К этой поре все дежурные офицеры были удалены из казарм, в коих заседал Комитет из статских, женщин и матросов, решавший все дела коллективно.
В это время, в целях воздействия на брестцев, в казармы полка прибыл комендант крепости генерал-лейтенант Неплюев и вр.и.д. начальника 13-й пехотной дивизии генерал-майор Сидельников. Начав издеваться над генералами, матросы предъявили коменданту требование приказать войскам не стрелять в них, когда они пойдут в город: они боялись пулеметов.
В это время к митингующим подошли с песнями нижние чины 49-го запасного батальона, и часть крепостных артиллеристов, встреченные громовым «ура». Оставив мастеровых с красными флагами на площадке перед оградой Брестского полка, матросы разными ходами забрались на забор и, вбежав в казармы, стали переманивать брестцев к участию в демонстрации.
Комендант крепости отказал матросам в их требовании и за это его и генерал-майора Сидельникова матросы тотчас арестовали, отвели в свои казармы, заперли в отдельной комнате, приставив караул, под коим продержали их около семи часов. Долго не решаясь идти в город, матросы предложили коменданту ехать в город, говоря, что за ним пойдут и они. Но, услышав ответ его превосходительства, что у него хватит решимости и голоса приказать пулеметам стрелять, несмотря на его присутствие, оставили его в покое, но под арестом.
Более часа шли переговоры с брестцами. Наконец, солдаты дрогнули, допустили матросов разоружить командира полка и гг. офицеров, которых мирно отпустили по домам, и большой толпой примкнули к матросам. От находившегося среди матросов народовольца Емельянова, уговаривавшего матросов не делать в городе никаких насилий, была послана в город записка, в коей он просил власти указать ему, будут ли стрелять в мирную демонстрацию, хотя бы из воинских чинов. Ему ответили, что войска будут избегать стрельбы, и действительно, главный командир приказал Белостокскому полку, вышедшему по тревоге в составе трех батальонов на Новосильцевскую площадь – место слияния двух главных улиц города, не стрелять. Ободренные матросы и мастеровые хлынули в город. Впереди шел флотский оркестр, за ним стройными рядами матросы, брестцы, артиллеристы, нижние чины 49-го запасного пехотного батальона – все без оружия и толпа мастеровых с двумя красными флагами, из коих на одном я никаких надписей не видал, а на другом белыми буквами написано было: «Да здравствует свобода. РСДРП».
Я поспешил к Белостокскому полку, с которым не разлучался до следующего утра. Когда манифестанты показались на площади, Белостокский полк, выстроенный в колонне, по команде командира полка полковника Шульмана, взял на караул, музыка заиграла гимн, на звуки которого полк ответил громовым «ура». Не ожидавшие такого приема манифестанты остановились в нерешительности, потом сами стали кричать «ура» и оркестр их тоже заиграл гимн. На площади перед толпой высились два красных флага.
Раз семь повторили оба оркестра при несмолкаемом «ура» гимн, манифестанты все более и более напирали на полк, стали обходить его. В это время полк по команде повернулся кругом и под звуки марша стройно направился по дороге к казармам. Манифестанты всей массой потянулись за ним, по пути командир полка отдал приказание, не заходя в казармы, направиться в поле перед лагерем. Увидев, что головные части полка минуют казармы, манифестанты поняли, что их выманивают в поле, чтобы расстрелять на просторе, и агитаторы, обгоняя ряды, стали кричать: «Товарищи, назад, вас народ просит, не идите, не слушайте офицеров». Полк остановился на скате лагерного поля, но, узнав, что часть демонстрантов двинулась к нему, перешел на другую позицию. Пока полк, не евший с утра, стоял в поле, манифестанты ворвались в казармы полка, ораторы их, каких-то два еврея и ефрейтор Афанасьев 49-го пехотного резервного батальона, привлекавшийся мною в сем году по 132 ст. Уголовного Уложения и другие уговаривали солдат примкнуть к ним, спорили с офицерами, но не рискнули их обезоруживать, хотя по приказанию находящегося в казармах подполковника Карачана взводы, бывшие под ружьем, и поставили оружие в пирамиды. Постояв у полка два часа, ничего не тронув и не переманив ни одного рядового, манифестанты ушли в город, обошли главные улицы города и вернулись по домам. Впрочем, от казарм Белостокского полка большинство матросов разошлись по частным домам, по знакомым. Пока манифестанты стояли у казарм, находившейся в поле отряд: три батальона Белостокского полка, две роты Севастопольского крепостного батальона и пулеметная рота 13 дивизии были вполне отрезаны от города, оставшегося без охраны войска. Командир полка сообщил мне, что комендант и начальник дивизии арестованы матросами.
Около 4 часов командир полка предлагал отступить на Балаклаву и предложил мне ехать туда, чтобы через Балаклавскую почтово-телеграфную контору донести телеграммой командующему войсками о критическом положении в городе. В 5 часов мы узнали, что манифестанты отошли от казарм и полк с находящимися при нем частями перешел в свои казармы, причем решено было здесь сосредотачиваться всем и отбиваться, так как получались упорные сведения, что на следующее утро матросы решили в союзе с брестцами и артиллеристами произвести вооруженное нападение на не покорившийся им полк. Ночь все офицеры провели в полку, так как прошел слух, что всех офицеров перережут по квартирам, потому что только офицеры удерживают солдат от перехода на сторону матросов. С утра я перешел в свою канцелярию. Едва в городе жители узнали, что 12 ноября матросы и портовые рабочие переманили на свою сторону Брестский полк, так они массами стали выезжать из города, и целых 5 дней вереницы экипажей везли обезумевших от страха обывателей за город в ближайшие селения и города.
К вечеру матросы по постановлению заседавшего в морских казармах революционного комитета, освободили коменданта и командира дивизии, которые вечером были уже на совещании у главного командира Черноморского флота. К вечеру среди устыдившихся брестцев началась реакция, особенно когда матросы потребовали полковое знамя; они стали возвращаться в полк и, дабы матросы их не заметили, вышли потихоньку из казарм с винтовками под командой фельдфебеля в сторону, противоположную от морских казарм, в поле, вызвали своего священника, принесли присягу и окольными путями, по оврагам, перешли в лагерь на подкрепление Белостокского полка с присоединившимися к ним по пути офицерами. Это настолько ошеломило матросов, что они на следующий день, хотя и выходили не раз за ворота казарм группами, но не рискнули всей массой идти в город или напасть на казармы Брестского полка. В полку остались для охраны имущества две роты, которые при ближайшем погребе для припасов выставили красный флаг, т. е. морской сигнал об открытии огня.
Как теперь выясняется, в этот день и последующие дни в здании штаба флотской дивизии Комитет взбунтовавшихся моряков в составе до 200 человек (по два депутата от каждой роты моряков и сухопутных частей и члены социал-демократической организации) вырабатывал план дальнейших действий. Весь день по распоряжению Комитета, словно на неприятельской стороне, ходили вооруженные патрули от флота, единственной обязанностью которых было забирать с улицы всех нижних чинов носящих морскую форму, и насильно увеличивать контингент гарнизона морских казарм; неповинующихся гнали прикладами; вечером по одиночным эти патрули стреляли в Артиллерийской слободке, я сам слышал эти выстрелы.
Весь день поступали сведения одно другого тревожнее, о том, что то артиллеристы, то саперы, то матросы плавающих судов отказываются повиноваться своим начальникам и открыто переходят на сторону матросов. Успеху измены способствовали матросы, терроризировавшие население и сухопутные части угрозой бомбардировать город и казармы с эскадры.
Особенно агитировал в этом смысле передавший 12 ноября командиру Белостокского полка требование матросов матрос Родионов, весь день разъезжавший по городу верхом. Задержать его нельзя было: симпатии черни и публики были на стороне матросов; полицию, жандармов, офицеров открыто бранили на улицах; почти на каждом перекрестке агитаторы собирали кучки народа и, браня пехоту, усиленно агитировали в пользу матросов, приглашая к низвержению начальства. А запершиеся в казармах войска ни одного патруля не давали для города".
Весь город был в расклеенных прокламация, которые теперь завозили в Севастополь чемоданами и ящиками. Полиция при этом успевала перехватывать лишь малую часть. Любопытно, что наряду с призывами против власти, противоборствующие революционные партии не забывали поливать грязью и своих конкурентов. Что касается Шмидта, то он, боясь наказания за нарушение приказа Чухнина не появляться на митингах, пока отсиживался дома. При этом, однако, пытался наладить связь с петербургскими революционерами, чтобы определиться какая из партий предложит ему большую власть. Однако через каких-то два дня Шмидт все же не выдержал.
Из хроники событий: "Утром 12 ноября на одном из митингов появился лейтенант Шмидт, за два дня до этого освобожденный из-под ареста. Петр Петрович был в штатском костюме, но, с надетой на голову по просьбе людей фуражке флотского офицера. Видимо, еще сам того не осознавая, Петр Петрович, весьма странно, не сказать бы, диковато, смотрелся со стороны… Тем не менее, Шмидт был восторженно встречен и произнес горячую речь, призывая к продолжению начатой борьбы. Один из флотских офицеров позволил себе довольно громко сказать: «Дурак!» Это вызвало страшное негодование толпы. Офицера заставили взойти на возвышение и принести публичные извинения. Когда Шмидт закончил речь, то едва держался на ногах, поэтому понадобилась помощь сына и его товарищей реалистов чтобы добраться до извозчика". Организм Шмидта явно не справлялся с физическими и психологической нагрузками и припадки следовали один за другим.
13 ноября в Севастопольской крепости сильное брожение на флоте брожение еще более усилилось. Офицеры на кораблях и особенно в береговых частях начали утрачивать контроль над ситуацией. Всюду организовывались митинги и демонстрации. В ряде береговых частей матросы начали разоружать, арестовывать и удалять офицеров.