Из воспоминаний защитника Шмидта члена партии эсеров А.М. Александрова: "…Начались будни процесса… Настроение повысилось лишь в тот момент, когда Врублевский (один из адвокатов Шмидта, поляк из Вильны) потребовал экспертизы. Такая постановка вопроса сильно взволновала Шмидта. Шмидт больше всего боялся, чтобы власти не обратил дело в акт неуравновешенного неврастеника, и он протестовал против экспертизы. Не помню, где-то я читал, что будто бы я поддерживал требование экспертизы. Я категорически это отрицаю, наоборот, в этом вопросе я резко расходился с Врублевским и считал его постановку защиты искусственной и недопустимой. Во всяком случае, без санкции Шмидта, человека во всех отношениях нормального, нельзя было ставить защиту на рельсы невменяемости Шмидта. Когда Шмидт услышал, что ставится вопрос об освидетельствовании его умственных способностей, он так взволновался, что пришлось сделать перерыв заседания".
Итак, адвокаты-эсеры делали все от них зависящее, чтобы Шмидта не освидетельствовали на психическую ненормальность. Для этого, собственно партия эсеров их и прислала на процесс. Что касается Иды Ризберг, то у нее была своя, особая роль. Разыгрывая роль "влюбленной женщины будущего", она всеми силами поддерживала в Шмидте убежденность в том, что он великий человек, пришедший в этот мир с особой миссией, которую должен довести до конца. Только исполнение миссии обеспечит ему место в мировой истории с посмертной славой и вечной народной памятью и любовью. Надо ли говорить, что миссия Ризберг имела полный успех. И так всю жизнь считавший себя особым человеком и грезивший о мировой славе, Петр Петрович легко воспринял все ее советы и указания. После этого стоит ли удивляться, что Ида Ризберг без труда оказалась в закрытом тогда для всех россиян Очакове. Столь же легко добилась она и ежедневных свиданий со Шмидтом, причем, имела их в другое время, чем сестра и сын арестованного, для того, чтобы иметь возможность индивидуального психологического воздействия на Шмидта. О том, какие именно методы использовала Ризберг, можно только догадываться, но зерна ее убеждений упали в прекрасно подготовленную для этого почву. Именно поэтому, Шмидт столь яростно и отвергал все попытки и жены, и сестры, и даже казенного (т. е. не связанного с революционерами) адвоката поставить ему реальный диагноз.
Из воспоминаний Иды Ризберг: "Утром за мной зашел жандармский ротмистр и повез меня к Шмидту… Петр Петрович ждал меня у окна. Когда я вошла, он подошел ко мне, протягивая обе руки.
Потом заметался по каземату, схватившись рукой за голову… Из груди его вырвался глухой стон, он опустил голову на стол, я положила свои руки на его, и стала успокаивать…"
Что касается судей и прокурора, то они так же имели соответствующие инструкции не поднимать вопрос о психической ненормальности Шмидта, чтобы важный государственный преступник под видом психически больного, не избежал заслуженного наказания.
В начале 1906 года Шмидт получил разрешение на ежедневные свидания Зинаидой Ризберг. Любопытно, что Иду уговорил поехать к Шмидту… её собственный муж. По совету дальновидного супруга она вела и самую оживленную переписку со Шмидтом до последнего дня.
Шмидт считал Ризберг своей богиней. Отношение сестры и сына Шмидта, да и всех окружающих к Ризберг был, наоборот, самым негативным. Было очевидно, что эта недалекая, но хитрая дама старается поиметь со Шмидта максимальный политический капитал, что ей, в общем-то, и удалось сделать.
Во время суда между сестрой и сыном Шмидта, с одной стороны, и авантюристкой Ризберг, с другой, возник серьезный конфликт. Из воспоминаний сына: "Дорогой А.П. (сестра Шмидта Анна Петровна – В.Ш.) посвятила меня в гнусную и жестокую комедию, ежедневно разыгрываемую «женщиной будущего», «ходячим анахронизмом» – тож. Эта особа, в наше отсутствие, отравляла отцу последние, и без того мучительные, часы жизни, закатывая в его камере истерики, сцены ревности (к кому!?) и симулируя обмороки. Что ею руководило, чего она добивалась – судить не берусь".
Еще один отрывок из воспоминаний сына Евгения, посвященный взаимоотношениям с Идой Ризберг: "Отец обращался, большею частью, к сестре или ко мне. Г-жа Р. (Ризберг – В.Ш.) имела в тот вечер особенно надутый вид, и все усилия отца втянуть в общий разговор «женщину будущего» заставляли ее еще пуще надуваться и поджимать губы.
– Мне пришел в голову один афоризм, господа, – вдруг сказал отец, резко оборвав разговор с сестрой о своих племянниках и любимцах, Ляле и Маке. Любящая женщина должна улыбаться перед любимым, идущим на казнь. Если же улыбка не выходит, нужно надрезать углы губ перочинным ножом. Получается L'homme qui rit и… честь ей и слава!
– Запиши, – повернулся он ко мне".
В небольшом по размеру отрывке, Евгений Шмидт сумел описать и эгоистичность Иды Ризберг и попытку отца дать ей понять, что Ризберг обязана соответствовать его идеалам о ней и то, что Шмидт, зорко следил, чтобы все им сказанное обязательно попало в историю.
Любопытное воспоминание оставил нам о Ризберг и адвокат Шмидта А. Александров: "В своих письмах Шмидт "творил легенды", создавал художественный образ в действительности не существующий. Потерпев моральную катастрофу в своей личной жизни, связав свою судьбу в ранней молодости с женщиной, которая даже накануне его смерти не стеснялась лгать и клеветать на него на страницах "Нового Времени", Шмидт, в силу контраста, не мог не мечтать о другом женском образе, диаметрально противоположном его жене, которая отравила ему всю жизнь… Эта противоположность жене и олицетворялась для Шмидта в образе таинственной незнакомки, случайно встретившейся ему на станции Дарнице. Я видел корреспондентку Петра Петровича в Очакове и был поражен несоответствию идеала и действительности…" Перед последним заседанием, где должен был огласиться приговор, Шмидт повторно сказал Иде Ризберг фразу, явно желая, чтобы его слова попали в историю: «Любящая женщина должна улыбаться перед любимым, идущим на казнь!»
Впрочем, что касается самого Петра Петровича, то он в результате всех творившихся вокруг него интриг, все-таки, добился того, о чем мечтал всю свою жизнь – о нем заговорил весь мир!
Судьба "красного лейтенанта" Шмидта самым удивительным образом совпадает с судьбой главного героя кровавого воскресенья 9 января 1905 года в Петербурге "красного попа" Гапона. Оба известны, как весьма психопатические личности, оба спровоцировали людей на пролитие крови, оба первыми сбежали с места событий. Гапону в последнем, впрочем, повезло больше – его не поймала охранка. Казненного героя из Гапона не получилось, а потому эсеры вскоре попросту потихоньку повесили его на заброшенной даче. Гапон был им уже не нужен, он свое дело сделал. Шмидту же сбежать не удалось. Поэтому теперь из него усердно лепили образ героя-мученика, который можно было эксплуатировать в дальнейшем.
7 февраля начался процесс по делу П.П. Шмидта и «очаковцев»: Частника, Антоненко, и Гладкова. 13 февраля закончился опрос свидетелей. 14 февраля 1906 года после окончания допроса свидетелей Шмидт произнес свою первую речь, суть которой свелась к тому, что закон должен вытекать из народной морали, что он не принадлежит ни к одной партии. Он не посягал ни на чью жизнь, и его мировоззрение согласуется с мировоззрением всего русского стомиллионного населения. Имена десяти восставших судов не забудутся и навсегда останутся в летописи народа. Чтобы оставаться верным присяге, приходится нарушать законы. Стомиллионный народ русский не видит в его деяниях преступлений.
В своей речи Петр Петрович выступал, по большей части, патетически, с явным прицелом на анналы мировой истории: "Зачем не убили меня офицеры, когда я нарочно, малым ходом, на миноносце, стоя один на мостике, проходил по борту, вплотную все броненосцы, подставляя им открытую грудь свою? Зачем не убили меня офицеры на «Пруте», когда я один вошел к ним, предлагал им убить меня, клялся им, что никто из них не пострадает, но, что, если они не убьют меня, я освобожу «потемкинцев»? Отчего я не был убит на «Очакове» под этим невиданным в истории войн стальным градом? Не убили меня, когда я был в воде, засыпаемый пулеметами. Отчего не убили меня, когда я, теряя сознание, вытащенный кем-то из воды, попал на миноносец, под новый град снарядов? Отчего не убили меня офицеры на «Ростиславе», когда они издевались надо мною, и я совершенно уже терял последние силы, но все же искал смерти? Когда ко мне подошел адмирал Феодосьев и что-то спросил, я ответил ему что «одна смертная казнь остановит меня». И если бы я ответил иначе, то весь русский народ имел бы право сказать мне: «Прочь, изменник, ты не видишь, что мы все умираем в этой страшной борьбе!». Не коснулась меня витавшая вокруг смерть, когда я искал ее".
Затем была речь обвинителя, полковника Ронжина. Согласно 109-й статье – «вооруженное восстание», и по 100-й статье – «попытка к насильственному ниспровержению существующего строя», он требовал для Шмидта смертная казнь через повешение.
С 16 февраля в суде произносили речи защитники. Зарудный доказал, что 15 ноября в Севастополе был стихийный матросский бунт – отголосок всероссийской смуты, и чтобы прекратить его, требовалось лишь одна уступка – созыв Учредительного Собрания, о чем Шмидт и уведомил телеграммой Государя Императора. И поэтому он виновен только в том, что обратился не по команде (?), т. е. проступок был дисциплинарным. Далее Зарудный доказал, что «вооруженного восстания» не было, т. к. «Очаков» не сделал ни одного выстрела, и оружие по приказу Шмидта не применялось.
Защитник Александров в своей речи рассказывал о личности, героизме, идеализме и самоотверженности Шмидта, имя которого уже три месяца окружено в глазах русского народа легендарным ореолом, и что сейчас по всей стране молятся о сохранении ему жизни.
Защитник Врублевский в своей напыщенной речи указал, что Россия никогда не забудет и никогда не простит казни Шмидта, совесть народная не примет этой казни. «Остановитесь, пока не поздно! Не делайте безумного и непоправимого шага. Властно приказываю вам, судьи: не смейте убивать!».