"Сириус" бросил якорь у острова Цео. Едва же в Севастополе начался вооруженный мятеж, как "Сириус" вошел в Черное море. 24 ноября он благополучно достиг берегов Кавказа около Поти и выгрузил оружие. Часть винтовок и патронов удалось перехватить пограничникам и полиции, но часть все же попала тем, для кого была предназначена.
Только 28 ноября, когда ситуация в Севастополе несколько стабилизировалась, Чухнин смог выслать из Батуми на перехват парохода с контрабандным оружием канонерскую лодку "Донец". К этому времени "Сириус" уже благополучно разгрузился и покинул Черное море.
Историк Д.Б. Павлов, автор книги "Японские деньги для первой русской революции", так прямо и пишет: "Успеху похода "Сириуса" во многом способствовала та неразбериха, в которой по-прежнему пребывал русский Черноморский флот… Кому предназначался груз «Сириуса», кто организовал его приемку и как распределил его, в каких конкретных эпизодах революционных выступлений в Закавказье нашли применение это оружие на все эти вопросы нет исчерпывающего ответа. В качестве его получателей и пользователей одни источники указывают социал-демократов, другие социалистов-федералистов, третьи в этой связи просто пишут о «грузинах и мингрелах». Неясно также и то, действовали ли представители местных партий и этнических групп на основе какого-то соглашения или же, напротив, конфликтовали между собой, как утверждают некоторые историки. Как бы там ни было, нельзя считать случайным тот факт, что прибытие «Сириуса» совпало по времени с началом массовых вооруженных выступлений в Закавказье, тем более, что самые ожесточенные формы эта борьба приняла именно в тех местностях, куда поступило привезенное им оружие: в Поти, Зугдиди, Озургетах, Сухуми и др." Думается, что история плавания парохода "Сириус" вполне достаточна, чтобы убедиться – вооруженный мятеж в Севастополе не был спонтанен, а являлся лишь одним из звеньев заранее продуманной, спланированной и организованной операции по дестабилизации внутриполитической ситуации в России. В свете этого мы должны рассматривать и роль Петра Шмидта не как некого романтика, а одного из активных членов международной организации, объединяющих в своих рядах зарубежных политиков, представителей зарубежных спецслужб и банков, всевозможных революционеров и примкнувших к ним дилетантов.
Вся самодеятельная игра Шмидта в командующего революционным флотом стала возможной лишь потому, что 14 и 15 ноября адмирал Чухнин все еще надеялся «разрулить» мятежную ситуацию не применяя оружия, на чем упорно настаивал генерал Каульбарс, возглавлявший карательные войска. Мало кто знает, что накануне ноябрьского восстания 1905 года Черноморский флот полностью был выведен в резерв, т. е. был официально признан небоеспособным.
Историк Б. Никольский пишет: "Штаб-квартира Меллер-Закомельского расположилась в казармах Белостокского полка, располагавшихся на гребне холма за бывшим стадионом флота. Рядом, с крутого обрыва открывалась панорама предстоящего района «боевых действий», – весь город и внутренний рейд Севастополя был отсюда виден как на ладони. Войска, верные правительству, разделены были на две группы. На Историческом бульваре размещены 4,5 батальона при 16 орудиях и 4 пулеметах. В казармах Брестского полка на Корабельной стороне приказ ждали 4,5 батальона. Эта группа по ходу дела должна была поддерживаться войсками, следующими от станции Мекензиевы горы, и состоящими из четырех батальонов при четырех орудиях. На Северной стороне после некоторого колебания крепостная артиллерия навела свои орудия на восставшие корабли. Дополнительно около береговой батареи № 4 разворачивались две полевых батареи 13-й артиллерийской бригады и две роты солдат Виленского полка. Около дома городского головы Максимова установлены пулеметы.
Тем временем мятежники предприняли ряд действий. Некоторые офицеры, находившиеся на кораблях эскадры, были арестованы и переведены в качестве заложников на борт крейсера «Очаков». Ни один из них не принял предложения Шмидта перейти на сторону мятежников. Освобождены заключенные плавучей тюрьмы «Прут». Рассматривался вопрос открытого нападения на броненосцы, но оно признано рискованным. Главные проблемы у восставших были связаны с тем, что у них не было единого центра руководства, не отработана схема сбора и передачи информации и команд. Настроение команд на броненосцах делало… неожиданные и непоследовательные скачки то в одну, то в другую сторону. Например, на «благонадежном» броненосце «Ростислав» матросы шесть раз поднимали и спускали красный флаг.
Примечательно, что на «Пруте» в момент его захвата восставшими было 150 человек команды, но это не помешало 15-ти вооруженным матросам с «Очакова» освободить арестованных «потемкинцев» и захватить в заложники офицеров корабля. Освобожденные потемкинцы, по словам очевидцев, при этом особенной радости не испытывали… «поминутно кланялись и просили «землячков» отпустить их на берег «до начальства». Их просьбу скоро исполнили… освобожденных «героев» высадили на Минную пристань, откуда они явились добровольно к генералу Неплюеву. На повстанцев этот эпизод подействовал угнетающе. С возвращением на «Очаков», со Шмидтом произошла очередная истерика и приступ. Моишеев и Пятин ни на минуту не покидавшие Шмидта, постарались скрыть от команды крейсера очередной припадок Петра Петровича… Представьте себе картину – бледный как смерть человек в форме капитана 2 ранга с остекленевшими глазами на сведенном судорогой страдания лице, в сопровождении ряженых в матросскую форму двух молодых людей, с явно выраженными в карикатурной степени семитскими чертами. И эта живописная троица, сначала на борту «Очакова», затем на борту контрминоносца «Свирепый» изображала из себя штаб руководства вооруженным восстанием на флоте… Если при этом учесть, что при обходе «Свирепым» кораблей на рейде на его палубе играл духовой оркестр и Шмидт, всякий раз, в перерывах между игрой оркестра, обращался с речью к командам кораблей… Здесь, пожалуй, гениальный Эйзенштейн мог отдыхать…"
Итак, после полного провала Шмидта в агитации матросов, "Очакову" теперь впереди предстоял артиллерийский бой, результат которого, учитывая соотношение сил, предсказать было не сложно. Не смотря на то, что "Очаков" стоял почти на выходе из бухты, покинуть ее он не мог, так как на борту имелось лишь сто тонн угля. Поняв, что больше к нему никто не примкнет, Шмидт опять впадает в истерическое состояние. Собрав команду "Очакова", он выступает перед ней, обзывая не примкнувших матросов "жалкими и темными рабами", а в конце речи внезапно для всех заявляет, что не ожидал такого поражения. Вот это да! Еще не начался бой (от которого Шмидт, впрочем, на словах вроде бы и не отказывается), а командир уже объявляет своим подчиненным, что этот бой ими проигран! Здесь надо заметить, что, прибыв в первый раз на "Очаков", Шмидт во всеуслышание продекларировал, что его главная цель – спасти очаковцев. Теперь, когда победа была уже упущена, но мог спасти хотя бы человеческие жизни, то есть исполнить свое первоначальное обещание! Но Шмидт даже не подумал об этом. Он мечтал о жертве, подразумевая под ней, как станет ясно из последующих событий, явно, не себя.
Историк отечественного флота Б.В. Заболотских так описывает события на «Очакове»: «Вице-адмирал Чухнин сообщал в 9 часов утра 16 ноября морскому министру: «Предполагалось дело закончить 15 ноября без кровопролитий, окружив дивизию войсками, предложив ультиматум безусловной сдачи, но мятежники начали наступательные действия, с 14-го на 15-е захватив миноносец "Свирепый" и три номерных, которые и подошли к "Очакову". Все эти суда и "Очаков" подняли красные флаги, после чего был поднят на "Очакове" сигнал: "Командую флотом. Шмидт".
В полдень 15 ноября Чухнин и прибывший в Севастополь с войсками генерал Меллер-Закомельский передали восставшим ультиматум: «Сдавайтесь!» На это никакого ответа не последовало.
Более того, в течение утра вооруженные команды с "Очакова" продолжали занимать мелкие суда, стоящие у порта без команд и где военной охраны не было. Во время обеда вооруженные партии на шлюпках с "Очакова" подошли к броненосцу "Пантелеймон", на котором не было оружия, и, захватив офицеров, свезли на "Очаков". Понимая, что расплата неминуема, и пытаясь оттянуть развязку, Шмидт приказал поднять на мачте флажный сигнал: «Имею много пленных офицеров». Одновременно, с ведома Шмидта, матросы пустили по городу слух, что в два часа дня Шмидт начнет бомбардировку города.
В городе мгновенно началась паника. Из воспоминаний Евгения Шмидта: "Толпы «товарищей» и любопытной публики с красными флагами, запрудившие все центральные улицы Севастополя, особенно Приморский бульвар, рассыпались во все стороны, как зайцы, после первого же залпа «Ростислава» по «Очакову». Город замер и опустел; не только на улицах не встречалось ни души, но и дома стали необитаемыми; можно было войти в любой дом и безнаказанно ограбить его до нитки. Одним словом, точно чума прошлась по городу. Для объяснения сего феномена требовалось выйти на балаклавское шоссе. По нем двигались десятки тысяч людей, с чадами, домочадцами и тем скарбом (большею частью ненужным, как это всегда бывает во время паники), который успели захватить. Творилось нечто невообразимое. Подхлестываемые непрерывно грохочущими адскими залпами, люди бежали с вытаращенными от безумного страха глазами, перегоняли, валили, давили друг друга. Только на другой день, по словам капитана О'Ллонгрена, жители стали возвращаться по домам. В городе, объявленном на осадном положении, восстановилось полное спокойствие; ни митингов, ни демонстраций, ни закрытых собраний не происходило…" Офицеров с «Пантелеймона» провели в салон командира крейсера (всего их было 24 человека), где во главе длинного стола восседал Шмидт в форме отставного капитана 2 ранга. За его спиной сидел сын. Речь Шмидта перед офицерами вошла в материалы судебного дела, причем он ничего не отвергал.
Вот как описывает сын Шмидта общение отца со взятыми им в заложники коллегами-офицерами: