– А когда должен произойти взрыв?
– В так называемое время «Ч»14, то есть в заранее назначенное время, – пояснил Никитин, деловая назойливость молодого разведчика была ему по душе. – А если такое время не оговорено, то нам его сообщат по рации.
– А если не сообщат… – все не унимался Игорь. – Мало ли что…
– Значит, мы должны принимать самостоятельное решение. Условный подрыв моста проведем тогда, когда перед ним скопится не менее тридцати единиц боевой техники «северных». Такова поблажка командования для нас, «южан», ее соблюдение обязательно для всех участников учений.
– Понятно, товарищ капитан, – Игорь раскладывал услышанное по полочкам памяти.
– Хорошо, раз так… Еще раз напоминаю: мы входим в зону учений со всеми вытекающими из этого последствиями! – Никитин обвел внимательным взглядом подчиненных. – А поэтому приказываю: внимание и осмотрительность удвоить, разговаривать тихо и только по делу, всем быть максимально собранными. Ни одна живая душа не должна нас видеть. С сегодняшнего вечера для ночевок будем выбирать господствующие высоты, чтобы иметь лучший круговой обзор. Не забывать о маскировке, использовать для этого складки местности, ветки, траву… – Никитин прервал фразу на половине, внимательно посмотрел на Дудкина. – Ты чего улыбаешься, Петр, или я сказал что-то смешное?
– Поговорку вспомнил, товарищ капитан…
– Какую еще поговорку? – озадачено спросил Никитин.
– По маскировку и разведку… – губы Дудкина ежились в неудержимой улыбке.
– Ну-ка, расскажи всем, – его веселость стала передаваться и капитану. – Может, что стоящее почерпнем?
Разведчик неловко замялся.
– Ничего, ничего, здесь все свои, так что давай…
– Во рту – сено, в… – Дудкин сбился, покраснел, но тут же нашелся. – Во рту – сено, сзади – ветка, берегись – ползет разведка!
Все дружно засмеялись. Дудкин весело поглядывал на товарищей, закадычному другу Павлову подмигнул круглым черным птичьим глазом. Никитин хлопнул ефрейтора по спине.
– Какой талант пропадает! Тебе, Петро, не в разведке служить, а в гарнизонном клубе конферансье… Значит, во рту сено, а… там – ветка? Хорошо-о-о… Сейчас все займутся подготовкой к ночлегу, а ты скоренько поднимись в гору, во-о-он туда, подбери место для поста и побудь в боевом охранении часика два, может, еще что-нибудь сочинишь за это время… – Никитин усмехнулся. – Только ветку не забудь вставить… для маскировки… Все понял?
– Так точно, товарищ капитан! – ефрейтор четко поднес и так же четко оторвал ладонь от виска. Сбросив с плеч ранец, он бегом направился в гору, придерживая болтающийся за спиной короткий автомат. Капитан проводил его долгим улыбчивым взглядом и, когда ловкая фигура разведчика скрылась из виду, повернулся к остальным.
– У кого есть вопросы?
– У меня, товарищ капитан, – сказал Жаргалов и смутился от того, что все разом посмотрели на него.
– Слушаю Бато.
– Еще кто-нибудь должен идти этим маршрутом?
– От нашей дивизии – нет, – Никитин отрицательно качнул головой. – За разведчиков других соединений я не ручаюсь… Но, что им делать в этой глуши? Ни дорог, ни поселков, а в полусотне километров на северо-восток отсюда вообще запретная зона, входить в нее запрещено категорически. А почему ты спросил об этом, Бато?
– Да так… – неопределенно пожал плечами солдат.
Быстро вечерело. Из таежных распадков потянуло долгожданной прохладой. Последние лучи заходящего солнца вызолотили кору высоких сосен. У подножия огромного валуна Гусаров развел свой костерок-невидимку. Проткнув ножом несколько банок с тушенкой, поставил их на огонь, рядом пристроил котелок с водой для чая. Остальные солдаты рубили ветки для постели. Игорь Березкин таскал самые большие охапки. Никитин время от времени посматривал на него и радовался, видя, какой перелом произошел в душе молодого офицера. Капитан был неплохим психологом и теперь, с удовлетворением наблюдая за Игорем, был уверен: лейтенант дойдет до цели, как бы трудно ему ни было.
Без четверти девять Никитин, развернув радиостанцию, стал прослушивать эфир. Перебрав несколько частот на различных волнах и не найдя ничего интересного, капитан переключил тумблер рации на передачу. Ровно в девять отстучал короткую радиограмму: «Координаты такие-то… Группе порядок». Штаб тотчас же ответил непривычно длинным текстом и, заполняя карандашом страницы в своем шифроблокноте, Никитин почему-то понял, что его содержание полно тревоги. Он даже привстал, когда прочел следующее: «Ваш маршрут на отрезке в сорок – пятьдесят километров, (координаты такие-то), пересекается с возможным передвижением двух вооруженных людей: один – пожилой мужчина с бородой, другой – средних лет, рослый, атлетического телосложения. Идут с рюкзаками. С ними большая черная собака. Чекисты предупреждают: при столкновении возможен огневой контакт. Приказываю: движение по маршруту прекратить на сутки, тщательно замаскироваться на том месте, где находитесь. Ничем не выдавать свое присутствие, вести непрерывное наблюдение. Диверсантов пропустить, не обнаруживая себя. При нападении – действовать по обстановке. На связь выходить в оговоренное время. Максимально усильте бдительность. Самойлов».
Содержание радиограммы ошеломило Никитина. Если ее подписал сам командир дивизии на основании предупреждения сотрудников Государственной Безопасности, то значит это не простая вводная, а самый настоящий боевой приказ. И разговор тут не о сбежавших из мест заключения уголовниках, не о браконьерах, а о реальных врагах, опытных, жестоких и беспощадных.
Никитин вырос среди пограничников, и «чувство границы» стало неотъемлемым качеством его характера. Оно ассоциировалось с понятием неусыпной бдительности, помогало успешно решать служебные задачи, точнее и глубже оценивать людей.
Плоский гранитный обломок еще хранил дневное тепло, и капитану было приятно сидеть на нем, слушая монотонное бульканье ручья. Глухо шумела хмурая, ставшая неприютной тайга, подступала темнота. И данная обстановка, и полученная радиограмма, все это наполнило душу разведчика чувством тревоги.
Никитин даже вздрогнул, когда почувствовал, что кто-то подошел к нему. Это был рядовой Жаргалов. Капитан сразу вспомнил странный вопрос солдата, заданный им перед остановкой на привал.
– Молодец, Бато, ходишь как рысь! Что хотел?
– Да я… – солдат замялся.
– Ну, смелее, – подбодрил его Никитин.
– В общем, товарищ капитан, кто-то все-таки идет нашей тропой. Второй день примечаю…
– Что ты сказал? – Никитин порывисто встал с камня.
– Помните, вчера ночевали в паду'шке?
– Распадок имеешь ввиду? Конечно помню.
– Старшина еще костер в овраге разводил, а там песок кругом, все видно.
– И что же ты увидел? – Никитин с трудом сдерживал нетерпение.
– Два человека почти в том же месте на привал становились так же, как мы, остерегались чего-то, в яру прятались…
– А ты наши следы не мог за чужие принять?
– Нет. В ичигах-то у нас никого нет, а там след ясный, свежий.
– И'чиги, это что?
– Летняя охотничья обувь, – пояснил солдат. – Ее шьют из тонкой мягкой кожи: и ногам легко, и ходишь неслышно.
– Понятно, – кивнул Никитин. – А может, показалось тебе все это?
– Лет десять мне было… Говорит отец на охоте: «Читай, Батомунко' след на песке». Смотрю, ничего не вижу. Он свое: «Читай!» А я все равно не вижу. Тогда отец повел тропой в ключ. Говорит: «Ложись, глупец!» Палкой ветку тронул, выстрел ударил. Картечь над головой пролетела. Встали, смотрим: впереди самострел налажен на изюбря – старое ружье к дереву привязано. Отец спрашивает: «Ну что, Батомунко, теперь сможешь след человека на звериной тропе найти, чтобы на пулю не нарваться?» Промолчал я, только с тех пор следы стараюсь не пропускать…
Переосмысливая то, что услышал, Никитин машинально спросил:
– А почему – Батомунко?
– Батомунко, это маленький Бато, ребенок, – тепло улыбнулся Жаргалов.
– Понятно… – все так же раздумчиво проронил капитан. Потом уточнил, не скрывая тревоги. – Что еще можешь сказать?
– Те люди и здесь были, – уверенно ответил солдат.
– Значит, ты видел их следы? – Никитин невольно огляделся по сторонам.
– Однако, пойдемте, товарищ капитан, а то скоро совсем темно будет, – следопыт зашагал вниз по склону. Никитин взял автомат, щелкнул затвором, дослал патрон в ствол и, поставив планку на автоматический огонь, последовал за Жаргаловым.
Пройдя шагов двести по ручью, солдат остановился.
– Вот, смотрите, они так же, как мы пришли… – он наклонился, показал рукой. – Один долго стоял на коленях, воду пил.
Никитин увидел на песке две округлые вмятины, позади них отчетливо отпечатались следы носков мягкой обуви.
– Почему ты говоришь «они», след-то один?
– А вот посмотрите, – Жаргалов сделал несколько шагов вверх по ручью. – Этот пил стоя… Здесь ношу ставил. Тяжелая, однако, котомка, трава еще не поднялась. А воду он ладонью черпал…
Капитан различил отчетливые следы рубчатых подошв.
– Почему ты решил, что он пил рукой? Может, у него кружка была.
– Не было, – отрицательно качнул головой следопыт. – Пальцы левой руки на песке видите?
– Да, – капитан действительно заметил отпечаток крупной кисти.
– Долго опирался, глубокий след оставил… Кружкой, чего же, зачерпнул, вставай да пей. У этого не было, рукой пил, правша он. А может, торопился, рюкзак не захотел развязывать.
– Возможно, возможно… – обронил Никитин, присмотревшись. – Кто бы это мог быть, как считаешь, Бато?
– Не знаю, товарищ капитан.
– Что еще можешь сказать о них?
– Этот, который рукой пил, вашего роста, однако, будет. Сильный человек, шаг у него большой, нагружен хорошо – следы глубокие.
– А второй?
– Он вроде старик… Устал шибко, попил и долго лежал. Потом пошел… – следопыт переместился на несколько метров, не сводя глаз со следов. – Вот здесь хотел перешагнуть через ручей, поскользнулся, потому что в ичигах, но не упал, успел за ерник схватиться, – Жаргалов указал глазами на пучок сломанных веток кустарника.