Адвокаты Балавинский и Винберг защищали матросов и доказывали, что нельзя выделять подсудимых из общей массы матросов – ни один из них не был митинговым оратором и на митингах ни разу не выступал. Кондуктора Частника командиром выбрала команда «Очакова», т. к. он был любим матросами, а это не является преступлением. Антоненко обвиняется за слова «оружия не сдавать», но так, якобы, кричали многие матросы. Александр Гладков пользовался уважением и доверием команды, поэтому его и послали делегатом в мятежные казармы. Он подчинялся решению остальных матросов и его нельзя считать виновным.
Казенный защитник капитан Девиссон снова требовал медицинского освидетельствования Шмидта на нормальность, т. к. его поступки характеризуют его как психически больного человека. Шмидт на это возмутился, и суд вторично отклонил ходатайство Девиссона. Суд продолжился в том направлении, которое устраивало все стороны, и власть, и революционеров и, что самое главное, самого обвиняемого.
17 февраля Шмидт выступил в суде с последним словом. В тот же день суд удалился для вынесения приговора, а вечером Шмидту разрешили последнюю встречу с сыном. О том, что чувствовал Шмидт в ночь перед вынесением приговора, говорит его письмо: "Не спал до трех часов ночи, ходил по каземату… Потом лег и лежал долго с открытыми глазами. Вдруг в каземате стало светло – вскочил, подбежал к окну. Мимо острова проходил большой пароход, прожектор с него был направлен прямо на мои окна… Мелькнула мысль в голове, что приехали спасти меня… Но пароход прошел мимо, и в каземате снова темно…"
18 февраля военно-морской суд вынес Шмидту и его «подельникам» Антоненко, Частнику и Гладкову смертный приговор.
Из обвинительного акта: "Приговором временного военно-морского суда в городе Очакове от 18 февраля 1906 года отставной лейтенант Петр Петрович Шмидт приговаривался, по лишении всех прав состояния, к смертной казни через повешение, кондуктор Сергей Частник, командор Никита Антоненко и машинист Александр Гладков – к смертной казни через расстреляние, студенты Новороссийского университета Пятин и Моишеев – к 10 годам каторжных работ, бывшие матросы крейсера 1 ранга «Очаков», в числе 26 человек: к различным наказаниям – от 2-летнего дисциплинарного батальона до бессрочной каторги, 10 матросов было оправдано. В приговоре Шмидту формулировка была весьма знаменательная: «использовал восставшую силу для достижения своих личных целей».
По некоторым сведениям, на суде, при обсуждении приговора по делу Шмидта, голоса судей разбились поровну: два – за казнь Шмидта, два – за каторгу. Когда запросили по этому поводу Чухнина, тот, якобы, ответил по телеграфу (версия сына Шмидта): «Если вы желаете, чтобы негодяй Шмидт был в мае месяце морским министром, то даруйте ему жизнь. Мне кажется, что этого негодяя нужно как можно скорее казнить». Вице-адмирал Чухнин 3 марта утвердил приговор, оставив без последствия очередные кассационные жалобы. П.П. Шмидту смертная казнь через повешение была заменена расстрелом как бывшему офицеру, а не по причине отсутствия специального палача, как представляли это газетчики. Конфирмация Чухниным приговора состоялась с согласия высших властей. По этому поводу было даже совещание правительства, на котором на казни настаивали министр внутренних дел Дурново и военный министр Редигер, мотивируя это тем, что проявленная мягкость в дальнейшем может вредно отразиться на дисциплине войск…
Во время зачтения приговора Шмидта происходит небольшой инцидент, который помогает лучше понять характер взаимоотношений осужденного и его адвокатов, нанятых "демократическими кругами" для того, чтобы сотворить из Шмидта легенду. Из воспоминаний защитника А. Александрова: "Силу его (Шмидта – В. Ш.) огромного нравственного авторитета и гипнотизирующего влияния чувствовал даже прокурор. Только в одном месте своей обвинительной речи он осмелился задеть Шмидта, и в ответ получил реплику Врублевского: "Господин прокурор, саван должен быть чист!" Реплика предельно циничная, но, видимо, адвокат знал, что говорил и прокурор его понял.
Итак, Шмидт осужден. Ему зачитан смертельный приговор. Перед казнью Шмидт пишет подробную бумагу о том, как его следует похоронить, какой матерей оббить гроб, какие речи говорить, как должен выглядеть памятник и какие слова должны быть на нем выбиты. Здравомыслящий человек, согласитесь, об этом бы и не подумал. А Шмидта уже, похоже, заботит посмертная слава.
Из последнего письма Шмидта: "Я пойду на смерть спокойно и радостно, как спокойно и радостно стоял на "Очакове" под небывалым в истории войн градом артиллерийского огня. Я покинул "Очаков" тогда, когда его охватил пожар, и на нем нечего было уже делать, некого было удерживать от панического страха, некого было успокаивать. Странные люди! Как они все боялись смерти. Я много говорил им, что нам смерть не страшна, потому что с нами правда!" Долгие годы эти строки преподносились как образец героизма. Увы, сегодня это скорее образец обмана. Мы уже знаем, как Шмидт «спокойно и радостно стоял на «Очакове» под небывалым в истории градом артиллерийского огня». Шмидт обманывает, говоря, что покинул крейсер, когда там уже никого не было. По «Очакову» метались сотни обезумевших от ужаса людей, а Шмидт уже сбежал с него. Письмо Шмидта – это тоже образец цинизма. Шмидт упрекает вовлеченных им в авантюру матросов, что они не пожелали умирать во имя его бредовых идей. И, правда, «странные люди»!
Однако на последнем судебном заседании в день вынесения приговора Шмидт перенес большой психологический удар. Когда заседание уже закончилось мимо Шмидта прошла столь обожаемая им Ида Ризберг. Едва кивнув ждавшему ее внимания Шмидту, она нарочито громко и кокетливо заявила некому сопровождавшему ее господину:
– Ах, как хочется вишневого варенья!
И все! С гордо поднятой головой мадам Ризберг молча прошествовала мимо обескураженного Шмидта. И эта была та женщина, которую он еще вчера патетически наставлял, что «любящая женщина должна улыбаться перед любимым, идущим на казнь». Вот она ему и улыбнулась… Осужденный на смерть Шмидт больше Иду Ризберг не интересовал. Все, что можно было с него взять, она уже получила и, как увидим впоследствии, получила весьма немало!
Очевидцы этой сцены отмечают, что со Шмидтом тогда едва не случился нервный припадок. Еще бы, в самый тяжелый для него день, рухнула последняя из придуманных им легенд – легенда о прекрасной незнакомке. Честно говоря, мне его в этой ситуации откровенно жаль.
Из воспоминаний сына об этом инциденте: «Женщина будущего! Несчастный отец! Даже перед смертью тебе не удалось избежать последнего горчайшего разочарования!»
Сама Ризберг, разумеется, описала последнюю встречу со Шмидтом для потомков совсем иначе: "Свидание продолжалось около часа. Потом суд. Редкие короткие встречи. Шмидт держался бодро, старался подбодрить меня и свою сестру, с которой я была в эти дни неразлучна. Накануне приговора Петр Петрович сказал, что умереть в борьбе легко, а умереть на эшафоте тяжело: это жертва.
18 февраля приговор прочли в окончательной форме и разрешили нам проститься тут же, в здании суда. Я могла прильнуть к его руке… Он обнял меня, обнял сестру и заторопился… Присяжный поверенный… передал мне последнее письмо Шмидта.
Из последнего письма П.Шмидта Иде Ризберг: "Прощай, Зинаида! Сегодня принял приговор в окончательной форме, вероятно, до казни осталось дней 7–8. Спасибо тебе, что приехала облегчить мне последние дни. Живи, Зинаида…Люби жизнь по-прежнему… Иду на [смерть] бодро, радостно и торжественно. Еще раз благодарю тебя за те полгода жизни-переписки и за твой приезд. Обнимаю тебя, живи, будь счастлива. Я счастлив, что исполнил свой долг. И, может быть, прожил недаром". При этом надо понимать, что письмо было написано Шмидтом перед последним заседанием, где огласили приговор, а не после. Думается, что после "вишневого варенья" Шмидт бы уже написал совсем иные строки.
Сразу же после вынесения смертного приговора, защитниками были поданы заранее составленные кассационные жалобы, после чего все защитники, за исключением А.В. Винберга, дружно покинули Очаков. Они свое дело сделали, а остальное их уже не касалось. Винберг остался в Очакове до конфирмации приговора и для присмотра за Шмидтом. В силу тогдашнего законодательства решение об окончательной конформации приговора военно-морского суда принадлежало командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Г.П. Чухнину.
В день объявления приговора Шмидта и других арестованных перевезли на минный транспорт "Прут", стоявший на якоре рядом с крепостью. На минном транспорте "Прут" осужденным предстояло ждать конформирования (утверждения) приговора. Сделано это было по мерам безопасности из-за не прекращавшихся угроз революционеров и боевиков совершить налет и освободить Шмидта.
Учебное судно „Прут” – плавучая тюрьма, из которой 15 ноября восставшие освободили заключенных „потемкинцев”.
Именно в это время последние отчаянные усилия к спасению брата предпринял единственно действительно близкий ему человек – сестра Анна. Из воспоминаний Евгения Шмидта: "…Простившись с отцом, сестра его, дорожа каждой секундой, остававшейся до приведения приговора в исполнение, помчалась в Петербург. Там, первым делом, отправилась к своему влиятельному дяде, адмиралу Владимиру Петровичу Шмидту, члену Адмиралтейского Совета. Но от впавшего в совершенное детство 80-летнего старика, к тому же враждебно настроенного к отцу своими детьми, А.П. не добилась большого толка. На все ее мольбы съездить к Государю и лично похлопотать за своего племянника адмирал, потирая раненую под Севастополем ногу, неизменно шамкал беззубым ртом:
– Много народу положил… Много!
Видя, что на дядю надежда плоха, А.П. кинулась к всемогущему графу Витте. Сверх ожидания, тот принял ее чрезвычайно предупредительно, даже ласково. Выслушав ее бессвязные мольбы, прерываемые рыданиями, премьер-министр заявил, что если смертная казнь и могла быть применена к лейтенанту Шмидту, то только немедленно по подавлении мятежа. Предавать же казни спустя три месяца, протомив столько времени человека в ожидании смерти, он, Витте, находит «бесчеловечным».