"…К ночи 14 ноября стали прибывать подкрепления, которые, ввиду слухов о переходе эскадры на сторону мятежников и о порче пути, высаживались верстах в 18 от города и отсюда шли пешком; пустить поезд под риском выстрелов с эскадры было опасно, да и к тому же на последнем перегоне к ст. Севастополь, по настоянию депутации от «Союза матросов и портовых мастеровых» и под давлением железнодорожных рабочих, служащие станции Севастополь забастовали. Бездействие войск, которые сосредотачивались для нанесения удара, поднимало дух мятежников и вливало в их ряды новые силы из гарнизона и города. Казалось, власть не устоит. Почти в полном составе крепостная саперная рота перебежала к матросам с винтовками и патронами. Отобранные на некоторых судах существенные принадлежности орудий (обтюраторы), без коих стрельба невозможна, были разысканы мятежниками и похищены. Получались самые противоречивые сведения о настроении эскадры, но почти с уверенностью можно было сказать, что более половины эскадры ненадежно. 14 ноября на недавно оборудованном крейсере «Очаков» взвился красный революционный флаг; примеру «Очакова» последовало несколько судов и миноносок. В морских казармах на сигнальной мачте развивался красный флаг, а на крыше учебного отряда флаг главного командира. Из морских казарм выпроводили последнего дежурного прапорщика. 14 числа ноября на площадке перед морскими казармами утром Комитет устроил парад по случаю табельного дня, и матросы проходили церемониальным маршем мимо членов Комитета, причем, как говорили, играли гимн. Словом, под видом заявления экономических требований, на почве полного признания существующего стоя государственной жизни, готовился мятеж. Одновременно по городу были распространены печатные требования матросов, экземпляр коих при сем представляется. Появлявшиеся ранее на митингах ораторши, известные под кличками «Наташи» и «Нади», скрылись из города; они безвыходно находились в морских казармах, переодевались иногда в матросское платье. Возбуждение в городе дошло до апогея, в жандармском мундире рискованно выходить, но унтер-офицеры патрулировали по городу и старались примечать агитаторов, открыто, не стесняясь, собиравших небольшие группы на улицах для обсуждения положения дела. Я ниоткуда не мог получить точные сведения о намерениях матросов, ибо ни мятежники, ни морское начальство никого не пускали, первые из казарм, а вторые – с эскадры. Порт забастовал и мои агенты (сотрудники) отказались от совместной работы со мной работы: один уехал, другого я вынужден был спрятать на хуторе у близкой семьи за городом, третий вовсе не явился.
С объявлением крепости на военном положении, а потом на осадном, вся власть перешла в руки коменданта и командира 7-го армейского корпуса, к коим я был должен ежедневно являться с докладом, не упуская быть с докладом у главного командира Черноморского флота… День 14 ноября прошел в напряженном состоянии, но без столкновений".
В течение вечера и ночи с 14 на 15 ноября к мятежникам примкнули: в Южной бухте минный крейсер «Гридень», канонерская лодка «Уралец», учебное судно «Днестр», миноносцы «Зоркий», «Заветный», минный заградитель «Буг» и портовые суда «Пригодный», «Водолей-2», «Удалец», «Николаев». Не все в этих экипажах были единодушны в готовности бороться за свободу. Лишь один из них – «Гридень» – днем 15 ноября за несколько минут до начала обстрела перешел на рейд к «Очакову». Остальные к этому времени красные флаги уже спустили. Полной неудачей несмотря закончились попытки захватить броненосец «Екатерина II», штабной корабль «Эрклик», миноносцы «Завидный» и «Звонкий». Не бездействовали и правительственные силы. В эту же ночь с «Пантелеймона», по-прежнему, не внушавшего доверия властям, были сняты важнейшие детали затворов всех орудий и лично старшим артиллерийским офицером доставлены в дом главного командира. По секретному предписанию Г.П. Чухнина на корабле был подготовлен к немедленному затоплению последний погреб 152-мм снарядов, а под утро поступил приказ прекратить пары. Полностью безоружный «Пантелеймон» оставался теперь лишь зрителем начавшейся драмы. Остальной флот остался верен присяге.
Из воспоминаний Евгения Шмидта: "Победа и поражение зависели от поведения линейных кораблей – броненосцев «Чесмы», «Князя Потемкина-Таврического» («Пантелеймона»), «Императрицы Екатерины II», «Двенадцати Апостолов», «Георгия Победоносца» и «Трех Святителей». (На присоединение «Ростислава» и «Синопа», которым Чухнин, не в пример прочим, оставил замки и ударники, никто из очаковцев не рассчитывал). Открытое нападение на эти суда представлялось слишком рискованным делом. Не говоря уже о могущем произойти кровопролитии, чего отец хотел избежать, во что бы то ни стало, команда «Очакова» не могла вступить в единоборство с командами 6-ти броненосцев, хотя бы и разоруженных, если б последние вздумали оказать сопротивление. А в этом не было ничего невозможного. Настроение матросов линейных кораблей делало такие неожиданные и непоследовательные скачки то в ту, то в другую сторону, в зависимости, нередко, от самых вздорных и нелепых слухов, что отец не мог поручиться за верность «Очакову» любого из судов эскадры в продолжение и одного часа. Плана у отца, в строгом смысле этого слова, не было никакого; те или иные его действия подсказывались самим ходом событий, развертывавшихся с кинематографической быстротой. Намечались только штрихи, черновые наброски совершенно неизбежных первых шагов, вытекавших из существа восстания. Ночью дело ограничивалось захватом судов, не могущих оказать восставшим серьезного сопротивления. Днем же 15 ноября предстояли операции в более крупном масштабе. Утром отец на «Свирепом» должен был освободить заключенных на «Пруте» участников июньского мятежа на «Потемкине», а затем объехать всю эскадру с призывом присоединиться к «Очакову». На суда, выразившие отцу сочувствие, предполагалось послать немедленно команды очаковцев для ареста офицеров и замены их лицами нового, назначенного отцом командного состава (из нижних чинов, конечно). Но прежде всего, следовало захватить арсенал, где хранились ударники, снятые Чухниным с орудий ненадежных судов, и вновь вооружить присоединившиеся линейные корабли. В противном случае, присоединение даже всех шести колеблющихся броненосцев не могло принести «Очакову» никакой пользы: соотношение сил не менялось, и одному «Очакову» приходилось иметь дело с правительственными «Ростиславом» и «Синопом». Правда, при всех случайностях и комбинациях, в наших руках оставался козырной туз крепостная артиллерия".
Но вот наступило утро обещанной Шмидтом победы, но ничего ровным счетом так и не произошло. В 10 часов утра на «Очакове» и других примкнувших к восстанию кораблях и судах были подняты красные флаги. Любопытно, что все события ночью и утром происходили без участия Шмидта. После отъезда членов таинственной комиссии с ним случился первый нервный припадок. Какой по счету, невозможно даже посчитать! Создается впечатление, что все предыдущие дни, да и последующий тоже, Шмидт находился вообще в "неадеквате" и в полной прострации, т. к. перерывы между истериками и эпилептическими припадками становились все меньше и меньше. Вполне возможно, что указание членов "комиссии" «бороться до конца» явились для Шмидта полной неожиданностью. Оставшуюся часть ночи он приходил в себя и готовился к тому бенефису, который утром следующего дня должен был прославить его на весь мир.
Матросам "Очакова" можно только посочувствовать! Хорош руководитель, у которого при первой же неудаче начинаются истерические припадки и который полностью теряет самообладание. Шмидт хотел спасать матросов и Россию, а тут впору спасать его самого! А ведь к этому времени восстание было в самом разгаре и по "Очакову" еще не было сделано ни одного выстрела! По свидетельству даже весьма лояльных к "красному лейтенанту" советских историков, он упустил не одну возможность, воспользоваться колебаниями команд на кораблях эскадры в ночь с 14 на 15 ноября и захватить стоявшие на рейде броненосцы и в первую очередь флагманский "Ростислав".
Эти меры были столь очевидны для всех, что матросы с "Очакова" буквально умоляли об этом "красного лейтенанта", но тот с присущей ему самонадеянностью вдруг заявил: "Когда завтра утром команда судна узнает, что я на "Очакове", то она сама добровольно ко мне присоединиться!" Есть свидетельства, что Шмидт говорил о том, что достаточно будет одного его слова и вся эскадра присоединиться к восстанию! Чем подкреплялась столь большая уверенность Шмидта непонятно. Что-что, а самомнение у "красного лейтенанта" было огромным!
Наконец, даже "красный лейтенант", понял, что надо хоть что-то предпринять реальное. Он шлет градоначальнику Севастополя капитану 1 ранга Рогуле следующее послание: "Командир крейсера 1-го ранга «Очаков» Петр Петрович Шмидт. Ноября 15 дня 1905 г. Севастопольскому градоначальнику. Сообщаю вам, что у меня находится значительное число лиц офицерского звания арестованных. Городской патруль сегодня арестовал моих трех граждан – матросов, и пока вы не вернете этих людей мне, я не дам пищи арестованным мною офицерам. Командующий флотом гражданин Шмидт".
Сразу возникает вопрос, зачем морить голодом ни в чем не повинных офицеров, когда кто-то кого-то где-то задержал? Еще раз обратим с внимание на то, как Шмидт себя именует, то командиром крейсера, то командующим флотом. Как говорится, почувствуйте разницу!
Написав угрожающую записку градоначальнику, Шмидт решает начать агитацию команд стоящих на внутреннем рейде броненосцев. Одев, без всяких на то прав, погоны капитана 2 ранга, да и сам мундир, которого он был уже лишен, Шмидт поднял на миноносце "Свирепый " весьма амбициозный сигнал: "Командую флотом. Шмидт" и обошел корабли эскадры, агитируя матросов примкнуть к нему.
Вот как оно описаны события утра 15 ноября 1905 года в вахтенном журнале «Пантелеймона»: «С подъемом флагов на «Очакове» и рядом с ним стоящих судах: «Свирепом», миноносцах № 265, 268 и 270, а также некоторых судах в Южной бухте, стоявших разоруженными, при криках и звуках гимна были подняты на стеньгах красные флаги, а на «Очакове», кроме того, сигнал «флотом командует Шмидт»… В 8 часов 15 минут от крейсера «Очаков» отвалил миноносец «Свирепый» под командой лейтенанта в отставке Шмидта с музыкой на мостике, командой во фронт, под красным флагом с заряженными минными аппаратами. Сзади него в кильватер шел брандвахтенный катер с караулом… Подойдя к баку броненосца, он застопорил машины и крикнул команде, стоявшей на баке: «С нами бог и русский народ, а с вами кто? Разбойники? Ура!» Крик этот, подхваченный командой миноносца был поддержан несколькими голосами команды броненосца, находившейся в полном смятения во время этого шествия. Затем «Свирепый» отвалил, подошел к броненосцу «Ростислав», где тоже что-то кричал команде и был поддержан несколькими голосами и проследовал таким шествием вдоль всей эскадры к «Пруту», который захватил и поднял красный флаг, освободив всех арестованных и забрав офицеров». На остальных кораблях красные флаги, поднимаемые при подходе «Свирепого», тотчас же спускались офицерами».