– Я лично завтра же доложу Государю Императору о деле вашего брата, – так закончил глава кабинета свою аудиенцию. – Прошу вас наведаться ко мне дня через три. Обещаю вам употребить все свое влияние, которое, поверьте, не так велико, как думают, чтобы не дать совершиться непоправимому, жестокому и… пагубному шагу.
Анна Петровна уехала от Витте вполне обнадеженная, на прощание он ей заявил: «Не хлопочите за вашего брата, потому что он будет все равно помилован».
По-видимому, петербургские круги, близкие к «сферам», не допускали мысли о возможности казни. Но эти благоприятные симптомы омрачились для Анны Петровны отказом в приеме со стороны двух министров: внутренних дел – Дурново и морского – адмирала Бирилева".
Что касается Витте, то он всегда пытался усидеть на двух стульях: быть одновременно и государственником и либералом, так что в его двуличном отношении к Анне Избаш нет ничего удивительного. Министры Дурново и Бирилев, как твердые государственники, так же вполне объяснимы с сестрой государственного преступника и изменника им говорить было просто не о чем. Наиболее любопытна для нас реакция престарелого адмирала В.П. Шмидта, того самого "всесильного дядюшки", который на протяжении всей жизни Пети Шмидта вечно вытаскивал его из всевозможных неприятностей, устраивал его судьбу, защищал и оберегал. Но настал тот момент, когда и дядюшка не пожелал более помогать своему зарвавшемуся племяннику. И хотя Евгений Шмидт не очень то тактично именует заслуженного ветерана "впавшим в детство, враждебно настроенным к Шмидту своими детьми, да к тому же "шамкающего беззубым ртом", фраза произнесенная адмиралом говорит о том, что дядюшка был в полном рассудке. "Много народу положил… Много!" – говорит ветеран севастопольской обороны, как никто другой понимавший цену человеческой жизни. Да, пока непутевый Петя куролесил по всей России, дядя делал все, что мог, вытаскивая племянника из нескончаемых неприятностей, но когда тот пролил реки человеческой крови, он, в понимании старого адмирала, преступил границу добра и зла.
На "Пруте" Шмидт содержался в отдельной вполне комфортабельной каюте, хотя, разумеется, и под караулом. При этом Шмидта ежедневно навещал его адвокат А.В. Винберг и судовой священник отец Бартенев, с которыми он подолгу беседовал. Разрешено было передавать Шмидту свежие газеты и личную корреспонденцию.
В воскресенье 5 марта 1906 года, перед обедом, когда у Шмидта находился Винберг, в каюту вошел начальник караула и прочитал бумагу от главного командира Черноморского флота, в которой сообщалось об оставлении без последствий кассационной жалобы защитников и утверждении приговора с заменой отцу повешения расстрелянием. Никто никогда не обращал внимания на последнюю деталь, А ведь в решении Чухнина по Шмидту был огромный смысл. Во все времена казнь повешением считалась позорной, особенно она была позорной для офицера. Именно поэтому Чухнин в последний раз облегчает участь лейтенанта Шмидта и заменяет ему повешение на расстрел.
Сама казнь была назначена на 6 марта.
Выслушав начальника караула, Шмидт побледнел и посетовал на то, что вместе с ним расстреляют и матросов, вина которых не слишком уж большая. Затем Петр Петрович поинтересовался разрешено ли ему будет написать прощальные письма. Разрешение было получено. После этого Шмидт отобедал с Винбергом.
Впоследствии Винберг говорил, что Шмидт держался с удивительным мужеством и самообладанием. Его внутреннее состояние выдавалось только усиленным курением. По словам адвоката особенно заботила Шмидта в тот момент судьба сына. Приговоренным к смерти матросам – Частнику, Антоненко и Гладкову – сообщили о конфирмации приговора одновременно со Шмидтом.
Вечером Шмидту предложили принять священника, чтобы исповедаться и причаститься. Он изъявил согласие и, после исповеди и причастия, долго беседовал с морским священником отцом Бартеневым. Матросы принять священника отказались. После ухода священника, Шмидт сел за письма и писал до глубокой ночи. Письма были к сыну, сестре его и ее мужу.
…Вечером же к Шмидту явился судовой врач, поинтересовавшийся не чувствует ли тот недомогания. Шмидт ответил, что он совершенно здоров. Сын Шмидта видел в этом визите врача еще одну попытку выдать его отца за психически больного человека и тем самым спасти ему жизнь. Но, думаю, это не соответствовало действительности, т. к. визит врача имел чисто формальный характер.
В 6 часу утра Шмидта попросили собираться. Затем, в сопровождении конвойных, его вывели на палубу, где Шмидт присоединился к приговоренным матросам. Осужденные под конвоем спустились в моторный катер, стоявший у борта «Прута». Туда же сошли врач и священник, после чего катер направился к черневшему вдали острову Березань. Приговоренных к смерти спустили в кокпит, но Шмидт часто подымался наверх, курил, смотрел на небо, на море… Дорогой он о чем-то беседовал со своими сотоварищами по казни. Так как из-за большой осадки катер не мог подойти вплотную к берегу, осужденные были пересажены в шлюпку и уже с нее были высажены на Березань. В этот момент потерял чувство самообладания Частник.
– Смелее, Частник! Подбодритесь! – сказал ему Шмидт.
Согласно придуманной кем-то легенде, помимо непосредственно исполнявшей приговор роты матросов, в затылок ей была поставлена рота солдат Брестского пехотного полка. Брестцы, якобы, должны были расстрелять матросов, если бы те, вдруг, отказались от исполнения приговора. В свою очередь на солдат были наведены орудия канонерской лодки "Терец" и если бы солдаты вдруг решили не стрелять в матросов, то их бы, в свою очередь, расстреляли из орудий. Вот такая вот дьявольская карусель! На самом деле ничего подобного не было. Бывшие на Березани солдаты вовсе не предназначались для расстрела матросов, как и канонерская лодка "Терец" не предназначалась для расстрела солдат. Нас самом деле расстреливать Шмидта и его подельников должны были матросы канонерской лодки "Терец". Что касается солдат Брестского полка, то они были доставлены на Березань с совершенно иной самостоятельной задачей. Остров Березань находился недалеко от побережья, и к тому же рядом с Одессой, где в тот момент было полно всевозможных революционеров и боевиков, которые хвастливо заявляли, что у них есть силы для освобождения Шмидта. Поэтому не исключалась возможность проникновения боевиков на остров, как перед казнью, так и в момент ее проведения, организация диверсии, провокации и т. д. Именно поэтому для охраны периметра острова и уничтожения возможных боевиков и была выделена стрелковая рота. С этой же целью у острова стояла на якоре и канонерская лодка. Помимо этого именно "Терец" доставил на Березань из Севастополя роту белостокцев, а после казни перевез ее обратно. С "Терца" был выделен и расстрельный взвод (а не рота, как пытаются нас уверить горе-историки). Так что все было организовано командованием Черноморским флотом весьма разумно и логично. Ну, а страшилки о том, что матросы, солдаты и канонерская лодка держали друг друга на прицеле, оставим на совести сочинителей…
Как вел себя Шмидт во время казни? В советское время, естественно, писали, что хладнокровно и смело, смотря в глаза своих палачей. Что ж, скорее всего, так все и было. Сын адмирала и внук офицера он сумел выглядеть достойно в последние мгновения своей жизни.
Впрочем, уже известный нам генерал Д.И. Гурко оставил весьма любопытное свидетельство и на сей счет: «…Судили лейтенанта Шмидта и приговорили его к расстрелу. Я сам видел того молодого офицера, который привел этот приговор в исполнение. Вот что он мне рассказал. «Когда вывели Шмидта, он попросил не завязывать ему глаза и, обращаясь к солдатам, сказал:
– Стреляйте прямо в сердце. Слушайтесь ваших офицеров и не слушайтесь таких, как я!
На это офицер скомандовал «залп». Меня этот рассказ очень удивил, но я уверен, что он правдив, так как молодой офицер был очень искренен и удивлен, и слышал я это через четыре дня после казни».
Что ж, Гурко не отрицает, что во время казни Шмидт держался вполне достойно. Однако последняя фраза казнимого никак не укладывается в русло официального образа «красного лейтенанта». Еще бы, Шмидт неожиданно призывает стрелявших в него матросов не участвовать ни в каких революциях, а служить престолу и Отечеству верой и правдой! Можно ли в такое поверить? И можно ли вообще верить какому-то белому генералу? На это можно сказать, что, во-первых, верить Гурко можно, как человеку неслыханной храбрости и чести. В 1904 году он в одиночку на заминированной джонке прорвался из осажденного Порт-Артура с секретными документами в штаб Маньчжурской армии, при этом настолько скромно обрисовал свой подвиг, что не получил за него никакой награды, хотя, вне всяких сомнений, заслужил за свой подвиг Георгиевский крест. Если не верить таким мемуаристам, то тогда кому вообще следует верить? Во-вторых, Шмидт мог сколько угодно позерствовать на севастопольских митингах, на мостике «Очакова» и на суде перед журналистами, но за минуту до смерти даже такой человек как Шмидт уже остается наедине со своей совестью и говорит не для публики, а то, что действительно занимает в данный момент его сердце и душу. А потому я в слова, приведенные Гурко, верю. Последняя фраза Шмидта перед казнью намного ценнее всей его предшествующей многословной риторики. Это были слова раскаявшегося во всем содеянном человеке, но, увы, раскаяние его было слишком запоздалым. Кстати, фроаза Шмидта подтверждается и мемуарами его сына.
Вот, как происходила казнь по версии Евгения Шмидта: "…Когда осужденных высадили на берег, терцы и солдаты уже расположились в боевом порядке против четырех столбов. Сзади каждого столба была вырыта могила, и стоял простой деревянный ящик длиной в человеческий рост. Группа жандармов, с Полянским во главе, военно-морской прокурор Крамаревский и секретарь суда держались несколько в стороне. Осужденных поместили между столбами и шеренгой матросов. Секретарь подошел и прочел приговор морского суда. После прочтения приговора наступила самая страшная и мучительная минута, минута прощания осужденных друг с другом. Отец долго обнимал несчастных и утешал, как умел.