Может, потому что я так давно не встречал искренних чувств? Может, потому что всё, что раньше было важным — власть, долг, трон — вдруг потеряли смысл? Мне кажется, что в ней есть что-то, что может изменить меня. Сделать настоящим.
Мне так хочется кому-то доверять. Раньше я доверял матушке, но сейчас я вижу, что доверять ей нельзя. Сейчас она превратилась в маленького капризного ребенка, и мы словно поменялись с ней местами.
И вот опять перед глазами эта целительница.
Не знаю, что это — любовь, страсть или что-то ещё, — но я точно знаю одно: она уже неотделима от моих мыслей.
И я знаю одно: если она вдруг окажется в моих объятиях, я не отпущу её. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом.
— Войдите! — произнёс я, услышав стук.
Глава 39. Дракон
— О, мы слышали о покушении на вашу матушку! — с порога произнес Гейбор Лалори, министр финансов. — Как хорошо, что все обошлось! В народе поговаривают, что вы очень жестоко обращаетесь с матушкой, а, насколько вы помните, она горячо любима народом.
— Я по-прежнему любящий сын, — произнес я таким голосом, словно это вовсе не так.
Гейбор Лалори уже много лет занимал пост министра финансов. Его лицо — квадратное, с широким лбом и выразительными бровями. Густые темные брови — будто нарисованные карандашом, а глаза — карие, живые и чуть прищуренные, будто он выискивает изъяны во всем, что видит. Волосы — тёмные, коротко подстрижены, аккуратно, с небольшим сединой у висков. Он — человек с сильным голосом, его движения уверенные, а жесты — точные и продуманные. На нем всегда безупречный дорогой жилет и плащ с золотой отделкой, который подчеркивал его статус.
— Знаете, начало правления всегда тяжелое. Постоянные покушения, — заметил Ранвир Лауденберг. — Но вы отлично справляетесь самостоятельно. Я уверен, что ваша слава затмит славу вашего отца. Но вам следует быть осторожным.
Ранвин Лауденберг, министр внешней политики, был почти на голову выше остальных, с крепким телосложением и ясными голубыми глазами. Его лицо — угловатое, с острым подбородком и чуть заметным шрамом на щеке, который он получил после того, как неизвестный напал на него прямо в карете. Волосы — тёмные, коротко стрижены, чуть взлохмачены, на что он никогда не обращал внимания. Он ненавидел Гейбора. И если появлялась возможность высказать мнение против, то он с удовольствием это делал.
— Совершенно согласен, — закивал Эсквин Данмор. — То, что вы вникаете в государственные дела, это, конечно, хорошо. Но знатные семьи не очень вами довольны.
Он посмотрел на министра финансов, словно ища его одобрения.
Эсквин Данмор занимал пост министра по внутренним делам государства. Тучный, спокойный, выглядящий чуть старше своего возраста, с длинными светлыми волосами, собранными в низкий хвост, и глазами цвета болота. Одевался он с показательной роскошью, постоянно рекомендуя своего портного. При этом он не имел собственного мнения. А если и имел, то высказывал его редко и тихо. Обычно он опирался на мнение других. Неудачная кандидатура. О чем только думала моя матушка, когда назначала его на этот пост?
— Что правда, то не ложь! — подхватил Гейбор. — Ваше императорское величество, знать всегда была поддержкой для короны. А вы пренебрегаете ими. Многие остались недовольны тем, что вы не идете им навстречу в их маленьких просьбах. Понимаете, поддержка народа — это хорошо, но недостаточно. Популярность в народе — это правильно. Но народ далеко. А они близко. В любой момент, когда вам вдруг понадобится поддержка знати, они могут и отказать в ней!
— Чушь все это! — усмехнулся Ранвин. — Где была ваша знать, когда четыреста лет назад случилось восстание? Попрятались по своим замкам. А сколько милостей им насыпали? Разве корона их чем-то обидела? Нет! К тому же я уверен, что покушение организовала знать.
— Да вы что? Я уверен, что знать тут не при чем. Ваше императорское величество, вы допускаете большую ошибку, — спорил Гейбор. — Вы должны понимать, что, делая ставку на народ, вы проиграете. Как проиграл ваш отец! Ваша матушка тоже не сразу поняла, что ее главная поддержка — это знатные семьи. Именно они диктуют политику государства!
— О, посмотрим, что ваша знать сделает, когда взбунтуется простой народ! Знати лишь бы набить карманы! А за счет чего? За счет налогов! А народ долго терпеть аппетиты знати не станет! И это выльется в восстание! — спорил Ранвин. — Именно народ диктует политику государства!
— Политику государства, — произнес я. — Диктует император. И он сам разберется. Без ваших советов по поводу налогов. А теперь перейдем непосредственно к вопросу, по поводу которого я вас всех собрал. Законопроекты, касаемые магии. Я не могу понять, почему маги могут все, кроме как лечить болезни? Почему целительство у нас находится на таком удручающем уровне?
В кабинете стало тихо.
— Наверное, потому что… Излечивать людей не выгодно. Не выгодно делать их жизнь легче и проще, — заметил Ранвин. — Куда выгоднее давать им надежду и временное облегчение, а самому тянуть с бедняги деньги. А то что такое получается? Если пациент быстро выздоровел, то больше платить лекарю он не станет!
Я смотрел на министров, которые в этом вопросе были совершенно согласны друг с другом.
— Полагаю, этот вопрос нужно решить в первую очередь, — произнес я. Настроение тут же испортилось. Неужели Августа такая же шарлатанка, как и остальные?
Глава 40
— Так и сказал? — послышался голос императрицы, её взгляд был полон обвинения и боли, словно я вру ей прямо в глаза. — Быть такого не может! Мой сын… Нет! Мой сын не мог так поступить!
Я ощущала, как тяжело сдерживаться: внутри меня клокотала тревога, страх и растерянность. В глазах императрицы отражались буря чувств — ярость, отчаяние, глубокая ранимость. Она словно превращалась в человека, у которого сломался последний крохотный мостик надежды, и теперь она держалась только на силе своей гордости.
Я понимала, что говорить плохие новости — не моя сильная сторона. Мои слова прервал её холодный, высокомерный взгляд, который словно прорезал воздух. В её голосе зазвучала ледяная ярость:
— Ты врешь! — и в этой короткой фразе слышалась вся её ненависть ко мне. Но в этих словах я уловила тень грусти. Лицо императрицы омрачилось, и она снова уставилась в окно, чуть опустив глаза, будто пытаясь скрыть свои внутренние переживания.
Это было так необычно — видеть её такую слабую, уязвимую, словно вдруг всё её величие и холод исчезли, уступив место внутренней боли. Я чувствовала, как у меня внутри всё сжалось от тревоги, и сердце билось сильнее. Когда же она поймёт, что я не желаю ей зла?
Наверное, никогда.
И это было обидней всего.
Наконец, императрица, словно собравшись с последними силами, произнесла чуть более спокойно, но с твердостью, которая не могла оставить сомнений:
— Пока мой сын не скажет мне это лично, я не поверю.
Я слегка растерялась, почувствовав, как внутри меня вспыхнуло желание снова увидеть императора. Я почувствовала, что настроение подпрыгнуло вверх.
— Мне что, позвать его?
Императрица высокомерно ответила:
— Для начала расскажи, с чего весь дворец гудит о том, что вы с моим сыном уединяетесь в покоях?
— Чего? — опешила я, не понимая, о чём речь.
— Весь дворец гудит, что видели вас выходящими из покоев! — продолжила императрица, её глаза горели яростью. — Глядя на тебя я не поверю, что это неправда или, по крайней мере, что это гнусная клевета, придуманная сплетниками!
Я была ошарашена. В памяти всплыл образ: служанка, которая смотрела на нас с каким-то странным вниманием, будто что-то подозревала. Неужели она всё растрепала?
— Ты знаешь всё прекрасно, — гневно произнесла императрица, глядя на меня так, словно могла прочитать мои мысли.
— Да, я была в покоях. Мы обсуждали ваше здоровье, — честно ответила я. — Но то, о чём вы подумали, не было.
— В покоях? Не было? С драконом? — с ехидной улыбкой спросила императрица. — Больше ты не подойдёшь к моему сыну! Поняла меня? Как только ты появишься рядом с ним или я узнаю, что вы снова встречаетесь, я тебе устрою! Теперь к нему будут ходить другие. Ты будешь сидеть здесь. Я запрещаю тебе видеться с императором.
Её голос звучал так, будто она всё решила. Я не могла понять, что это? Материнская ревность? Королевский принцип? Или она делает ради того, чтобы в очередной раз доказать свою власть?
— Решила стать фавориткой? — продолжала императрица, её тон стал резким, а лицо исказилось гневом. — Меня — в могилу, а сама рядышком с моим сыном! Неплохо придумала! Только вот я умирать не собираюсь.
Она нервно позвонила в колокольчик. Вскоре на пороге появился Фруассар — воспитанный, учтивый и очень спокойный.
— Пусть мой сын придёт сюда! Лично! — приказала императрица, её голос был твёрдым и безапелляционным. Императрица покосилась на меня высокомерным взглядом. — Пусть эта врунья будет посрамлена.
Глава 41
Я почувствовала, как сердце сжалось. Взгляд императрицы был полон яда и боли, она будто бы надеялась, что я сейчас рассыплюсь пеплом на роскошный ковер. Кажется, она хотела этого больше всего на свете.
Фруассар, заметив этот взгляд, бросил мне в ответ понимающий взгляд. Учтиво поклонившись императрице, он вышел, оставляя меня одну с этим тяжелым грузом.
А вдруг он, глядя в глаза матери, скажет иное? Вдруг он откажется от своих слов? Тогда императрица возненавидит меня еще сильнее!
— Так что будешь сидеть здесь, — сказала императрица, её голос звучал мягко, но в нем слышался холод. — Под моим присмотром. С глаз долой из сердца вон! Во дворце столько красавиц, что он мигом о тебе забудет.
Миновало чуть более десяти минут, и двери в покои распахнулись. На пороге появился Аладар — спокойный, решительный, с холодной уверенностью в взгляде.
— Итак, матушка, — сказал он прямо с порога. — ты совсем себя не щадишь, если хочешь услышать это от меня лично. Я убрал твою стражу. Она тебе не нужна. Раз ты не дорожишь своей жизнью, зачем тебе стража?