— Откуда такая уверенность, что он все понял?
— Потому что вместо того, чтобы госпитализировать пациента с явными признаками тяжелого отравления, он вколол ему ударную дозу фуросемида — мощнейшего мочегонного. Пытался «промыть» организм, чтобы сбить лабораторные показатели. Заметал следы, проще говоря.
Мышкин отложил вилку и нож. Его лицо стало серьезным.
— Продолжайте.
— Он не оказал правильной помощи, не поставил диагноз. Его действия чуть не привели к смерти пациента, потому что метаболический ацидоз мочегонным не лечится, он его только усугубляет. И я готов поставить десять тысяч против одного, что в журнале вызовов скорой помощи вы не найдете ни единой записи об этом визите Сычева.
— Это очень серьезное обвинение, Илья, — Мышкин задумчиво потер подбородок. — Но, должен признать, оно доказуемо. Если вызов действительно был, а записи о нем в официальном журнале нет… это уже уголовное преступление.
— Именно, — я кивнул. — Это та самая ниточка, за которую можно и нужно потянуть. Системная халатность, сокрытие преступления, оставление в опасности. И у нас есть живой, готовый говорить свидетель — сам Свиридов и его жена.
Мышкин допил свое вино и откинулся на спинку диванчика.
— Я понимаю вашу логику. Она безупречна. Но есть одна проблема. Если мы сейчас, на основании этого случая, возьмем в разработку одного только Сычева, вся остальная цепочка мгновенно уйдет в глубокое подполье. Волков, аптекарь, ваш таинственный «Архивариус»… они просто залягут на дно. Нам нужно размотать весь клубок, а не обрывать одну нитку.
Я доел свой бифштекс и аккуратно вытер губы салфеткой.
— Я знаю, как это сделать.
Мышкин удивленно приподнял бровь.
— У меня есть план, как собрать доказательства на них всех. И взять! С поличным. Вечером я вам позвоню и изложу все детали.
Не дожидаясь его ответа, я встал, оставил на столе несколько купюр за свой нетронутый чай и направился к выходу. План, дерзкий и рискованный, уже полностью созрел в моей голове. Но для его реализации мне не хватало одного, самого главного элемента. Мне нужна была Кристина. Она должна была стать моим главным, и ничего не подозревающим, козырем в этой игре.
Я вернулся в больницу. Время было обеденное, коридоры опустели. Я прошел в хирургическое отделение. Как я и ожидал она была на месте — заканчивала заполнять какие-то вечерние отчеты на сестринском посту. Она была одна, и это было мне на руку.
Не говоря ни слова, я подошел, взял ее за локоть и решительно потащил в сторону ближайшей подсобки.
— Илья! Ты что делаешь⁈ Пусти! — пищала она, пытаясь вырваться, но я держал крепко.
— Хватит тянуть время, Кристина, — сказал я, заталкивая ее в тесную каморку, заставленную швабрами и ведрами. Я закрыл за нами дверь и повернулся к ней. — Нужно разбираться с твоим дядей и его бизнесом. Прямо сейчас. Сегодня к нам привезли пациента, который чуть не умер от их просроченного аспирина!
Лицо Кристины стало белым, как ее халат.
— Я… я боюсь, Илья, — прошептала она. — Он же мой дядя… Если все вскроется, меня же тоже повяжут, как соучастницу! Я же знала и молчала! Я работу потеряю, это же все, что у меня есть…
Она выглядела такой потерянной и до смерти напуганной. Нужно было дать ей не просто обещания, а четкий план действий.
— Послушай меня внимательно, — сказал я, положив руки ей на плечи. — Если не можешь идти к дяде, есть другой путь.
Она с надеждой подняла на меня глаза.
— Они ведут какой-то учет своего «товара»? — спросил я. — Тетради, блокноты, записи? Что-нибудь?
— Д-да, наверное… — неуверенно кивнула она. — Я видела у дяди толстую тетрадь, куда он что-то записывает после встреч с Сычевым.
— Отлично. Где он ее хранит?
— Дома. Где-то в кабинете, в сейфе, я думаю.
— Вот! — я ободряюще сжал ее плечи. — Твоя задача — попасть к нему в квартиру, когда его не будет дома. Ты же его племянница, у тебя наверняка есть ключи или повод зайти. Тебе нужно найти эту тетрадь. Переверни там все вверх дном, если понадобится, но найди ее. Сфотографируй каждую страницу. Это и будут наши неопровержимые доказательства. На работе он такие вещи держать не станет, слишком рискованно. А вот дома, в сейфе — самое то. Справишься?
Она несколько секунд молча смотрела на меня, ее глаза были круглыми от ужаса и в то же время от азарта. Это было не просто задание. Это был шанс.
— Я… я попробую, — прошептала она. — Но не знаю… он ведь может заподозрить, что я… и этот следователь…
Я вздохнул. Давить на нее сейчас было бесполезно. Я положил руки ей на плечи и пустил по ним легкий, едва ощутимый поток своей «Искры» — не лечебный, а успокаивающий.
— Послушай меня внимательно, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Я тебя защищу. Я не дам тебя в обиду. Мы все сделаем так, что Мышкин даже не подумает, что ты была в курсе. Ты просто поможешь следствию.
«Искра» делала свое дело. Я чувствовал, как уходит напряжение из ее плеч, а дыхание становится ровнее.
— Правда? — она с надеждой подняла на меня свои огромные, полные слез глаза. — Ты правда меня защитишь?
— Обещаю.
И тут произошло то, чего я совершенно, абсолютно не ожидал. Она вдруг подалась вперед, обвила руками мою шею и впилась мне в губы отчаянным поцелуем. От неожиданности я на секунду замер, а потом, придя в себя, попытался мягко, но настойчиво ее отстранить.
Именно в этот самый момент дверь в подсобку с громким скрипом распахнулась.
— Ой! — на пороге, с ведром в руке, стояла медсестра Галина. Она не ушла. Она не извинилась и не сделала вид, что ничего не заметила.
Она замерла, и ее маленькие, любопытные глазки с нескрываемым, почти научным интересом начала разглядывать нашу живописную композицию: я, пытающийся отцепить от себя Кристину, которая все еще висела у меня на шее, а сама Кристина, с заплаканными глазами и размазанной помадой.
— О-о-о, двуногий! — в голове раздался веселый, почти ликующий голос вернувшегося Фырка. — Да это же Галка-болтушка! Лучшее информационное агентство в этой больнице! Через час вся хирургия будет знать, что ты зажимаешься с медсестрами по подсобкам! А через два — весть дойдет и до твоей Вероники! Готовься к фейерверку!
Магистр Борис Аркадьевич Вольский, личный лекарь барона фон Штальберга, с вежливой, но натянутой улыбкой поправлял белоснежные манжеты своего халата. Он чувствовал себя униженным.
Вот уже три дня он, один из самых дорогих диагностов Владимира, был низведен до роли «второй скрипки». Все его наставления не слышали и воспринимали в штыки. А вот слова какого-то провинциального юнца-подмастерья… Возводили в ранг религии!
В просторной, залитой утренним солнцем, палате барон Ульрих фон Штальберг, облаченный в шелковый халат, бодро расхаживал от окна к столу. Его лицо, благодаря назначенным Разумовским альфа-блокаторам, уже не было багровым, а приступы ярости сменились непривычной, деловитой энергичностью.
— Ну, что там, Вольский? — бросил он, не оборачиваясь. — Каковы результаты ваших перепроверок? Мой юный гений из Мурома не ошибся?
— Нет, ваше сиятельство, — в голосе Вольского сквозило плохо скрываемое раздражение. — Как и предсказал… подмастерье Разумовский, суточный анализ мочи на метанефрины показал многократное превышение нормы. Диагноз «феохромоцитома» можно считать окончательно подтвержденным.
— А опухоль? — лениво поинтересовался барон. — Вы ее нашли? Или она снова от вас спряталась?
— Мы провели полное контрольное сканирование сегодня утром, как и положено по предоперационному протоколу, — процедил Вольский. — Да. Опухоль, как он и предполагал, находится вне надпочечников, у бифуркации аорты. Размер — полтора сантиметра. Все сходится до миллиметра с тем, что было в заключении нашей клиники.
Барон удовлетворенно кивнул, как будто речь шла о биржевых котировках, а не о бомбе в его собственном теле.
— Отлично. Значит, этот парень — гений. Когда там операция?
Вольский глубоко вздохнул, собираясь с духом для последней, отчаянной попытки.
— Ваше сиятельство, я понимаю ваше… доверие к этому молодому человеку. Он, безусловно, обладает незаурядным диагностическим талантом. Но… — он сделал шаг вперед, — … диагностика — это одно, а хирургия — совершенно другое! Вы же понимаете, что удаление опухоли, — это сложнейшее вмешательство, требующее высочайшей квалификации!
Барон остановился и посмотрел на него в упор.
— И что ты предлагаешь, Борис Аркадьевич?
— Я уже договорился с и опытным хирургом. Магистром Штраусом из столичного медицинского центра! Он готов прилететь и лично провести операцию. Это будет гарантия успеха! А ваш… протеже… сможет ассистировать, поучиться у настоящего Магистра. Это будет для него огромной честью.
Барон слушал его, и его глаза опасно сузились.
— Поучиться? Честью? — он медленно подошел к Вольскому. — Борис, ты, кажется, так ничего и не понял. Десять лет ты и такие же «магистры», как твой Штраус, лечили меня от «нервов». Десять лет я жил на пороховой бочке и мог умереть в любой момент от вашей «компетентности». А этот парень, этот подмастерье, поставил мне диагноз за пять минут, глядя на мою красную рожу в грязном полицейском участке.
Он ткнул пальцем в грудь опешившему магистру.
— Так что запомни. Операцию мне будет проводить он. Разумовский. А ассистировать ему, — барон сделал паузу, наслаждаясь производимым эффектом, — будешь ты, Борис.
Вольский отшатнулся, как от удара.
— Я⁈ Ассистировать… подмастерью⁈
— Именно, — холодно подтвердил барон. — Или, если твоя гордость не позволяет, можешь позвать своего хваленого Магистра Штрауса, пусть он ему ассистирует. А ты и все остальные твои подопечные, включая того бездаря Филатова, что пропустил мою аневризму два года назад, будут стоять у стеночки и смотреть. Учиться! Понятно⁈
Вольский стоял бледный, с открытым ртом. Это было не просто решение. Это было публичное, изощренное унижение. Заставить его, Магистра, подавать инструменты какому-то провинциальному выскочке…