Убедившись в полной бесполезности уговоров, он отправился с офицерами обратно на „Ростислав”. Следом покинули крейсер и три кондуктора. С.П. Частник, еще до отъезда кондукторов сообщивший Гладкову и Чураеву о своем намерении остаться, созвал митинг команды. Он призвал матросов к решительной борьбе за торжество „идеи свободы”, которой он посвятил десять лет своей жизни. С единодушного согласия всей команды он принял на себя командование крейсером".
Официально принято считать, что матросы-очаковцы Гладков, Антоненко и кондуктор Частник, вместе с матросом Петровым (тем самым, любимцем Шмидта из Измаила), а также некоторые гражданские лица (историки их именуют расплывчато "рабочими порта") пришли на Соборную улицу в дом № 14, к их депутату Шмидту, который только что был освобожден из-под ареста под офицерское слово незамедлительно покинуть Севастополь, и уговорили его возглавить их восстание. Шмидт, разумеется, не заставил себя долго упрашивать. Какая разница что возглавлять, лишь бы быть на гребне событий, лишь бы его имя не сходило с первых страниц газет, лишь бы его знала вся Россия!
Из воспоминаний сына Шмидта Евгения: "14 ноября в 11 часов утра к отцу пришло человек 20 депутатов от эскадры. Матросы, боцмана, фельдфебели, унтер-офицеры. Были пожилые и молодые, от 25 до 45 лет. Они вошли в столовую. Папа велел мне с товарищами выйти и заперся с ними. Папа не ожидал прихода депутатов. Затем они разошлись. Часа в четыре пополудни к папе прибегает депутат с «Очакова», страшно бледный, с растерянной улыбкой. Он принес записку с «Очакова»; оказалось, что Чухнин объезжает эскадру и разоружает суда, и что полевая артиллерия окружила казармы. Папа вышел из кабинета с лицом безумным, глаза его были стеклянные, и у него вырывался негодующий смех. Он говорил, что все рушится, и что нужно, во что бы то ни стало, отстоять казармы и «Очаков», который один из всех поднялся, и офицеры с которого бежали накануне. Страшно бледный он крикнул: «Не дам им погибнуть, увидим еще!». Он сейчас же надел пальто, взял свой чемодан, который у него был уложен и готов для отъезда в те города, где он хотел выступать на митингах и призывать к всеобщей забастовке. Матрос взял чемодан и они ушли. Потом я узнал, что он хотел вскочить на катер к Чухнину и заставить его силой, если не помогут убеждения, прекратить его кровавую тактику. Но Чухнин в это время уже кончил и уехал с рейда, и папа поехал прямо на «Очаков». Было четыре с половиной часа дня".
Честно говоря, даже в воспоминаниях сына нет уверенности в том, кто именно приходил к его отцу. Среди т. н. депутатов вполне вероятно были не только матросы и унтер-офицеры, но и профессиональные революционеры. Обратите внимание на тот факт, что среди пришедших были и пожилые люди. Для 16-летнего мальчика, "пожилые" – это люди которым около сорока лет. В таком возрасте на кораблях российского флота служили лишь офицеры и сверхсрочники, которые имея семьи, в мятежах 1905 года не участвовали. Пример события на "Потемкине" и Георгии Победоносце" летом 1905 года, да и последующие события на Балтике. Именно сверхсрочники вор время событий первой революции остались самыми верными сторонниками существующей власти. Поэтому, речь видимо, идет все же о неких лицах переодетыми матросами, а не о матросах или унтер-офицерах срочной службы. А это говорит нам о том, что со Шмидтом вели разговоры не случайные выбранные на палубе братишки-депутаты, а профессионалы своего дела.
Весьма показательна и реакция Шмидта на приход "депутатов". Безумное лицо, глаза его были стеклянные глаза, "негодующий смех" явные признаки того, что Шмидт снова впал в истерику и находился явно в неадекватном состоянии, что и потрясло его сына. Несколько проясняет Евгения и то, что хотел делать его отец до прихода "депутатов" – разъезжать по городам, призывая "выступать на митингах и призывать к всеобщей забастовке". При этом, как мы уже говорили ранее, билет у него был взять на Одессу. Итак, Шмидт имел уже конкретное поручение от революционных кругов и готовился к его выполнению, а тут в самый последний момент его извещают, что планы меняются, и от него требуется нечто совсем иное. Так что причина истерики вполне понятна!
После ухода поздних посетителей Шмидт ушел к себе в кабинет. Через несколько минут оттуда донеслось… пение. «Я знал, что в этот миг отец прощается с жизнью», – написал об этих минутах в своих воспоминаниях Евгений Шмидт, – «…грозные события почти неизбежного военного бунта свалились на отца, как снег на голову. Для него теперь стало ясно, что возникшее брожение среди матросов и солдат – дело рук революционных партий. Деятели подполья, не знакомые ни с военным делом, ни с психологией русского солдата, далекие от понимания реальных возможностей, не внимая его советам, очевидно, решили идти напролом».
Здесь я позволю себе не согласиться с Евгением Шмидтом, ибо именно его отец, как никто другой, все предшествующее время усиленно провоцировал и севастопольцев и черноморских матросов к неповиновению властям. Известие о мятеже на "Очакове" не могло свалиться " как снег на голову" Шмидту, потому что он до этого неоднократно буквально мечтал именно о таком развитии событий, естественно, видя себя во главе мятежного флота. Что касается распевания песни в кабинете, то позволю себе заметить, что поют обычно на радостях. Люди же, пребывающие в глубоких сомнениях и раздумьях, песен обычно не поют. Впрочем, наш герой, как известно, имел особую психику, а потому после "безумного лица, стеклянных глаз и негодующего смеха" вполне мог и попеть.
Решение Шмидта возглавить вооруженный мятеж историки пытаются представить как акт некой жертвенности. Ясновидящий «красный лейтенант», якобы, заранее знал, чем все кончится, но не мог не внять мольбам матросов, просивших принять его команду над крейсером. Матросы, мол, пришли к нему толпой и умоляли командовать ими, потому, что только он, лейтенант Шмидт, мог их спасти! Эта версия известна нам только из рассказа самого Петра Шмидта, однако, сразу же была принята всеми на веру. При этом весьма странно, что остальные участники восстания почему-то этот немаловажный момент упорно обходят стороной.
На самом деле все обстояло несколько иначе. Дело в том, что к моменту появления Шмидта на "Очакове" еще ничего не было решено. Никто еще не знал, да и не мог знать на корабле, за кем пойдут экипажи Севастопольской эскадры и солдаты гарнизона. Шанс на успех восстания был на тот момент достаточно велик. Но если об этом шансе кто и знал, то те, кто имел более-менее полную информацию, т. е. профессиональные революционеры. К восставшему "Очакову" вот-вот могли присоединиться несколько кораблей, да и на остальных кораблях эскадры команды волновались.
Командование флота в тот момент все еще продолжало терять контроль над ситуацией. На некоторых кораблях уже начались аресты офицеров. Перед обедом 14 ноября вице-адмирал Г.П. Чухнин объехал корабли эскадры. В его присутствии зачитывалась телеграмма императора с требованием прекратить смуту. Команды слушали молча. Не видя другого выхода из создавшегося положения, Чухнин намеревался вывести корабли эскадры в море, дабы исключить общение команд с береговыми частями. Дом главного командира в это время походил на осажденную крепость. Были усилены меры безопасности, а охранявшему дом караулу выданы боевые патроны.
Да, в краткосрочной перспективе восставшие действительно могли еще усилить свои позиции и даже захватить власть в городе и над частью кораблей, но только в краткосрочной. В долгосрочной же перспективе даже при самой поверхностной оценке обстановки уже было очевидно, что восстание обречено на поражение.
Историк Б. Никольский пишет: "К этому моменту правительственные войска со стороны суши охватили город и порт. Полевая артиллерия расположилась на господствующих высотах – на склонах Зеленого холма и Исторического бульвара. Пехотные гарнизонные полки окончательно приняли сторону правительства. Матросская же «братва», закусив удила, задуренная агитаторами всех мастей, озлобленная на всех и вся, решила идти до конца. Как уже говорилось, к этому часу «Наташа» и «Надя», сделав свое черное дело, исчезли из казарм моряков, оставив «товарища» Вороницына расхлебывать коллективно замешанный кисель мятежа. Но и товарищ «Иван Петрович», оценив ситуацию, в ближайшие часы, ища спасения, покинет морские казармы и перейдет на борт миноносца…" А потому Шмидт ехал на "Очаков" вовсе не для того, чтобы спасать заблудших (о том, как он будет их спасать, мы еще узнаем), а для того, чтобы раздуть искры восстания до всепожирающего пламени. То, что не удалось впоследствии переманить на свою сторону большую часть флота, вина, прежде всего, самого Шмидта.
Из материалов следствия: «Шмидт…сказал депутатам длинную речь. В этой речи Шмидт обрисовал положение всех министерств (?) в России…, говорил, что если так будет продолжаться дальше, то Россия погибнет… Относительно матросских требований, Шмидт сказал, что это чепуха, потому, что если они будут удовлетворены, то этим будет нанесен ущерб государству…» Что ж, при всем цинизме, В данном случае Шмидт все же был реалистом.
Ненамного отличаются от воспоминаний сына и строки Бориса Пастернака из той же героической поэмы "Лейтенант Шмидт". Такова уж сила искусства, что, несмотря, на явное стремление идеализировать своего главного героя, Пастернак нет-нет, да и пишет правду. Вот как описывает поэт, например, сборы "красного лейтенанта" на "Очаков":
"Мне тридцать восемь лет. Я сед,
Не обернешься, глядь – кондрашка".
И с этим об пол хлоп портлед,
Продернув ремешки сквозь пряжки.
И на карачках под диван,
Потом от чемодана к шкапу…
Любовь, горячка, караван
Вещей, переселенных на пол.
………………………………………………..
– Чухнин! Чухнин?
Погромщик бесноватый!
Виновник всей брехни!