Когда о шабаше на городском кладбище доложили, вернувшемуся с моря командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Чухнину, то в частном разговоре он, якобы, сказал:
– Месяц тому назад я бы его без разговоров повесил собственной властью, теперь же, оказывается, и судить нельзя!
На самом деле все было несколько иначе. «Он (Чухнин – В.Ш.) в Морском собрании собрал гг. офицеров своих для бесед по вопросам дня и высказал им, – писал в полночь с 3 на 4 ноября П. Шмидт, – что месяц назад лейтенант Шмидт был бы повешен за его революционную деятельность, а теперь представители города были у него и просили, что если он хочет гарантированного порядка, то он передаст этому революционеру все полномочия по успокоению населения. Он, конечно, отверг и высказал свое возмущение, что теперь, оказывается, таких господ и судить нельзя…».
В реальности вице-адмирал лишь запретил Шмидту в будущем ораторствовать на подобных мероприятиях. Историки за это считают Чухнина негодяем и мерзавцем, хотя, на самом деле он фактически позаботился о здоровье нашего припадочного героя.
Уведомление начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала М.А. Данилевского о резолюции вице-адмирала Г.П. Чухнина, запрещающей П.П. Шмидту, под угрозой ареста и предания суду, участвовать в митингах: "5 ноября 1905 г. Экстренно. Лейтенанту П. Шмидту …На означенном донесении главным командиром положена следующая резолюция, сообщающая вашему благородию по причине Вашей болезни, препятствующей вам явиться в штаб, согласно повестке: «Штабу немедленно потребовать лейтенанта Шмидта и объявить: Ежели он будет присутствовать на сходке или вообще заниматься агитаторством, то немедленно будет арестован и предан суду за неисполнение лично отданного ему приказания». Начальник штаба контр-адмирал Данилевский".
Вот ведь как прибыть в штаб флота, он больной, а орать на митингах до умопомрачения, так вполне здоровый!
Фактические состояние Шмидта в тот момент, и в самом деле, оставляло желать много лучшего. Всего полмесяца назад он пережил сильнейший приступ эпилепсии, и, не успев от него оправиться, снова "слетел с катушек" на кладбище. Дело в том, что в ожидании скорой отставки, Шмидт вполне мог ехать в милую его сердцу Одессу и начинать заниматься своим трудоустройством в знакомый ему Добровольный флот. Но не тут-то было! Происходящее вокруг, неадекватное внутреннее состояние, наконец-то, обретенная им слава (хотя и в масштабах одного города) заставили нашего героя искать новых и новых потрясений, упиваться наконец-то (сколько же лет он об этом мечтал!) всеобщим восхищением. Как знать, может быть, Петр Петрович и переменил бы трибуну на палату в психлечебнице, но именно в это время грамотные люди протолкнули его депутатом в городскую думу от Севастопольского порта. В письмах П. Шмидта к сестре и особенно к Иде Ризберг прослеживается чрезвычайный восторг от происшедшего. Шмидт буквально торжествует в письмах к Ризберг. Еще бы, вчера она почти не желала с ним иметь дело и просила прекратить переписку, считая неудачником, а теперь он звезда первой величины. Пусть знает капризная Ида, что это только начало его взлета, толи еще будет!
Разумеется, Шмидт проигнорировал предупреждение Чухнина и с еще большим ожесточением продолжил ораторствовать в думе и на митингах, призывая к свержению власти. После триумфа на кладбище, Шмидт возомнил себя настоящим мессией. Переговорить его было невозможно, переубедить тем более.
Психологическое состояние Шмидта после произнесенных речей было немногим лучше, чем в знаменитой речи на кладбище. Вот, как оценивает это состояние сын Евгений: "Отец вряд ли отчетливо осознавал окружающее.
Когда он кончил речь, то едва держался на ногах, и я, с несколькими друзьями и каким-то рабочим, донесли его до извозчика почти на руках…", "После речи отец совершенно обессилел. Воротясь домой на извозчике, он пластом пролежал часа два, не будучи в состоянии шевельнуться…" Вконец растерявшийся городской голова с представителями явился во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмиралу Чухнину с «убедительной просьбой», якобы, от имени населения передать для гарантии порядка все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Петру Шмидту. Только он и может спасти город и флот!
Вечером 20 октября контр-адмирал Данилевский, «после грозного внушения», заключил Шмидта на гауптвахту. В музее Черноморского флота хранится любопытная записка, написанная Шмидтом в день ареста своему сыну с просьбой срочно бежать по указанному им адресу к "поверенному". "Поверенными", а точнее присяжными поверенными, как в то время именовали адвокатов. Получается, наш герой был весьма и весьма напуган арестом! Кроме этого уже имел наготове заранее припасенного адвоката! И здесь никак не вырисовывается образ гордого и одинокого страдальца!
В 5 часов вечера под конвоем двух офицеров и четырех матросов Петра Шмидта с Графской пристани препроводили на флагманский эскадренный броненосец «Три Святителя». Городская дума тут же объявила о ходатайстве по его освобождению. Если раньше Шмидт был просто горланом и трибуном, то теперь его осенил ореол мученика за народное дело.
Сидя на гауптвахте (а не в тюрьме, как утверждают некоторые историки!), Петр Петрович велит подать ему бумагу и ручку с чернилами (в то время заключенные имели на это право) и начинает строчить воззвания на волю, где призывает, призывает, призывает… Кто-то эти письма сразу передает на волю и распечатывает в прокламациях. Так может действовать только прекрасно отлаженный механизм! Теперь на "имидж героя" работает целая организация. А ситуация в Севастополе все накаляется. Никто из представителей революционных партий не желает упустить шанса, переманивая на свою сторону последнего боеспособного флота империи. Именно поэтому так в цене Петр Шмидт, ведь он единственный флотский офицер (пусть уже и почти в отставке), который играет в революционную игру. Думаю, что арест Шмидта был на руку не только ему самому в плане возгонки личной популярности, но и тем, кто расшатывал ситуацию в городе и на флоте. Теперь у них есть собственный мученик, да еще офицер!
Из воспоминаний Иды Ризберг: "…20 октября получаю телеграмму: "Сегодня арестован без законных улик за общественную работу". В очередном письме И. Ризберг Петр Петрович описывает свое пребывание на броненосце "Три Святителя". Причем описывает, так, что у человека несведущего буквально мурашки по телу! Почитаем: "Обидно быть оторванным от жизни в тот момент, когда она забила могучим ключом… По моей коробке, в которой я сижу, можно сделать только два шага. Чтобы не задохнуться, воздух мне накачивают через трубу. Дайте мне счастье. Дайте мне хоть немного счастья, чтобы я был силен и вами и не дрогнул, не сдался в бою…" Не понимая сути дела, можно подумать, что Шмидта посадили в некий темный каземат, да еще изощренно пытают, уменьшая подачу воздуха. От такой изощренной жестокости женское сердце должно непременно содрогнуться от жалости к несчастному узнику. На это, видимо, и делался расчет автора письма. Не зря же он тут же униженно молит свой адресат о взаимной любви. На самом же деле речь в письме идет об обычной каюте без иллюминатора, а поэтому обеспеченной продуваемой вентиляцией. Вот и все! В таких каютах жили и служили сотни и тысячи моряков (да и сейчас живут и служат), но в воображении Петра Петровича перед нами некая жуткая пыточная камера. Вот что значит хорошее воображение!
26 октября "рабочие Севастополя" (на самом деле за этим стояли представители революционных партий) сразу же избирают "мученика революции" пожизненным депутатом Севастопольского городского совета (где в то время всеми делами заправляют эсеры) и потребовали от вице-адмирала Чухнина немедленного освобождения Петра Петровича, как их депутата. Если эсеры во главе с доктором Никоновым избрали Шмидта в свои руководящие органы, значит, считали его своим? Казалось бы, быть избранным пожизненным депутатом – великая честь и избранный должен бы был признателен городу его избравшему. Увы, у Шмидта ко всему свое специфическое отношение. А потому во время судебного процесса в Очакове Шмидт будет обзывать Севастополь "горькими словами проклятья, (городом – В.Ш.) где господствуют одни предатели, шпионы и опричники…" Удивительное отношение к месту подвига своих родителей! Удивительное отношение к городу русской славы и его жителям!
На освобождении Шмидта настаивали учащиеся Севастополя, а также участники митинга проходившего 30 октября на Приморском бульваре. 2 ноября у Петра Петровича случился новый приступ эпилепсии и его перевели с гауптвахты в госпиталь. А уже 3 ноября в 11 часов дня он оказался на свободе. Произошло это при весьма странных обстоятельствах. Шмидт "просто вышел" из палаты и "просто увидел", что часовых охранявших его нет, после чего беспрепятственно покинул госпиталь. Из воспоминаний Иды Ризберг: "От сына Петра Петровича, Жени, я узнала, что он находится в темном помещении, отчего у него заболели глаза, но есть надежда, что скоро его переведут. В госпитале Петр Петрович пробыл недолго. 1 ноября вечером я получила телеграмму: "Я на свободе, жду отставки".
Чтобы не нагнетать и без того накаленную обстановку в городе, Шмидта фактически выпускают под обещание об его немедленном отъезде из Севастополя. Шмидт, разумеется, все обещает, но, выйдя за ворота, о данном обещании сразу же как-то забывает.
На следующий день Шмидт отправил телеграмму в редакцию газеты «Сын Отечества»: «Спасибо за помощь, Соратники! Я вновь в ваших славных рядах. Гражданин лейтенант Шмидт». Последующие два дня он просидел безвылазно дома на Соборной улице. В это время к нему приходят какие-то люди и о чем-то подолгу говорят. А затем Шмидт подает заявление об устройстве митинга на Приморском бульваре. Не получив разрешение на проведение митинга, Шмидт сочиняет длинные письма в Киев Иде Ризберг, готовит очередные статьи для эсеровского «Сына отечества». Дважды за это время к нему наведывались врачи, посланные