Я осторожно работал манипуляторами, длинными, тонкими инструментами, которые стали продолжением моих рук.
Миллиметр за миллиметром я отделял плотную, багровую ткань опухоли от окружающих сосудов, работая в опасной близости от пульсирующей аорты.
Несмотря на всю предоперационную подготовку, на литры альфа-блокаторов, влитых в барона, я знал — риск криза оставался запредельно высоким. Каждое прикосновение к этой адреналиновой бомбе было сродни работе сапера, перерезающего провода.
И все-таки… она взорвалась.
Едва мой диссектор коснулся плотной капсулы опухоли, чтобы отделить ее от питающей вены, она отреагировала. Отреагировала мгновенным, тотальным, суицидальным выбросом катехоламинов в кровь.
— Илья! — голос Артема, до этого спокойный и монотонный, прорезал напряженную тишину операционной, как удар хлыста. — У нас скачок! Давление двести сорок на сто сорок! Пульс сто восемьдесят и растет! Начинается частая желудочковая экстрасистолия!
На мониторе ЭКГ, до этого выводившем ровный, ритмичный узор, началась настоящая вакханалия. Узкие, правильные комплексы то и дело прерывались широкими, уродливыми «проскальзывающими» ударами, которые шли один за другим.
Сердце, отравленное чудовищной дозой адреналина, сходило с ума, готовое в любой момент сорваться в фибрилляцию — хаотичное, бесполезное подергивание, равносильное остановке.
— Черт! — панически выругался Харламов, отшатнувшись от стола. — Я же говорил! Это безумие! Прекращайте операцию! Убирайте инструменты! Мы его теряем!
— Спокойно, — мой голос прозвучал ровно, почти безразлично. Я не отрывал взгляда от монитора, на котором разворачивалась драма. Мозг работал холодно и быстро. Отступать было поздно. Гормоны уже в крови, и они будут циркулировать, убивая пациента, пока мы не перекроем источник. — Артем, готовь эсмолол, сто миллиграммов внутривенно, болюсно. Харламов, мне нужен длинный сосудистый зажим. Быстро!
— Вы с ума сошли⁈ Криз неконтролируемый! Нужно прекращать!
— Зажим! — рявкнул я, впервые за всю операцию повысив голос.
Что-то в этом коротком, лишенном эмоций приказе — или, может быть, абсолютная уверенность в моем взгляде — заставило его подчиниться. Дрожащими руками он схватил с лотка нужный инструмент и протянул мне.
Единственный выход — пережать центральную вену опухоли. Перекрыть кран на этой прорванной адреналиновой трубе.
Работая с ювелирной, почти нечеловеческой точностью, я подвел тонкие бранши зажима к самому основанию опухоли, где в нее впадал главный питающий сосуд.
— Сейчас будет больно, — предупредил я Артема.
Артем, стоявший у изголовья, мгновенно понял, что я имел в виду.
На профессиональном сленге лекарей-реаниматологов это означало только одно — сейчас начнется гемодинамический ад. Дикие, непредсказуемые скачки показателей на мониторе, когда система, лишенная привычной дозы допинга, начнет метаться между крайностями.
Его руки тут же легли на шприцы с заранее набранными препаратами — один, чтобы остановить обезумевшее сердце, а другой, наоборот, чтобы запустить его снова, если мы переборщим.
— Как только пережму — сразу вводи бета-блокатор. Не секундой раньше, сосредоточенно произнес я.
— Готов! — донеслось от него.
Одно точное, выверенное движение — и зажим сомкнулся на вене. Я увидел на мониторе, как опухоль, лишенная оттока, на мгновение дернулась и набухла, как переполненная губка.
— Вводи!
Глава 12
Артем с силой нажал на поршень шприца. На мониторах все еще бушевала буря — давление зашкаливало, пульс скакал на грани срыва. Но теперь, когда новые порции яда не поступали в кровоток, лекарство наконец-то начало действовать.
— Давление двести двадцать… двести… сто восемьдесят… — чеканил Артем, как метроном, возвращающий сбившийся ритм.
Я тем временем, не теряя ни секунды, быстро, несколькими точными движениями отсек обесточенную, беспомощную опухоль от аорты и окружающих тканей.
— Сто шестьдесят… сто сорок… Пульс сто двадцать… сто десять… Ритм синусовый. Стабилизируемся!
По операционной пронесся тихий, почти беззвучный, но абсолютно единодушный выдох облегчения. Кризис миновал. Буря утихла.
— Молодец, двуногий! — мысленно воскликнула Шипа, которая все это время невидимо висела у меня над плечом. — Это было красиво! Очень красиво
Остальная часть операции прошла в образцовой, почти будничной тишине.
Без подпитки гормонами брюшная полость вела себя идеально, кровотечение было минимальным. Я аккуратно извлек опухоль через один из портов, еще раз тщательно проверил гемостаз, убедившись, что клипсы на сосудах стоят надежно, и промыл брюшную полость теплым раствором.
— Можно зашивать, — объявил я, снимая перчатки. — Артем, начинай потихоньку выводить из наркоза.
Операция, от первого разреза до последнего шва, заняла чуть меньше двух часов. Для такого сложного и опасного вмешательства — превосходное, почти рекордное время.
В комнате отдыха я сорвал с лица маску и жадно, в несколько больших глотков, осушил стакан холодной воды. Руки, освобожденные от перчаток, слегка подрагивали — адреналин, выброшенный в кровь во время кризиса, все еще бурлил в организме, не желая униматься.
Дверь тихо открылась. В комнату вошел Харламов.
Без маски он выглядел совершенно другим человеком — уставшим, опустошенным и словно постаревшим на десять лет. От его былой надменности не осталось и следа.
Несколько секунд он молча стоял у двери, потом медленно подошел ко мне.
— Вы… вы спасли его, — тихо произнес он, и в его голосе не было ни капли прежнего металла. — Когда начался тот криз, я думал — все, потеряли. Любой другой на вашем месте отступил бы. А вы… я был неправ.
Он протянул руку. Я, секунду помедлив, пожал ее.
— Бывает, — просто сказал я. — Главное — барон будет жить.
Харламов молча кивнул и, не сказав больше ни слова, вышел. А я откинулся на спинку мягкого дивана, закрыл глаза и впервые за последние несколько часов позволил себе почувствовать глубокую, всепоглощающую, но невероятно приятную усталость после хорошо сделанной работы.
— Ну что, двуногий, — раздался у меня в голове знакомый бархатный голос. Призрачная голубая кошка материализовалась из воздуха и грациозно уселась на подлокотник дивана. — Теперь я готова поговорить. Ты заслужил.
— Наконец-то, — усмехнулся я, не открывая глаз. — Так кто же ты?
— Ой, это долгая история, — Шипа грациозно устроилась на подлокотнике дивана, обвив свой нематериальный хвост вокруг таких же нематериальных лап. Ее изумрудные глаза внимательно смотрели на меня. — С чего бы мне начать…
— Ты прям совсем как мой бурундук, — хмыкнул я мысленно.
— Так! Не надо меня с мышами сравнивать! — возмутилась она.
Ответить я не успел. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату отдыха буквально влетел взмокший Артем.
— Илья! Это было просто невероятно! — он плюхнулся на соседний стул, — Как ты додумался пережать вену именно в тот момент? Я уже думал, мы его стопроцентно потеряем! Давление летело в пропасть с такой скоростью!
Шипа раздраженно фыркнула и демонстративно отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Я мысленно вздохнул — похоже, откровения действительно придется отложить.
— Опыт и немного везения, — ровным голосом ответил я. — Как барон?
— Стабилен! — он с энтузиазмом хлопнул себя по коленям. — Показатели в норме, давление сто двадцать на восемьдесят, ритм идеальный. Красота! — Артем устало потер лицо. — Знаешь, я участвовал во многих операциях, но такого напряжения не испытывал очень давно. Когда давление подскочило до двухсот сорока, я уже мысленно прощался с лицензией и прикидывал, где буду искать работу.
— Но ты не запаниковал. Это главное.
— Ну, когда ведущий хирург спокоен как удав и раздает четкие команды, волей-неволей держишь себя в руках, — он усмехнулся. — Ладно, пойду еще понаблюдаю за его благородием. После таких американских горок лучше перестраховаться. Мало ли что.
Артем, все еще переполненный эмоциями, вышел, оставив за собой шлейф возбуждения. Я повернулся к Шипе, которая все так же демонстративно смотрела в стену.
— Так на чем мы остановились?
Но судьба, кажется, решила в эту ночь все-таки поиздеваться надо мной. Дверь снова открылась, прерывая мой вопрос.
В комнату вошел худощавый мужчина лет пятидесяти в дорогом, идеально сидящем костюме и очках в тонкой золотой оправе. Я сразу узнал его — он был одним из тех, кто стоял в толпе у кровати барона, когда я только прибыл.
— Господин лекарь Разумовский? — он слегка, почти незаметно, поклонился, что, учитывая его холеный вид, выглядело особенно весомо. — Позвольте представиться — Евгений Аркадьевич Мельников, личный секретарь его благородия. От имени барона и всей его семьи хочу выразить вам нашу глубочайшую и безграничную благодарность за спасение его жизни.
— Это моя работа, — ровным голосом ответил я.
— Не скромничайте, господин лекарь. То, что вы сделали сегодня, выходит далеко за рамки обычной работы, — он с достоинством поправил очки. — Барон пришел в себя и просил передать — он хотел бы, чтобы вы лично наблюдали за его восстановлением в ближайшие дни. Разумеется, все необходимое для вашего комфортного пребывания будет предоставлено. Отдельные апартаменты для вас и господина Воронова, полное обеспечение, любые медикаменты и оборудование по первому вашему требованию.
— Я и так собирался остаться до полной стабилизации состояния пациента.
— Превосходно! — на лице Мельникова отразилось искреннее облегчение. Он снова едва заметно поклонился. — Не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Если что-то понадобится — я буду в приемной барона, к вашим услугам круглосуточно.
Он вышел, аккуратно, почти беззвучно прикрыв за собой дверь.
Апартаменты, личный ассистент, любые ресурсы по первому требованию… Барон умел быть благодарным. И, что важнее, он был человеком действия.