"странного офицера" Иде Ризберг: "Никогда не был застрахован в обществе рассудка и не буду. Это страховое общество рассудка налагает на меня такие суровые правила, так стесняет мою жизнь, что я предпочитаю остаться при риске погореть, но с ним вечного контакта не заключаю. Слишком дорого это спокойствие не погореть обходится… Я желаю не только в 10-м, а в 100-м этаже обитать и на землю желаю не по каменной лестнице осторожненько спускаться, а прямо, может быть, мне любо будет с 100-го этажа головой выкинуться. И выкинусь…" Чего в письме Шмидта больше: мании величия или мечты о красивом самоубийстве сказать сложно. Во всяком случае, перед нами классический вариант самолюбования. Ну, а письмо хоть сейчас подшивай письмо к истории болезни… Читая эти строки, вполне можно согласиться с Ризберг, что писал их весьма и весьма "странный офицер".
Глава десятаяЦарь испугался, издал манифест…
А Россию уже било в предреволюционной лихорадке. С каждым днем обстановка все больше и больше ухудшалась.
Из сообщений прессы: «Москва, 12 октября. По Николаевской дороге отправлены пассажирские поезда при помощи железнодорожного батальона. По Казанской дороге в 2 часа был сформирован поезд для отправки новобранцев, но когда поезд ушел, то забастовщики бросились на станцию и, угрожая револьверами, стали портить семафоры и провода. Солдаты их разогнали».
«Пермь, 13 октября. Забастовали служащие управления дороги, к ним присоединились бригады. Поезда остановлены. Рабочие депо бросали камнями в казаков, последние стреляли». «Рига, 13 октября. В полдень забастовала Риго-Орловская железная дорога с ветвями».
Затем разом забастовали все железнодорожники страны, руководимые Всероссийским железнодорожным союзом. В пятницу, 14 октября 1905 года уже сообщалось, что число бастующих железнодорожников достигло четырехсот тысяч. Успокоить такое количество разбушевавшихся людей было уже крайне сложно. На следующий день не вышли в свет газеты – это забастовали печатники.
А забастовочный вал Всероссийской октябрьской политической стачки еще только набирал силу. Закрылись почти все столичные банки, страховые общества, гимназии и училища, большинство фабрик и заводов, магазины. Забастовали даже служащие государственного банка и мировые судьи, пославшие под общий шумок и свои требования министру юстиции. Каждый желал урвать свое в сложившейся ситуации. 14 октября в Петербурге исчезло электричество, прекратилась централизованная подача воды, не стало хлеба. Тайные механизмы мировой закулисы были приведены в действие… Жители опасались покидать дома. По улицам теперь передвигались только батальоны солдат, прибывших из Пскова и Ревеля. Поползли слухи о готовящихся массовых беспорядках. Цены на продукты мгновенно подскочили в несколько раз. Столица была почти в полной изоляции.
Николай Второй, находившийся в Петергофе, по совету премьер-министра Витте решился на крайнюю меру – даровать народу конституционные свободы. Витте лично спешно составил текст Манифеста. Манифест даровал населению незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Он давал возможность всем имеющим избирательные права участвовать в выборах в Государственную Думу, которая приобретала статус высшего законодательного органа империи. Монарх просил всех верных сынов России вспомнить свой долг перед Родиной и помочь остановить неслыханную смуту.
Казалось бы, все, за что боролись и ратовали революционеры всех мастей достигнуто, пора бы и остановиться. Но, как бы ни так! Манифест Николая Второго был воспринят как слабость государственной власти. Борцам за народ достигнутого было уже мало, и они наглели все больше и больше. В те дни был запущен легко запоминающийся, но абсолютно лживый стишок:
Царь испугался, издал манифест:
Мертвым свободу, живых под арест!
Революционный взрыв начинается с 18 октября, когда в газетах выходит императорский манифест о свободах. Местные революционеры тут же решают воспользоваться опубликованными "свободами", приняв их за очевидную слабость властей. Военные власти некоторое время не могут уяснить сути новых "свобод" и того рубежа, где кончаются эти "свободы" и вступает в силу закон.
Молох государственного разрушения раскручивался все больше. Историк С.С. Ольденбург, авто фундаментального труда "Царствование императора Николая Второго" вообще считал, что: «Вдали от столицы революционеры приняли манифест 17 октября за полную капитуляцию власти. Эту свободу они понимали по-разному, представляя себе весьма туманно; но народные толпы, вышедшие на улицу с царскими портретами и национальными флагами, праздновали издание манифеста, а не протестовали против него. Появление на улицах, резко отличавшихся друг от друга по настроению – тех, кто праздновал Царскую милость, и тех, кто торжествовал над Царской властью – было главной причиной той бурной вспышки гражданской войны, которую затем называли «волной погромов», «выступлением черной сотни».
Всем здравомыслящим людям было очевидно, что манифестом дело не закончится. По странной случайности, почти одновременно с восстанием в Севастополе, в октябре 1905 года начались беспорядки и в Кронштадте. Однако, там, несмотря на все попытки революционеров призвать матросов к свержению существующего строя, те выдвинули лишь некоторые претензии к власти. Из этих требований самой радикальной была просьба отменить артельное питание из одного бака, и выдать каждому матросу отдельную миску.
26 октября 1905 года солдаты крепостной роты, подстрекаемые революционерами, что отныне полная свобода и всем все можно, отказались идти на плановые работы. Солдат арестовали и отправили в форт «Павел». Немедленно по кронштадским частям был пущен слух, что арестованные будут тайно расстреляны. Матросы 7-го и 4-го флотских экипажей захватили винтовки и отправились освобождать арестованных. Остальные экипажи удалось удержать в казармах. Но вырвавшись на улицу из казарм, матросы сразу же забыли о том, ради чего они схватили винтовки, и кинулись грабить винные магазины, офицерское собрании и дома офицеров. Верные правительству солдаты Енисейского, Иркутского и Омского полков, как могли, отбивали атаки мародеров. К вечеру пожары, а за ними и погромы распространились уже по всему городу. Пьяные матросы и тут же примкнувший к ним местный люмпен врывались в магазины питейные заведения и частные квартиры. То и дело между погромщиками вспыхивали драки, заканчивающиеся чьей-то смертью. Тем временем в Кронштадт прибыли гвардейские полки. Началась зачистка города. Никакого сопротивления оказано не было, пьяные матросы просто разбегались, а когда бежать было некуда, сдавались. Изъятием оружия руководил будущий известный полководец Первой мировой войны, а тогда командир Павловского полка генерал Щербачев. В течение дня все погромщики были переловлены и арестованы, социал-демократы и эсера предусмотрительно покинули город. Под арест попали несколько тысяч матросов и около восьми сотен солдат. После протрезвления наступило раскаяние. Офицер Петербургского военного округа А. Богаевский в своем рапорте написал: «Водка спасла Кронштадт». Раздосадованный же таким оборотом дела В.И.Ленин из-за границы поспешил откреститься от пьяного погрома, назвав его «Кронштадтской гнусной проделкой».
Необходимо отметить, что в советское время историки всеми силами старались переложить вину кронштадтских погромов на каких-то мифических черносотенцев (им-то, зачем было громить квартиры офицеров?), на полицию и даже на… священников. Чего стоит, например, перл уже известного нам историка Ю. Кардашева: «Погромщикам помог протоиерей местного Андреевского собора Иоанн Кронштадтский – отъявленный мракобес (!?), черносотенец, член «Союза русского народа». Приехавшие к нему со всех концов России богомольцы, среди которых было немало уголовников (!?) и темных элементов (!?), были собраны для участия в погроме и грабеже…» И это пишется о великом духовнике русского народа, о святом, обо всей православной пастве! Поистине, с больной головы, да на здоровую… Наказания за пьяный погром были, однако, весьма снисходительны: 9 человек были осуждены к различным срокам каторги, 67 к дисциплинарным батальонам, а 84 вообще оправданы.
Предоставим слово историку и писателю Б.В. Заболоцких: «Но и манифест 17 октября не утихомирил бушевавший в России политический шторм. В середине октября 1905 года выборные из матросской среды представили главному командиру Кронштадтского порта вице-адмиралу Никонову петицию, содержавшую 23 пункта. Прежде всего, моряки выступали за новые сроки службы: для льготников – три-четыре года, для остальных – пять лет. Требовали также увеличения жалованья, улучшения пищи, открытия матросской библиотеки. Высказывались и совсем скромные просьбы, как, например, «не возбранять нижним чинам, идущим гулять или по делам службы, но вне строя, надевать галоши, приобретаемые на личные средства». Главный командир порта петицию принял и направил ее морскому министру. Временно исполнявший обязанности вице-адмирал Диков посчитал действия матросов возмутительным поступком, требующим разбирательства и строгого наказания. Ответ на петицию он отложил до возвращения Бирилева. Но матросы не хотели ждать. Глухое недовольство в их среде, из-за пренебрежения начальства к матросским нуждам переросло в жажду мщения. Нужна была только искра, чтобы зажечь этот легко воспламеняющийся материал. И искра возгорелась.
26 октября 40 солдат крепостного батальона, арестованных за различные провинности, были доставлены под стражей на вокзал для отправки в форты, являвшиеся местом заключения. Находившиеся на платформе матросы и рабочие попытались их отбить. Конвоиры открыли огонь. Несколько человек погибло. Слух о кровавой расправе мигом облетел город. Толпа матросов бросилась к Офицерскому собранию. Бывшие там офицеры поспешили скрыться, воспользовавшись черным ходом. Узнав о беспорядках, главный начальник Кронштадтского порта направил для успокоения разбушевавшихся матросов несколько рот солдат. После залпов в воздух толпа рассеялась. Но едва солдаты вернулись в казармы, как матросы вновь образовали огромную толпу. С криками «Бей, круши!» они ринулись в центр города, разбивая магазины, винные лавки, поджигая дома. Всех, ок