хания! Кома! Ты чуть не убил его своим «блестящим» лечением!
Она победно посмотрела на Фролова, который растерянно переводил взгляд с меня на нее, потом на пациента, который, услышав все это, испуганно вжался в подушку.
Я молчал, держа в руках этот дурацкий листок. Что-то здесь было фундаментально неправильно. Клиническая картина — классическая, как из учебника. Реакция на лечение — мгновенная и абсолютно типичная.
Но этот анализ… он перечеркивал все.
— Эй, двуногий! — Фырк, который, кажется, единственный не поддался панике, запрыгнул мне на плечо. — Не слушай эту ведьму! Ты что, не видишь⁈ Пациенту же стало лучше! Прямо на глазах! А это значит, что твой диагноз — правильный, а эта бумажка врет!
Конечно, я был прав. Но как, черт возьми, это доказать? Как такое вообще было возможно? Диагноз — правильный. Лечение — правильное. Значит…
Значит, неправильным был… Анализ!
Но как?..
— Валентин, — я снова повернулся к пациенту, полностью игнорируя торжествующую Борисову. — Скажите мне еще раз, вы абсолютно точно вчера принимали аспирин?
— Да, лекарь, точно! — испуганно закивал он. — Целую пластинку за день уговорил, голова трещала.
— А сегодня утром? Может, хоть одну таблетку?
— Нет, что вы! Утром уже так плохо было, не до таблеток…
Я задумался.
Период полувыведения салицилатов из организма — от двух до тридцати часов, в зависимости от принятой дозы. Если он принял такую огромную дозу вчера днем, то к сегодняшнему утру в его крови все еще должна была быть токсическая концентрация. Но ее не было.
— Двуногий, а может, я понял! — неожиданно воскликнул у меня в голове Фырк. — А что, если его организм… ну… как-то по-особенному работает? Быстрее, чем у других, эту гадость из себя выводит?
Ускоренный метаболизм… Или…
— Фырк, быстро к пациенту! — мысленно скомандовал я. — Ныряй внутрь! Мне нужны не цифры, мне нужны процессы. Как работают его почки? Что происходит в печени? Что с кровью? Как его организм выводит лекарства? Мне нужно видеть все. Ищи тщательно и подробно.
— Есть, шеф! — Фырк тут же спрыгнул с моего плеча и, подлетев к кровати, коснулся лапкой руки пациента, словно растворившись в ней.
— Ну что, «гений»? — ехидно спросила Борисова, которая с интересом наблюдала за моими странными паузами. — Признаешь свою ошибку? Или будешь до последнего упорствовать в своей ереси?
— Ждите, здесь, — вместо ответа на вопрос сказал я. — Дойду до лаборанта Стасика. У меня к нему есть парочка вопросов.
С этими словами, я вышел из палаты, успев заметить на ходу как побледнела Белочка-Борисова.
Глава 7
Я шел по гулкому коридору, прокручивая в голове ее странную реакцию. Как только прозвучало имя Стасика, она напряглась, словно кто-то провел холодным лезвием у нее по спине.
Их что-то связывало. Она его подкупила? Запугала, чтобы он подделал анализ? Сейчас выясним.
Лаборатория встретила меня привычным запахом химических реактивов и тихим, монотонным гудением центрифуг. За приемной стойкой, уткнувшись в какой-то журнал, сидел сам виновник моих размышлений — худощавый парень лет двадцати пяти с вечно встревоженным выражением лица.
— О, господин лекарь Разумовский! — он тут же вскочил, едва меня увидев. — Вам еще какие-нибудь анализы нужны? Сделаю в лучшем виде!
Я молча обошел стойку и подошел к нему вплотную. В его глазах мелькнуло недоумение, которое тут же сменилось животным страхом, когда я схватил его за грудки его лабораторного халата и с силой прижал к стене.
— Т-ты что… ты с ума сошел⁈ — завопил он, пытаясь вырваться. — Что за рукоприкладство⁈ Охрана!
— Тихо, — процедил я сквозь зубы, прижимая свою левую ладонь к его груди, прямо в область сердца.
Если бы у этой сцены были свидетели, для них бы это выглядело как акт прямой угрозы. Но на самом деле я только что активировал свой «Сонар». Тонкая, почти невидимая струйка «Искры» прошла через мою ладонь, проникая в его тело.
Передо мной, в моем сознании, тут же развернулась детальная картина его физиологического состояния.
Сердце колотилось как бешеное — сто двадцать ударов в минуту. Надпочечники выбрасывали в кровь убойную дозу адреналина.
Зрачки расширены. Классическая реакция на страх. Отлично. Это будет моей отправной точкой.
— Что за фамильярные формулировки в последнее время, Станислав? — я смотрел ему прямо в глаза. — «Для Разумовского что угодно». С каких это пор мы с тобой стали такими близкими друзьями?
Пульс подскочил до ста сорока. Но… интересно. Вместе с волной страха я уловил и другую, отчетливую эмоцию. Стыд?
— Я… я просто… — Стасик сглотнул, не в силах выдержать мой взгляд. — После того случая с пациентом Шевченко… Я же тогда чуть человека не убил своей ошибкой! А вы… вы же все исправили. Спасли его. И меня, по сути, от тюрьмы и лишения лицензии спасли.
Сердцебиение начало понемногу выравниваться. Он говорил правду. «Сонар» четко показывал все физиологические маркеры искренности.
— Я просто хочу как-то… ну… загладить свою вину, — продолжал он. — Поэтому и стараюсь делать все анализы для вас в первую очередь. И перепроверяю их по три раза.
— А анализ пациента Свиридова? — я не ослаблял хватку. — Ты уверен, что там все было правильно?
— Абсолютно! — в его голосе прозвучали нотки неподдельной, искренней обиды. — Я его проверял трижды! Разными методами! Уровень салицилатов в его крови — в пределах нормы! Клянусь!
Я молча смотрел на него, но слушал уже не его слова, а ответ его тела. «Сонар» четко показывал картину. Его сердцебиение, хоть и оставалось учащенным от пережитого стресса, но полностью синхронизировалось с его словами.
Ни малейшего всплеска адреналина, ни одного предательского скачка давления, которые всегда сопровождают ложь. Физиологический отклик был кристально чистым. Он говорил абсолютную правду.
Я разжал пальцы. Стасик, лишившись опоры, мешком сполз по стене на холодный кафельный пол, жадно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Он смотрел на меня снизу вверх с ужасом и непониманием.
— В следующий раз, — бросил я, выходя из-за стойки, — просто делай свою работу. Без лишнего, неуместного подобострастия.
Выйдя из лаборатории, я остановился посреди коридора. Не люблю такие методы. Запугивание, физическое воздействие… грязно. Но, черт возьми, иногда это единственный способ быстро получить правдивую информацию. И «Сонар» в таких допросах — просто незаменимый инструмент.
Итак, что мы имеем? Я мысленно разложил факты по полочкам, как инструменты на стерильном столе.
Факт номер один: Стасик, вне всякого сомнения, говорил правду. А это значит, что лабораторный анализ был проведен правильно. Уровень салицилатов в крови Свиридова действительно был в норме на момент поступления.
Факт номер два: Клиническая картина и мгновенная, положительная реакция на специфическое лечение кричали о том, что у пациента было острое отравление салицилатами. Мой диагноз тоже был правильным.
Два правильных, но абсолютно взаимоисключающих факта. Парадокс.
Но в медицине, как и в любой точной науке, не бывает парадоксов. Бывает только недостаток информации или неверная ее интерпретация. Если анализ и диагноз верны, значит, ошибка кроется где-то между ними. В самой переменной.
И переменная здесь была только одна.
Сам пациент.
Ответ не в пробирках. Ответ лежит там, в палате. В его организме, в его анамнезе, в какой-то мелкой, упущенной всеми детали.
Я развернулся и решительным шагом направился обратно в приемный покой. Пора было вернуться к тому, что я умею лучше всего — к медицине. Фырк скорее всего там его всего изучил. И докопал до правды. Его-то доклад мне и нужен был.
Я вернулся в палату. Борисова и Фролов все еще были там, растерянно переглядываясь. Увидев меня, Алина криво усмехнулась.
— Ну что, сходил? Напугал бедного лаборанта до икоты? Добился своего?
Я остановился и холодно посмотрел на нее.
— Слушай сюда, Алина. Еще одна твоя язвительная реплика, и я разворачиваюсь и ухожу. И ты будешь разбираться с этим пациентом сама. Ты меня поняла?
Усмешка медленно сползла с ее лица. Она сглотнула и отвела взгляд.
— Поняла, — тихо ответила она.
— Вот так-то лучше! — одобрительно прокомментировал Фырк, который уже сидел на пациенте, свесив задние лапки и покачивая ими. — А то совсем расхрабрилась тут, змея подколодная!
Я повернулся к пациенту. Свиридову за время моего отсутствия стало заметно лучше. Дыхание почти полностью выровнялось, шум в ушах, по его словам, уменьшился, а взгляд стал гораздо более осмысленным. Он даже пытался приподняться на кровати.
— Фырк, ну что там? Картина изменилась? — мысленно спросил я, снова подходя к кровати и делая вид, что проверяю пульс.
— Так, двуногий, докладываю! — голос Фырка зазвучал в моей голове отчетливо. — Там такие дела! Его почки работают, как сумасшедшие! Как будто включили режим гиперфильтрации! И в почечных канальцах… погоди-ка… Ого!
— Что там? — мысленно поторопил я его.
— pH мочи! Она у него уже щелочная! Сама по себе! Без всякого твоего бикарбоната!
Я замер. Щелочная моча при тяжелейшем метаболическом ацидозе в крови? Это же физиологический нонсенс, абсолютный парадокс! Такого просто не могло быть. Если только…
— А печень? — быстро спросил я.
— Печень тоже работает, как на форсаже! Ферменты какие-то гиперактивные, метаболизм ускорен в несколько раз!
И в этот момент все кусочки мозаики сложились в единую, невероятную, но единственно возможную картину. Ускоренный метаболизм в печени. Усиленная фильтрация в почках. И эта аномальная щелочная моча, которая сама по себе способствует максимально быстрому выведению салицилатов…
Я нахмурился. Это объясняло, почему салицилаты вывелись из его организма с такой космической скоростью. Но это не объясняло причину такой аномальной реакции.
— А в крови что-нибудь еще есть? — спросил я, лихорадочно перебирая в голове варианты.