Аэр решил ещё раз попытать счастье, для чего в середине июня того же 1890 года, вместе со своим антрепренёром, женой и громоздким багажом отправился на юг в Киев. Здесь был, наконец, раскрыт псевдоним «преемника Леру». Газета «Киевлянин» сообщила: «Г. Аэр – отставной лейтенант П.П. Шмидт, 24 лет от роду. Издавна чувствуя неодолимое влечение к воздухоплаванию, он около года назад решил оставить морскую службу и посвятить себя исключительно любимому делу». К вечеру на место предстоящего полёта стала прибывать публика. Наполнение шара, как и прежде, шло небыстро, но к семи часам эту хлопотную операцию всё же удалось закончить.
«Шар наполнился прекрасно, – отмечал «Киевлянин», – и, казалось, что он готов в любую минуту ринуться в необозримое воздушное пространство». Но когда Аэр занял своё место под аэростатом, последний опять лететь не пожелал, «а только неистово кувыркался из стороны в сторону». Заметно было, что он теряет газ, вероятно, через какие-то прорехи. Не прошло и получаса, как оболочка шара съёжилась. Конечно, подъём стал невозможен, о чём и сообщили разочарованной публике. Дело снова закончилось шумным скандалом.
Газеты писали, что Шмидт-Аэр собирается ехать на полёты в Одессу и далее – в Константинополь. Поездка эта, однако, не состоялась. Горе-аэронавт продал свой шар и навсегда распрощался с воздухоплаванием. После неудачи в Москве одна газета писала: «Если правда, что г. Аэр был когда-то моряком, то можно ему посоветовать и впредь быть мореплавателем, а не аэронавтом». Одесский биограф Шмидта В. Римкович пишет: «Но на этом поприще ему просто не повезло, хотя попытки покорения воздушного океана на воздушном шаре с прыжками с парашютом им предпринимались с 1889 года. Его примером в этой области стал американский аэронавт Шарль Леру, который в июне 1889 года в Петербурге демонстрировал редкое зрелище. Прикрепив к сетке воздушного шара купол парашюта, Леру поднялся на высоту 500 метров, отцепился, и спустился на парашюте в Большую Невку, где его подняли лодочники, дежурившие на воде. И Шмидт решил стать «русским Леру», что вполне соответствовало его характеру, и взглядам на жизнь… Решение стать аэронавтом было смертельно опасным. Это показала гибель американца в Таллине (в ту пору Ревеле – В.Ш.) осенью того же года.
Он спустился с парашютом в море и утонул. Но Шмидт твердо решил стать воздухоплавателем-парашютистом и отправился с женой и сыном в Париж к известному воздухоплавателю Эжену Годару, которому было уже 63 года, и который совершил сотни полетов и прыжков, первый перелет из Франции в Испанию через Пиренеи. У него было чему поучиться, и Шмидт совершил около 8 полетов. Вернулся в Россию он под псевдонимом Леон Аэр в начале мая 1890 года и объявил себя преемником Шарля Леру, назвав свой шар «Шарль Леру». Но полеты в Петербурге, Риге, Москве, Киеве окончились неудачами, а в Одессе и Константинополе не состоялись. Аэр продал свой шар…»
Вся история с воздухоплаванием Леона Аэра достаточно мутная, а потому большинство биографов нашего героя просто обходят ее стороной. Действительно ли Шмидт вдруг возлюбил небо и полеты? Ни в письмах, ни в воспоминаниях современников этого не видно. Любовь к небу была у нашего героя, по-видимому, столь короткой, что не оставила после себя следов даже в его обширном эпистолярном наследии.
Казалось бы, для чего Шмидту было вообще залезать в плетеную корзину? Не хватало средств к существованию? Но, имея морское образование, он всегда мог найти себе неплохую работу на этом поприще. Неистребимая любовь к небу? Но, ни раньше, ни позже за Шмидтом таковой любви не наблюдалось. Стремление к опасности, желание выплеснуть адреналин, почувствовать дыхание смерти в свой затылок? Но, как мы увидим дальше, в реальности Петр Шмидт никогда особенно не любил рисковать своей жизнью. Тогда что же? Ответ может быть только один – желание прославиться! Это, никогда не прекращающееся, поистине маниакальное желание великой славы и невероятное самолюбование и толкало Петра Шмидта на самые, казалось бы, не похожие внешне, но невероятно близкие по своей сути, поступки. Не важно, как, неважно кем, но он обязательно должен быть велик. Отсюда и шар с громким названием «Шарль Леру» и выспренний псевдоним.
Увы, как и все начинания Шмидта и эта его затея тоже закончилось провалом. Удивительного в том ничего не было. В каждом деле надо быть профессионалом, а наш герой к этому не привык. Отсюда и позорные неудачи всех его полетов. Шмидт был в бешенстве – мечты о славе обернулись новыми издевками и насмешками в его адрес. Виновником своей неудачи Шмидт определил Эжена Годара и некоторое время даже вынашивал мысль полететь на воздушном шаре во Францию, чтобы сбросить на Париж несколько самодельных бомб. При всей абсурдности данной мести, не может не вызывать болезненное стремление добиться известности, даже идя путем Герострата. Разумеется, столь ярко выраженная мания – это болезнь, но что самое удивительное, в конечном итоге, как мы уже с вами знаем, Петр Шмидт своего, все же, добился! Вот уже на протяжении более ста лет о нем снимают кино, пишут книги и статьи, ему ставят памятники и в его честь открывают музеи.
А затем в семью Шмидтов пришло новое горе. Старшая сестра Пети и Ани Мария, заменившая им обоим мать, влюбилась… в своего двоюродного дядю. Тот являлся отставным гвардейским офицером и был намного старше ее. Необходимо заметить, что Мария отличалась почти неистовой религиозностью и таким же фанатичным аскетизмом. Однако супружеская жизнь у Марии не сложилась. Что в точности произошло между супругами так и осталось неизвестным, но в один из дней 1890 года Марию покончила жизнь самоубийством.
Из воспоминаний Евгения Шмидта-Очаковского: "Семейная жизнь старшей сестры, Марии Петровны, сложилась трагически. Муж, старше ее тридцатью годами, черствый и ограниченный гвардейский офицер – ее двоюродный дядя, – занятый исключительно службой и приобретением состояния, обращал на жену довольно мало внимания. Какая драма происходила в душе несчастной тети Маруси – никто никогда не узнал. В один из августовских дней 1890 года ее нашли повесившейся в своей спальной". Что и говорить, но с наследственностью в семье Шмидтов все обстояло весьма и весьма неблагополучно…
…Итак, отцовские и теткины деньги были промотаны «в чистую», воздушный шар продан, банковская карьера не задалась, наследство было промотано и перед Леоном Аэром встал вопрос: а что дальше? Из воспоминаний сына: "Наследства хватило отцу на 4 года. В течение этого времени отец с матерью жили частью на Кавказе, частью в Новороссийском крае. В 1889 г. родился автор воспоминаний".
Делать было нечего и Аэр, снова став Петром Шмидтом, решил вернуться обратно на флот. Почему именно туда? Да потому что не имеющий никакого опыта морской службы отставной лейтенант был нигде не нужен и не мог найти себе хорошего места, а средства к существованию мог дать только военно-морской флот. Но как вернуться обратно, ведь отец уже умер и не может ходатайствовать за своего сына. Однако в живых оставался еще влиятельный дядюшка, который и взвалил на себя заботу о непутевом племяннике. Любопытный нюанс, дело в том, что дядя нашего героя вице-адмирал Владимир Петрович Шмидт с 1 января 1892 года стал членом Адмиралтейств-совета Морского министерства, и его влияние возросло. Шмидт пишет слезное письмо дяде с просьбой оказать ему помощь в возвращении на флот, и 27 марта 1894 года обращается с прошением на высочайшее имя «о зачислении на военно-морскую службу («…здоровье мое позволяет мне продолжить службу Вашему Императорскому Величеству, а, посему, представляя при сем медицинское свидетельство, всеподданнейше прошу: дабы повелено было определить меня на действительную службу…»).
Основная трудность, по-видимому, была у дяди-адмирала с прохождением племянником медицинской комиссии, но связи осилили и это. Петра Шмидта признают здоровым и он опять готов служить в императорском флоте.
Вице-адмирал В.П. Шмидт не замедлил откликнуться на просьбу своего незадачливого племянника: «Я выхлопотал тебе зачисление в 18-й флотский экипаж в Петербурге…».
Из воспоминаний сына нашего героя: "Наследство подходило к концу, и необходимость заставляла подумать о заработке. Отец стал хлопотать об обратном приеме его на службу во флот, и, благодаря ходатайству перед морским министерством его дяди, адмирала Владимира Петровича, отца в 1892 г. зачислили на службу с прежним чином мичмана, назначив в 18-й Флотский Экипаж, в Петербурге".
Фортель с внезапным заболеванием, как и со столь же внезапным выздоровлением так понравиться нашему герою, что он еще не раз будет весьма умело им пользоваться в своей дальнейшей жизни. 22 июня 1894 года отставной лейтенант 2-го флотского Черноморского экипажа П.П. Шмидт приказом по Морскому ведомству за № 94 был определен на службу прежним чином мичмана с зачислением в 18-й флотский Балтийский экипаж.
Глава пятаяЗигзаги флотской службы
Итак, Петр Шмидт снова надевает флотский мундир. К этому времени история с женитьбой Шмидта уже несколько позабылась и снова появилась возможность сделать вполне нормальную офицерскую карьеру.
Первые два месяца Шмидт служит на крейсере 1 ранга «Князь Пожарский», который все это время стоит в Кронштадте. Затем там происходит скандал с участием нашего героя. После этого Шмидт сразу же списывается на берег и просто числится в экипаже, получая деньги, но, не перетруждая себя службой. Из воспоминаний сына нашего героя: "Я помню себя с 3-х лет, а с 4-х события запечатлелись в моей памяти с вполне последовательной хронологическою точностью. Петербургская жизнь 1893–1894 гг. отчетливо стоит перед моими глазами. Мы жили в Галерной Гавани, по Весельной улице, № 8, в небольшом одноэтажном деревянном доме, с маленьким запущенным садом. Отец, когда не дежурил в Экипаже, к обеду уже возвращался со службы и целый день проводил в семье. Он увлекался тогда живописью, и у его сестры, Анны Петровны Избаш, по сей день хранится несколько картин отца петербургского периода. По отзыву знатоков, у отца был большой талант к рисованию. Отца, вообще, чрезвычайно богато одарила природа. Он обладал порядочным слухом, пел, играл на нескольких инструментах (скрипке, виолончели, гитаре, мандолине и цитре), очень недурно писал и был превосходным математиком. По вечерам к отцу приходили его друзья, сослуживцы по 18-му Флотскому Экипажу. В памяти уцелели фамилии четырех из них: лейтенантов Головнина и Коргуева и мичманов Лесли и Матисена. Квартира наша состояла из 4-х комнат и кухни; одну комнату мы сдавали, со столом, лейтенанту Николаю Николаевичу Лосеву, огромному, заросшему густой черной бородой, мужчине, с застенчивой и незлобивой душой очень сильного физически человека. Все свободное от службы время он просиживал, запершись на ключ, у себя в комнате, выходя только к чаю, обеду и ужину.