Он молчал несколько секунд.
— Осознаю, двуногий, — его голос прозвучал на удивление серьезно. — Не подведу.
— Вот и отлично.
Я встал и пошел в спальню. Что ж. Иметь при себе УЗИ-сканер, который в режиме реального времени видит каждый сосуд, каждую спайку, каждую аномалию… Это было очень неплохое подспорье для первой операции. Очень неплохое.
Операционное утро встретило меня тревожной, почти звенящей тишиной. Я проснулся за час до будильника и больше заснуть уже не смог. Лежал, глядя в потолок, и мысленно, шаг за шагом, прокручивал в голове предстоящую операцию.
В больнице я был ровно в семь. Первым делом — к Кулагину. Он не спал, сидел на кровати, одетый в больничную рубаху, и смотрел в окно на просыпающийся город.
— Как себя чувствуете, Михаил Вячеславович?
— Как человек, который добровольно идет на казнь, — он криво усмехнулся. — Но я готов, лекарь. Делайте, что должны.
— Все будет хорошо, — я проверил его пульс. Частый от волнения, но ровный. — Через несколько часов будете рассказывать жене по телефону, какой вы герой.
В предоперационной уже царила привычная деловая суета. Медсестры раскладывали стерильные инструменты, тихо переговариваясь. Артем Воронов, уже в операционном костюме и шапочке, сосредоточенно проверял аппаратуру наркозного аппарата.
— Доброе утро, коллега, — он кивнул мне. — Готовы?
— Более чем.
Кулагина привезли на каталке. Он был бледнее полотна, а его большие, натруженные руки мелко дрожали. Я наклонился к нему, чтобы слышал только он.
— Михаил Вячеславович, помните, о чем мы говорили. У вас есть внук. И он ждет своего деда дома. Все будет хорошо.
Он лишь молча кивнул, не в силах говорить.
— Начинаем вводить наркоз, — скомандовал Артем.
Игла мягко вошла в вену. Я увидел, как Артем, одновременно с введением препарата, приложил ладонь к катетеру и пустил по вене тонкую, почти невидимую струйку своей «Искры». Он не просто «усыплял» его химией. Он использовал магию, чтобы успокоить сосуды, снять преднаркозный стресс и сделать вхождение в сон максимально мягким и безболезненным.
Я с уважением наблюдал за его работой. Это был знак настоящего профессионала.
Глаза Калугина медленно, без всякой паники, закрылись. Его дыхание почти сразу стало глубоким и размеренным. Напряжение, которое до этого сковывало его тело, окончательно покинуло его.
— Пациент готов, — доложил Воронов, кивнув мне.
Именно в этот момент в операционную, как хозяин, вошел Шаповалов. Свежевыбритый, подтянутый, с холодным, сфокусированным блеском в глазах — настоящий хирург перед боем.
— Ну что, Разумовский, готов блистать? — бросил он, пока сестра помогала ему надеть стерильный халат.
— Готов работать, Игорь Степанович, — поправил я.
— Правильный ответ, — он кивнул, вставая напротив меня, через операционный стол. — Начинаем.
Скальпель лег в мою протянутую руку так привычно и удобно, будто был ее продолжением. Знакомая, приятная тяжесть стали. Я дома.
Я сделал первый разрез — уверенный, ровный, одной линией. Кожа послушно разошлась, обнажая желтоватую подкожную клетчатку.
— Хорошо, — едва слышно одобрил Шаповалов. — Продолжайте.
Слой за слоем, аккуратно коагулируя мелкие сосуды, я входил вглубь брюшной полости. Все шло по плану: фасции, мышцы, брюшина. Вот блеснул край печени. А вот и цель — желудок. Аккуратно выведя его в рану, я увидел ее. Язва. Глубокая, уродливая, с плотными, каллезными краями.
— Некрасивая подруга, — прокомментировал Шаповалов. — Но вполне операбельная. Выделяйте двенадцатиперстную кишку.
Я начал аккуратно, шаг за шагом, отделять зону язвы от окружающих тканей, от плотных спаек, которые образовались за годы хронического воспаления. Работа была ювелирной, но шла гладко. Слишком гладко.
И тут…
— Что за черт? — Шаповалов, который до этого молча наблюдал, резко наклонился над столом. — Почему так кровит?
Из тканей вокруг язвы, из-под зажима, начала сочиться кровь. Не просто капли — мелкие, злые струйки, которые мгновенно заливали операционное поле, превращая его в багровое озеро.
— Коагулятор! Мощность на максимум!– скомандовал я, пытаясь прижечь источник.
Но это не помогало. Казалось, будто вся сосудистая сеть в этой зоне сошла с ума и решила открыться одновременно.
— Давление падает! — крикнул из-за ширмы Артем. — Сто на шестьдесят… девяносто на пятьдесят… восемьдесят…
— Черт! — Шаповалов встал ко мне вплотную. — Зажимы! А я попробую «Искрой»!
Он приложил одну руку к краю раны, и я увидел, как от его ладони пошло плотное, золотистое свечение. Его «Искра» была невероятно мощной, как раскаленный металл. Он пытался силой своей воли «сжать» сосуды, остановить кровотечение!
Мы лихорадочно работали, пытаясь остановить этот кровавый потоп, но это было все равно что пытаться заткнуть пальцами сотню дырок в прорвавшейся плотине. Кровь шла отовсюду.
— Пульс сто сорок! Давление шестьдесят на ноль! У нас гемодинамический коллапс! — голос Артема сорвался почти на крик.
Магия Шаповалова не справлялась. Поток был слишком сильным, он прорывал его магический барьер.
— Разумовский! Помогай! — попросил он, не отрывая руки.
Он запоздал с просьбой. Я уже приложил свои руки напротив его.
— Вливаю «Искру» с другой стороны! Создаем тиски! — прокомментировал я.
Моя «Искра» была слабее, тоньше, но я направил ее узким, сконцентрированным потоком, пытаясь создать встречное давление. Наши два потока — его мощный, давящий, и мой — тонкий, но острый, как скальпель, — встретились внутри пациента, пытаясь сжать невидимую губку, из которой хлестала жизнь.
— ТАМПОНИРУЕМ! НЕМЕДЛЕННО! — рявкнул Шаповалов. — Салфетки, быстро!
Мы работали слаженно, как единый механизм, пытаясь остановить этот багровый потоп. Салфетка за салфеткой, зажим за зажимом. Но кровотечение было диффузным, оно шло, казалось, отовсюду.
— Двуногий! Это ненормально! Это совершенно ненормально! — Фырк в панике метался по операционной у меня в голове. — Ткани не должны так себя вести! Тут что-то совсем не то!
— Переливание! — крикнул я, не слыша его. — Нам срочно нужна кровь! Первую группу, резус-отрицательную!
— Уже начали! — откликнулась откуда-то сбоку медсестра.
Минуты тянулись как часы. Салфетка за салфеткой, пропитавшись кровью, уходили в рану. А мана таяла на глазах. Сил совсем не оставалось, когда, наконец, после пятой или шестой итерации, темп кровотечения начал замедляться.
— Давление… давление стабилизируется, — с трудом выдохнул Артем. — Семьдесят на сорок… восемьдесят на пятьдесят… Жив. Пока.
— Зашиваем то, что есть, поверх тампонов, — тяжело дыша, решил Шаповалов. — Быстро. Потом будем разбираться. Вторая ревизия через сутки.
Мы экстренно, широкими стежками, ушили брюшную полость, оставив в животе дренажи и пачку тампонов. Кулагина, состояние которого удалось стабилизировать на критически низкой отметке, повезли в реанимацию.
В предоперационной Шаповалов сорвал с лица маску и, тяжело дыша, повернулся ко мне. Его лицо было багровым.
— Что это, черт возьми, было, Разумовский⁈
Глава 2
— Атипичная сосудистая реакция, — я снял перчатки, спокойно раскладывая в голове версии. — Возможно, скрытая коагулопатия, которую не показали стандартные тесты. Или сосудистая мальформация в стенке кишки.
— При язве такого быть не должно! — он шагнул вплотную. — Пациент чуть не умер у нас на столе!
— Это могла быть злокачественная опухоль, — тихо сказал Артем, который вошел следом. — Разваливающаяся, проросшая в сосуды.
— Биопсия до операции была чистая, — напомнил я. — Но я взял несколько образцов тканей во время вмешательства. Отправим на экстренную гистологию, она покажет точно.
— Биопсии могут ошибаться, — Шаповалов устало потер лицо. — Черт. Ладно. Все, нужен срочный консилиум. Немедленно. А ты, — он в упор посмотрел на меня, — лично проследи за ним в реанимации. Каждые полчаса мне докладывать.
Он развернулся и, хлопнув дверью, вышел.
— Двуногий, — Фырк уселся на ближайший монитор, чувствуя как я напряжен от этой ситуации. — Давай я нырну в него. Очень внимательно всё посмотрю. Что-то здесь совершенно нечисто.
Ситуация была сложной, почти катастрофической. Но паниковать не было ни времени, ни смысла. Нужно было хладнокровно найти причину. И устранить ее.
Когда за Шаповаловым с грохотом захлопнулась дверь, в холодной, стерильной предоперационной повисла тяжелая тишина. Было слышно лишь, как монотонно гудит вентиляция да капает вода из крана. Мы остались вдвоем с Артемом.
Он медленно стянул с лица маску, затем снял очки и принялся методично протирать их стерильной салфеткой. Судя по всему, это была его нервная привычка — способ привести мысли в порядок после стресса. Некоторое время он молчал, сосредоточенно глядя на стекла, а потом, так и не надев очки, повернулся ко мне.
— Знаешь, Илья, я в анестезиологии уже пять лет, — наконец заговорил он тихим, почти академическим голосом. — Видел всякое. Но такого, как сегодня, — никогда. Я сейчас прокручивал в голове весь ход наркоза… И вот что странно. Давление у него начало падать еще до того, как открылось массивное кровотечение. Сначала медленно, потом все быстрее. Это… это не укладывается ни в одну из известных мне логических схем.
Я стянул с головы промокшую от пота хирургическую шапочку и провел рукой по волосам.
— Значит, ты тоже это заметил. Я думал, мне показалось.
— Не показалось, — он покачал головой. — Поэтому я и отметаю идею про раковую опухоль. Даже если бы она проросла в аорту, гемодинамика рухнула бы после того, как ты ее задел, а не до.
— Согласен, — я кивнул. — Что-то мы упускаем. Какой-то ключевой фактор, который лежит на поверхности, но мы его в упор не видим.
Артем внимательно посмотрел на меня. В его глазах не было ни тени осуждения или поиска виноватых. Только чистое, неподдельное профессиональное любопытство.