалом старуха присела, смахнула приставшую пыль с лица и прислушалась, схватившись руками за плоскую грудь, словно хотела сдержать сумасшедший бег сердца.
За углом раздались шаги и тут же затихли. Старуха догадалась, что лейтенант стоит растерянный, и прошептала одними губами: «На вот, выкуси! Не на такую напал!» Шаги опять начали удаляться. Старуха вздохнула, поднялась, осторожно отряхнула подол и пошла по саду, виляя между деревьями горбатой тенью. Метрах в тридцати показался силуэт дома, но старуха свернула в сторону и пошла к беседке, обвитой виноградными лозами. В беседке, на деревянном настиле спал в одежде мужчина. Старуха схватила его за плечо и затрясла:
— Вставай! Эй, ты!
— Что?! — приглушенно вскрикнул мужчина и вскочил.
— Тише ты! Давай сматываться, — сказала старуха и пошла в глубь сада.
Мужчина молча шагал за старухой, пока они не перелезли через дувал и не очутились на узенькой глухом улочке. Старуха спешила. Мужчина догнал ее и спросил:
— Кого привела, старая карга?
— Опять лейтенантишка привязался.
— Привязался!.. — мужчина выругался. — Сколько раз вбивал в твои мозги: гляди в оба! Не доходит. Води, если у тебя такая охота, к себе в берлогу. Меня нечего беспокоить. А с лейтенантишком скоро рассчитаешься? Или твоя высохшая голова не соображает? Придется самому взяться.
— Ладно, не гнуси, — прервала мужчину старуха, — На вот, — она подала небольшой сверток.
Мужчина схватил сверток, помял в руке и спрятал в карман.
— Сама загнала?
— Сама? Мне сейчас только по базарам и ходить.,
— Сколько слямзила?
— Нужно мне очень. Свою долю взяла.
— Что-то доля твоя растет. В прошлый раз наполовину срезала.
— Мне тоже надо жить.
— Поменьше лакай.
Они переговаривались приглушенными голосами, то и дело прислушиваясь и приглядываясь к темным закоулкам. Старуха семенила быстро, словно ее сухонькое тело не имело веса. Свои старые высохшие кости несла она легко на крепких еще мускулистых ногах. Оглядываясь, они пересекли широкую улицу и опять углубились в глухой заросший деревьями переулок. Здесь не слышно было ни шума автомашин, ни грохота трамваев, развозящих по ночам строительные материалы и ремонтные бригады. Здесь была деревенская тишь, дома — словно притаились в гуще деревьев, и собаки спокойно спали в конурах, не обращая внимания на поздних путников.
— Мне надо уехать, — сказала старуха, приостанавливаясь и переводя дух. — В Фергану. Там у меня с родственница живет.
— Ну и сматывайся.
— Деньги нужны.
— Денег нет. Плохо торгуешь.
— Дай что-нибудь подороже. Продам.
— Сама? Меня хочешь засыпать?
— У меня есть племянница Валька.
— Та, что в больнице?
— Да.
— Подумаю.
— В Фергану можно посылки пересылать. Способнее, — сказала старуха и пошла по улице.
— Дело, — согласился мужчина.
У высокого забора они остановились, и мужчина коротко бросил:
— Приходи завтра к ограде.
Старуха пошла дальше, а мужчина перелез через забор и зашагал среди могил, среди густого частокола крестов. Мертвая тишина не тревожила мужчину, не вызывала в нем ни страха, ни даже настороженности, он шагал, как по хорошо знакомому двору, где каждый бугорок истоптан, каждый кустик известен. У мраморной глыбы богатой могилы мужчина остановился, почесал затылок, потом плюнул, махнул рукой и отправился дальше. Свернув в сторону, он продрался в гущу кустарника, нашел свободное местечко, видимо, давно знакомое, расстелил газету, лег и через несколько минут захрапел.
Мужчина — молодой, лет двадцати восьми — был известен по кличке Крюк. Он не был настоящим профессиональным вором, хотя уже успел отбыть немалый срок наказания. Он занимался вымогательством, кое-как подделывал шоферские права и продавал их; изредка становился слесарем-водопроводчиком, заходил в квартиры, при случае унося ценности; принимал ворованные вещи и ловко сбывал их через забулдыг-пьяниц. В городе жила его мать, но дома он ночевал редко, валялся в праве на кладбище. Поймать его на каком-нибудь деле было трудно.
С женщинами он сходился без разбору. В последнее время он сожительствовал с Анфисой Лебедевой, которая, нищенствуя в церкви и на кладбище, выпрашивала немалые деньги и снабжала ими своего возлюбленного.
Денег Крюк не жалел, собирал вокруг себя ребят, спаивал их и развращал — ради развлечения. Когда у него бывали солидные деньги, он встречался с шалопаями, жившими за счет родителей, и устраивал гулянки. Он гордился тем, что сидел в тюрьме, и на своих компаньонов смотрел с презрением.
Виктор пришел на кладбище, когда солнце уже проглянуло из-за деревьев. Крюк сидел на траве. На газете перед ним лежали огурцы и помидоры, стояла бутылка водки.
— Явился? — спросил Крюк, вытирая- шею грязным платком. — Садись.
Он налил в. стакан водки и подал парнишке. Виктор выпил, закусил огурцом.
— Рассказывай, — приказал Крюк, расчесывая пятерней лохматые волосы с застрявшими сухими травинками.
— Отец говорит — Аифиска, кроме того, что украла ребенка, ни в чем не сознается, — сказал Виктор.
— А этот пьяница?
— Не знаю.
— Дурак. Через Коську надо узнать.
— Пытался. Из него не вытянешь.
— Дурак, — повторил Крюк и налил в стакан водки. — Суслик передает тебе привет. Алешка интересуется — разделались ли с лейтенантишком. Смотри, вернется Алешка, он тебе голову открутит. Пей, пока цел.
— А я что?.. Какой лейтенантик? — Виктор оттолкнул стакан. — Почему я?
— Тебе поручаю. Какого говоришь? Вязова.
— Не могу… Не буду…
Виктор побледнел, схватил стакан обеими руками, выпил и, не закусив, — уставился на Крюка испуганными глазами.
— Будешь и можешь.
Крюк усмехнулся. У Виктора дрожали губы.
— Ты серьезно?
— Я шуток не люблю, сам знаешь. Ты начал, тебе и кончать.
— Что?! — Виктор вскочил. — Когда я начинал?
Крюк откусил огурец и искоса осмотрел Виктора.
— Яблоки носил?
— Носил… — подтвердил Виктор, ничего не понимая,
— Записку тоже? Значит, тебе все равно не отвертеться. Понял? Тебе кончать. Соображай.
Виктор упал на траву. Теперь ему было понятно, как далеко он зашел. И, чувствуя, как застыло сердце от страха, он вдруг сжал кулаки и выкрикнул:
— Не заставишь!..
— Заставлю… — протянул Крюк и поиграл перочинным ножом. — Не сделаешь, распишусь на тебе. Теперь ты слишком много знаешь.
НАКАЗАНИЕ
На заводе Поклонов бывал и раньше: в управлении, в профсоюзном и комсомольском комитетах. Люди там были грубоватые, но простые и прямодушные. Приходилось ему забирать в отделение и подгулявших рабочих, и он искренне считал, что неплохо знает заводскую массу. Поэтому, предъявив пропуск в проходной, он смело пошел по центральной аллее, ведущей к цехам. Электрические часы на столбе уже показывали восемь часов, в цехах началась напряженная работа, и Поклонов заторопился. Увидев, бежавшую в управление девушку в синем халате, он окликнул ее. Девушка махнула рукой на видневшееся вдали длинное одноэтажное здание и сказала:
— Это и есть первый механический.
Гул машин несся словно из-под земли, и только этот, однотонный казалось бы, гул настраивал на торжественный лад. В остальном — окружающая обстановка скорее напоминала парк имени Тельмана, куда Поклонов заглядывал, чтобы выпить кружку пива. Кудрявые деревья и цветочные клумбы ему явно понравились, и он зашагал еще веселее.
В широкие двустворчатые распахнутые настежь ворота он вступил тоже смело, но через несколько шагов остановился и прижался к стенке. Прямо на него ехала трещащая тележка, на ней стояла пожилая женщина в синей косынке, а за ее спиной по воздуху плыла чугунная деталь в два обхвата. И справа, и слева гудели станки, на них вертелись детали. Вокруг все было а движении. Поклонов посмотрел на потолок. Прямо на него двигались железные балки с подвешенной деревянной коробкой. В воздухе покачивалась толстая цепь. Из коробки выглядывала строгая краснощекая девушка и звонила так пронзительно, словно где-то случился пожар. Поклонов растерянно оглянулся и недалеко от входа увидел три двери: на одной было написано «Начальник цеха», на другой-«ПРБ», на третьей-«Контора».
Прижимаясь к стенке, Поклонов добрался до крайней двери и вошел в контору. Женщина, к которой он обратился, просмотрела его документы, молча вышла из конторы, указала рукой на дальний угол цеха и сказала:
— Спросите там мастера Матвея Федоровича.
Поклонов никогда и не предполагал, что в цехе ходить так трудно: того и гляди налетит на тебя электрокар или раздавит деталь, плывущая под краном. Слева и справа крутятся, елозят части станков, вьется горячая синеватая стружка. Никто на тебя не смотрит, никому до тебя нет дела — все заняты.
Кое-как добравшись до угла, Поклонов увидел за столом, приставленным к стенке, безусого паренька с перевязанным горлом, подошел к нему и строго спросил, как это делал будучи участковым уполномоченным:
— Скажи-ка, парень, где мне найти мастера Матвея Федоровича?
Паренек неторопливо отложил в сторону деталь, которую измерял микрометром, и, окинув взглядом пришельца, ответил петушиным голоском:
— Я и есть Матвей… то-есть мастер. — Отчества он не назвал, постеснялся, но осмотрел Поклонова серьезно, без смущения, как человек, знающий — себе цену.
— Я Поклонов, — опешив, представился Филипп Степанович.
Мастер встал.
— А, знаю. Идите к Ваське, то есть к Пальчикову. Я его проинструктировал.
Васька оказался дюжим детиной, на голову выше Поклонова, с бритой головой и рыжими усами. В сущности, слесарь был еще совсем молодым и усы отрастил для форса. Он оглядел ученика насмешливыми навыкате глазами и сказал, пристукнув молотком: