– Да.
И Алан пошатывается и опускается вновь в кресло и долго молча курит, играя желваками на щеках и едва скрывая дрожь в руках.
– Бреаз? – окликает император.
Тот сопит.
– Что? – рявкает.
– Все изменилось. Я собираюсь делать с ней то, о чем ты и сказал. Трахать и днем, и ночью.
– Хватит, Рэй, – устало.
– Эта женщина моя жена. Забудь о ней.
Реиган понимает, что Алан погряз в этом болезненном чувстве, но все еще готов протянуть руку помощи.
– Не совершай ошибок, – говорит он. – Просто подумай еще раз, стоит ли делать то, что ты собрался?
– Рэй…
– Алан, проклятье! Заткнись и подумай. Я не жду сиюминутных решений.
– Она никогда не простит тебе смерть генерала Берка!
– У тебя нет ни малейшего шанса, – снисходительно бросает император.
– Думаешь, у тебя есть? Или изнасилуешь ее ради наследника? Да, Рэй? Представлял это? Ее под собой?
– Я тебе сейчас шею сверну.
– Как заговорил, – злобно шипит Алан. – Раньше она тебя не интересовала. Ты о ней не вспоминал. Конечно, она утешалась в объятиях других мужчин. О, видел бы ты как она ворковала с капитаном Эртом, когда я их застал в Рьене. Даже одежду не поправила, да и капитан твой чертов, едва только вымыться успел…
Реиган едва ли мог понять, каким образом уложил Алана с одного удара. Он просто очнулся весь взбешенный, стоя над Бреазом, который отполз от него к низкой софе и облокотился на нее спиной, пытаясь остановить кровотечение из носа. Злобно поглядывая на Рэя, он зарычал, задыхаясь:
– Я тебя сейчас в ответ отделаю, Рэй. И не посмотрю, что ты император.
– Когда ты ее видел?
Уилберг едва сдерживался, чтобы снова не вдавить кулак в череп Бреаза. Сломанный и хлюпающий нос друга ничуть не умерил его пыл.
– Когда мы приехали за Эмсвортом. В ту ночь твоя жена, наверно, неплохо покувыркалась со Эртом. Может, она его любит до беспамятства?
Алан поднимается и больше не пытался унять кровь. Он тащиться к графину с алкоголем, наливает себе в стакан и выпивает, морщась от боли. А потом смотрит на замершего посередине комнаты Уилберга:
– Ну как? Больно?
Реигану больно – да, эта боль куда серьезнее, чем все, что Антуанетта причиняла до этого.
– Знаешь, что она говорила мне, Рэй? – Алан вливает еще янтарной жидкости в стакан. – Что с удовольствием будет моей, если ты сдохнешь. Надо было мне согласиться, знаешь… А я старался быть тебе другом… братом. А ты ко мне, как к скоту, Рэй! Ты меня по всему дерьму провозил… Приказывал, как своему пажу!
– Приказывал? – Реиган холодно смотрит на Бреаза. – Возможно, ты забыл, что ты герцог Эсмара? Второй после меня? Может, ты забыл, гребанный ты выродок, что у тебя есть обязанности и долг перед своей страной?
– Да-да, Рэй, – Алан растирает кровь по лицу. – Говоришь, как твой отец. Ты не помнишь, да? Тот день, когда он эту войну развязал? Нам было по шестнадцать. Мы только научились девок портить, Рэй. Мы жить хотели, а не эту войну… Помнишь, как он тебя отметелил, когда ты заикнулся, что нет нужды брать Эсмар силой?
– Я был наивен, Алан. Как и ты.
– Ты был… нормальным! – снова срывается Бреаз. – Ты, твою мать, был человеком! Ты не стал бы убивать женщину за то, что она тебя не любит! Ты не стал бы убивать всех без разбора из-за ревности и своего эго! Не стал бы бесчувственным куском дерьма! А теперь кто ты, Рэй? Ты – гребанный император Эсмара, для которого важны лишь цели. Ты идешь к ним, несмотря ни на что. Дружба, сострадание, любовь… плевал ты на это!
– У меня есть долг перед моей страной, – сквозь зубы цедит Реиган. – Я не имею права ни на любовь, ни на дружбу, ни на сострадание.
Алан отшвыривает стакан и смотрит на императора волком.
– Тебя все боятся, Рэй. Ты залил кровью коридоры дворца, отправил часть аристократии в ссылки, твоя армия сожгла и опустошила пол мира! Южане стоят у наших стен, Саорлель готовит вторжение. Ты знаешь, и я знаю. Сколько это продлится?
– Просто сделай правильный выбор, Алан.
– Это не выбор, Рэй. Ты никому его не даешь. Никому.
– Алан, – император стискивает зубы и трет переносицу. – Ты всегда был мне братом, им и останешься. Но выбирая между тобой и Эсмаром, я выберу последнее.
Алан бледнеет. Он поднимается, берет бутылку с алкоголем, подходит к Уилбергу и смотрит тому в глаза.
– Пойду напьюсь и хорошенько потрахаюсь напоследок. У меня день хотя бы есть на это?
Реиган напряженно молчит, а затем задает единственный вопрос:
– Почему, Алан?
– Потому что, – тот разводит руками, – у нас случились непреодолимые противоречия, брат. Я знаю, что ты все знаешь. Да, я ублюдок, предавший Эсмар. Я предал тебя. Но, знаешь, Рэй, меня воротит от того, кем ты стал. Мы квиты.
Он медленно бредет к двери, напевая какую-то песенку. Реиган еще некоторое время смотрит в камин. Он не должен чувствовать ничего, но чувствует. И знает, что приказ о казни герцога Бреаза, который лежит на его столе, он скорее всего подпишет.
***
Алан, конечно, не замешан в отравлении его отца. Реиган выяснил это еще в самом начале. Алан хоть и пронырливый засранец и делец, каких поискать, но убивать Ронана Уилберга он бы не стал.
Дело было в другом – Бреаз имел связи в Саореле и знал, что король собирает силы для решающего удара. Мир, гарантом которого была Антуанетта, – всего лишь иллюзия. Сообразив, что юг достаточно силен, Алан сложил дважды два и заключил: Эсмар находится на грани катастрофы. Ронан мертв, а Реиган беззаветно предался своим семейным драмам, собственноручно уничтожив половину собственных крупных вассалов. Как удачно нагрянуть в Эсмар именно в этот драматический момент и уничтожить род Уилбергов, правда?
Алан умолчал обо всем, кроме самого важного. Герцог получил некоторые индульгенции от Саореля. Разумеется, если Уилберг умрет, Алан сможет претендовать на трон и… на его жену.
Реиган движется по коридору мрачный, как грозовое облако. Встречные гвардейцы боятся столкнуться с ним взглядом, а дамы, которые ненароком оказались поблизости, застывают в реверансах и едва не теряют сознание. Его вид грозен: сведенные над переносицей брови, штормовые глаза, мечущие молнии, раздувающиеся ноздри, напряженная спина.
У него уйма дел. Более важных, чем завтрак с Антуанеттой.
В былые времена он бы плевал на сентиментальность. Он бы четко исполнял то, что должен. А именно, ему необходимо предпринять миллион и одну попытку остановить то, что стало неизбежным – падение Эсмара. Сейчас ему нужно быть в трех местах одновременно, а лучше в пяти. То, что отлично умел Бреаз, Реиган ненавидел – договариваться, идти на компромиссы, уступать. То, что умел Уилберг, – карать, убивать и повелевать, сейчас лишь усугубит ситуацию.
Уилберг проигрывает сам себе. Он хочет увидеть женщину, в которую влюблен. Он мечтает ощутить ее рядом, услышать ее смех или встретить упрямство. От нее он примет все, что угодно.
Войдя в покои жены безо всяких уведомлений, он нагнал страх на всех фрейлин без исключения. В военной форме, резкий и сердитый он вошел в приемную, где и находилась Анна в обществе растерянных женщин.
Реиган кидает на нее взгляд, и всецело исчезает в ней. Растворяется. Успокаивается лишь от ее строптивого, учительского вида. Она сидит за столом в строгом платье. Антуанетта никогда не носила таких, а Анна в них бесподобна. Эти белоснежные оборки, воротнички, кружева, скрывающие грудь лишь раззадоривали его желание поддеть их пальцами, а к нежной, шелковистой коже прижаться губами. Пряди ее волос собраны в прическу, а несколько локонов вьются у лица, собирают солнечный свет, слегка покачиваются от ее дыхания. Анна поднимает взгляд, ее голубые глаза, обрамленные черными густыми ресницами, внимают происходящему – строго, спокойно и вдумчиво. Реиган готов стонать от желания, от того, что хочет заполучить ее душу, упрямую и сильную. Обладать этим естеством, а не просто телом. Покорить, завоевать, стать кем-то значимым. Любимым.
Анна кладет перо и встает из-за стола.
Солнечный свет, вливающийся в приоткрытые двери балкона, очерчивает ее хрупкую фигуру.
Реиган чувствует, как кровь ударяет в голову.
У него больше месяца не было женщины, и это никак не прибавляет ему галантности или терпения на дурацкие ухаживания, от которых женщины обычно приходят в восторг. Элен всегда любила подарки – это стандартное его «спасибо» за секс. Он с шестнадцати лет мотался по гарнизонам, ему некогда было изучать искусство соблазнения. Обычно он просто выбирал понравившуюся женщину, и она едва не теряла рассудок от счастья, опасаясь хоть чем-то его прогневать.
– Дамы, – на губах Анны расцветает улыбка. – Оставьте меня наедине с его величеством.
Фрейлины поднимаются со своих мест и идут на выход, обдавая Реигана ароматами парфюмов, от которых свербит в носу. И каждая – каждая! – кокетливо бросает пылкие взгляды.
Элен задерживается, касается ладонью его мундира. С ее губ срывается тихое:
– Я соскучилась, ваше величество, – она соблазнительно закусывает нижнюю губу.
– Вы свободны, леди Фант, – отвечает Уилберг, не отрывая взгляда от Анны.
Разница колоссальна – иметь женщину для удовлетворения нужд или для любви. Он хотел второе. И все внутри кипело от мыслей о собственной жене.
Элен уходит, а Реиган, вообще, забывает о том, что она была в его жизни. Впрочем, он достойно устроит ее жизнь, выдаст замуж и обеспечит всем необходимым. Три года он был вполне доволен ее услугами.
– Я задержался, – это первое, что он говорит, когда они с Анной остаются одни.
– Ничего страшного, – спокойно отвечает она. – Я распорядилась принести завтрак сюда. Он немного остыл. Надеюсь, ты решил все свои дела? Мне не очень удобно отвлекать тебя, когда в Эсмаре объективно есть заботы поважнее. Но, если ты голоден, мы можем обсудить кое-что, пока едим.
По его губам против воли скользит усмешка. Какая она затейница.
– Хорошо.
Чертов идиот. Он должен был ответить что-то другое. Повести себя, как джентльмен. Да хоть дамский угодник. Включить обаяние, хотя бы. А он сказал «хорошо». Хорошо, да?!