Резо очень зримо представил себе, как разведчики окружили врагов, предложили сдаться. В ответ раздались выстрелы, по камням защелкали пули. Капитан Никитин посылает в обход старшину Гусарова и, наверное, лейтенанта Березкина. Эх, вот если бы и Резо сейчас мог быть там! Он стрелял бы короткими очередями, прижимая противника к земле. Очередь – перебежка… Очередь – перебежка… Все ближе и ближе… И вот он, наконец-то, диверсант! Искаженное злобой и страхом лицо… Вскидывает на разведчика оружие. Но зря что ли обучали Резо приемам рукопашного боя или, может, зря он носит на груди рубиново-золотистый гвардейский знак, а на плечах погоны сержанта ВДВ… Резо бросается вперед, вскидывает левую руку, имитируя атаку, и враг идет на эту уловку, ставит блок защиты… Мгновенным неуловимым движением Резо хватает его запястье своей железной пятерней. Рывок вверх, поворот на сто восемьдесят градусов, еще рывок, резкий подбив стопой под колено… Рука диверсанта закручена за спину… Еще одно движение – и вторая рука там же… Победа! Враг захвачен живым, как и было приказано! А ребята уже волокут второго, связанного и перепуганного до смерти.
Абшилава облизал пересохшие от волнения губы. На минуту ему стало обидно, что он сейчас не там, не с товарищами, в бою, скоротечном и яростном. А сокровенные мечты уже рисовали следующую, еще более яркую и желанную картину: в парадном строю застыла разведрота… нет, полк… даже не полк, а вся гвардейская воздушно-десантная дивизия. А перед ее строем стоят они, семеро разведчиков из группы «Гамма». И генерал-майор Самойлов, подходя к каждому, лично вручает медали «За боевые заслуги».
ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ – в мирное время, какая высокая честь! Такое случается нечасто…Точно такую же медаль имеет и Гурам Абшилава, отец Резо, который во время войны служил пулеметчиком. Да, это было бы здорово вернуться в родной Зугдиди и гордо пройтись с наградой на груди по улицам города под руку с Тами'ной, его красавицей невестой…
Мысли Абшилавы были прерваны длинным и мучительным стоном Павлова. Резо поправил ранец под головой раненого, Михаил медленно раскрыл глаза.
– Проснулся, Миша, вот хорошо! Сейчас я тебя покормлю, – засуетился сержант. Павлов отрицательно покачал головой, прошептал едва слышно:
– Сами ешьте… Я не хочу…
– Хочешь не хочешь, меня это не интересует. – как можно тверже сказал сержант. – Я просто тебе приказываю, да!
Пока Резо пытался накормить больного, Дудкин отошел в сторону от костра и, чтобы отвлечься, стал собирать дрова. Ему страшно хотелось есть, от голода кружилась голова, а от дразнящего аромата разогретой тушенки судорожно сокращался желудок. Вспомнив, что в нагрудном кармане маскировочной куртки у него должен быть кусочек пайкового шоколада, Петр расстегнул пуговицу и достал сплющенную бесформенную лепешку серебристой упаковочной бумаги. Шоколада в ней почти не осталось, но Дудкин долго облизывал обертку, наслаждаясь горьковатыми остатками армейского лакомства.
Отбросив в сторону обертку, десантник хотел застегнуть карман, но пальцы нащупали в нем конверт. Это было письмо из Болгарии от Пети Костадиновой, полученное еще в начале лета. Дудкин любил перечитывать именно это письмо, настолько оно было теплым и сокровенным, поэтому тайком от старшины Гусарова взял его с собой. Вернувшись к костру, он достал из конверта письмо. В колеблющемся отсвете пламени перед ним поплыли ровные четкие строчки, написанные рукой любимой девушки.
«Здравствуй мой драгой и любимый Петко! – прочел он первое предложение и улыбнулся ошибке своей невесты. Сколько уже раз она делала в этом слове ошибку, но всякий раз Дудкину было приятно осознавать, что в далекой Болгарии, живет и с нетерпением ждет его самая красивая девушка на свете, для которой он, русский парень Петр Дудкин, «драгой», то есть – дорогой.
Далее Петя сообщала, что в этом году невиданный урожай роз и вся Казанлыкская долина полыхает розовым пожаром. Петя с гордостью рассказывала о том, что ее девичья бригада уже перевыполнила план по сбору цветочных лепестков и все десять девушек, во главе с ней, Петей, получили благодарность и солидную премию от руководства госхоза.
Забыв про голод, с мечтательной улыбкой на лице, Петр читал о том, что его любимая тоскует, мечтает о скорой встрече на земле России, где она еще никогда не бывала. От письма на Дудкина повеяло теплотой. Образ чернокосой красавицы возник перед глазами настолько реально, что ему даже показалось, будто в холодной и мрачной расселине, где он остановился на ночлег с боевыми товарищами, стало чуточку светлее. Петр вложил письмо в конверт с яркими международными марками. «Народна България поща. Цена пять стотинок» – прочел он на одной из марок, изображающей бегущих спортсменов в белоснежных греческих олимпийских туниках.
Спрятав конверт во внутренний нагрудный карман, Петр протянул озябшие ладони к огню. Абшилава передал ему банку с тушенкой.
– Доедай, джан, это твоя порция… Миша совсем мало поел.
– Спасибо, Резо, – Дудкин достал ложкой волоконце мяса, стал неторопливо жевать, стараясь продлить наслаждение.
Дождь разошелся к середине ночи, постепенно перерос в ливень. То и дело угрюмые таежные горы освещались яркими сполохами молний, неистово грохотал гром. Вот очередной удар потряс небеса, молния, на миг разорвала черноту туч, осветила бешено ревущий поток прибывающей на глазах реки.
– Чтоб тебе пусто было! Не мог ты пойти, когда нас хотели поджарить на сопке! – Дудкина трясло от холода. Подняв к небу мокрое лицо, он добавил. – Знаешь, капрал, я так околел, что даже стихи сочинил…
– Какие, Петя? – простучал зубами Абшилава. – Почитай, пожалуйста, да…
– Слушай, если хочешь:
– Я сижу на дне окопа,
у меня промокла жопа,
меня как цуцика трясет,
а дождь проклятый,
льет и льет…
– Вах, зачем ругаешься, Петя-джан, как потом таким ртом будешь шашлык и хинка'ли кушать, когда ко мне в Зугдиди гостем приедешь? – попытался пошутить Резо, тоже промокший до нитки. Прикрыв Павлова плащ-палатками, снятыми с носилок, оба десантника сидели под ливнем, тесно прижавшись с двух сторон к спящему товарищу, стараясь согреть его своими телами. Дудкин тревожно заметил:
– От Мишки, как от печки – тепло, вроде не мы его греем, а он нас.
– Жар у него, – хмуро пояснил Абшилава. – Плохо это, Петя, очень плохо…
Разведчики притихли. Потом Дудкин тихонько толкнул сержанта в бок:
– Еще бы поесть… Может, откроем банку с беконом, а, Резо?
– Отставить! Пока еще можно терпеть, – жестко произнес тот. – Все, что есть в ранце будем считать «НЗ». А дальше посмотрим. Сейчас попробуй лучше уснуть, джан.
– Ага, уснешь тут, – зубы ефрейтора выбивали мелкую дробь. – Вспотел дрожать!
Разведчики снова замолчали. И только река неумолчно шумела у их ног. Костер залило. Вода потоками шла с гор, скатывалась в пенную бурлящую реку. Через час она подошла к тому месту, где расположились разведчики. Они перенесли раненого на возвышенность. В кромешной тьме Дудкин наощупь пошел к берегу, ориентируясь лишь при вспышках молний. Привязанный веревками к деревьям плот уже плавал. Чтобы проверить узлы, ефрейтору пришлось забрести в воду почти по пояс.
Раннее мрачное утро занималось над промокшей тайгой. Дождь прекратился, теперь с неба сеяла мелкая густая морось. Серая туманная мгла окутывала горы, обложенные низкими облаками. Стало еще холоднее.
«Прав был капитан Никитин, когда отправил нас с раненым, – невольно подумалось Абшилаве. – Какие в такую погоду могут быть поисковые полеты…»
– Надо бы костер развести, Мишку обогреть, да самим обсушиться малость – прервал его размышления Дудкин. – Плыть все равно еще рано – не видно ни хрена, на камень можно запросто налететь да перевернуться.
– Действуй, Петя! – поддержал его сержант.
– Есть!
Прежде всего надо было найти что-то хоть чуточку сухое. Дудкин раскрыл ранец, порылся в нем. Тщетно, все было насквозь промокшим: даже просаленные обертки консервных банок расползлись от влаги. Что же делать? Ефрейтор машинально похлопал себя по нагрудным карманам и снова нащупал письмо из Болгарии, бережно достал его. Бумага была влажной, но температура тела не позволила ей полностью разложиться, и она вполне годилась для исполнения задуманного.
И вдруг до боли пронзительно, Дудкин понял, что сейчас, в эту минуту, будет сжигать письмо любимой девушки. И оно, это дорогое и милое его сердцу девичье послание, превратится в пепел. Дудкин заколебался, но жестко и неотвратимо понял, что выбора у него нет. Утешил себя мыслью: что когда-нибудь расскажет об этом Пете и она его непременно поймет. Он ладонью сбил дождевую влагу с травы и положил на нее раскрытое письмо. Мимолетно подумал: пусть именно из него, этого двойного тетрадного листка бумаги, возникнет спасительный огонь.
Как и все десантники, Дудкин был обучен многим способам добычи огня в самых сложных погодных условиях, будь то снег, ливень, сильный ветер, дикий мороз… И если для простого путешественника сегодняшняя погода могла стать неразрешимой проблемой, то для Дудкина эти промозглые небесные хляби мало что значили.
Ефрейтор извлек из магазина три патрона, взял один из них, вставил его пулей в овальное отверстие на основании автоматной «мушки». Резкими движениями стал раскачивать патрон и, расшатав место соединения пули с гильзой, положил на письмо. То же самое проделал и с остальными двумя патронами.
Потом при помощи ножа, содрал с ближайшей березы мокрую бересту. Собрал несколько сосновых веток с прошлогодними желтыми иголками, тщательно отряхнул их от воды, положил сверху пучка бересты. Затем, соединив ножны со штык-ножом и превратив их тем самым в ножницы для резки колючей проволоки, прочно зажал пулю этими ножницами и покачивая гильзу, поочередно выкрутил из расшатанных гнезд пули, бережно высыпал серый порох на письмо. Пригнув края бумаги, подсунул ее под бересту. Достал из кармана специальные противодождевые спички, чиркнул о терку и поднес к пороху. Тот воспламенился с шипением и резким выбросом тепла. Тотчас же занялась бумага. Робкие язычки желтого пламени облизали бересту, она нехотя загорелась и затрещала, закручиваясь кольцами. Пошел густой синий дым. И тут же начали потрескивать загорающиеся сосновые иголки. Дудкин приник к земле, собрав трубкой губы, стал осторожно раздувать огонь. А уже через несколько минут на залитой дождем поляне полыхал небольшой костер.