Не будь его воли и прямого давления, вся эта история почти наверняка скатилась бы к типичной гильдейской бюрократии.
Но барон ценил не ранг, а результат. И платил соответственно. Что ж, работать в таких условиях, когда тебе полностью доверяют и убирают с пути все преграды, было определенно комфортнее.
Главное — не привыкать. Роскошь и вседозволенность расслабляют, а мне сейчас расслабляться было нельзя.
— Ну наконец-то! — нетерпеливо воскликнула Шипа, спрыгивая с подлокотника и снова материализуясь у меня на плече. — Неужели все эти смертные закончили свои дела? Сколько можно прерывать важный разговор
— Итак, — я откинулся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее. — Ты говорила, что готова рассказать о себе.
— Да, пожалуй, ты заслужил, — Шипа грациозно взлетела с подлокотника и начала медленно кружить по комнате, ее полупрозрачный силуэт оставлял в воздухе едва заметный, мерцающий шлейф. — Я дух этой больницы. Точнее, один из духов-хранителей.
Я замер, переваривая информацию.
— Один из?
— Конечно. В каждой крупной больнице, в каждом месте, где переплетаются жизни и смерти, есть такие, как я. Мы… как бы это объяснить на вашем примитивном языке… Мы часть самого здания, его душа. Появляемся, когда место достаточно долго пропитывается сильными эмоциями — болью, надеждой, отчаянием, радостью исцеления.
Я слушал внимательно. Это было оно. Объяснение, которое я так долго искал. Это объясняло существование Фырка. Он был духом Муромской больницы.
— Наш долг — помогать целителям. Мы буквально не можем НЕ помогать, — Шипа легко приземлилась на полированный журнальный столик, не издав ни звука. — Это заложено в самую нашу природу. Но есть одно «но» — мы можем выбирать, кому помогать. Создавать связь. Или не выбирать никого.
— И ты выбрала второй вариант?
— Именно! — она довольно мурлыкнула, и звук этот прозвучал не в воздухе, а прямо у меня в голове. — Уже почти двести лет я свободна как ветер. Никаких обязательств, никакой ответственности. Красота!
— Но почему? Разве помогать — не твое главное предназначение?
Ее изумрудные глаза на мгновение сверкнули холодным огнем.
— Не твое дело, двуногий. У меня свои причины.
Я не стал настаивать. За ее резкостью явно скрывалась какая-то старая боль, и лезть туда было бы верхом глупости.
— Но ты меня заинтересовал, — продолжила она уже более спокойным тоном. — Живой человек, который меня видит! За все эти годы — впервые! Думаю, это из-за твоего бурундука. Связь с одним духом открывает и обостряет восприятие к другим.
— Логично. И что теперь?
— А теперь мне скучно, — Шипа грациозно потянулась, выгибая свою призрачную спину. — Поэтому я буду ходить за тобой хвостом. Посмотрю, что ты за фрукт такой. Но сразу предупреждаю, привязываться не собираюсь — это всегда заканчивается болью расставания. Люди смертны, а мы вечны.
В ее бархатном голосе на последней фразе промелькнула отчетливая, едва уловимая тень старой, глубоко спрятанной печали.
— Кстати, ты умеешь сканировать пациентов изнутри? Как Фырк?
— Ты же не мой хозяин, двуногий, — фыркнула она, и ее аристократическая надменность тут же вернулась. — Какая разница, что я умею?
— Почему все фамильяры такие вредные? — пробормотал я себе под нос.
— Потому что можем себе это позволить, — самодовольно ответила Шипа, снова устраиваясь у меня на плече.
Я вышел из комнаты отдыха в поисках Харламова — нужно было обсудить послеоперационное ведение барона и заполнить необходимые протоколы.
Владимирская больница, со своими бесконечными, гулкими переходами и одинаковыми дверьми, оказалась настоящим лабиринтом.
— Направо, — подсказала Шипа, бесшумно летящая рядом. — Я чувствую его противную, самодовольную ауру.
Свернув за угол, я увидел их — магистр Харламов и молодой человек лет тридцати стояли у огромного панорамного окна в конце коридора. Расстояние было приличным, слов не разобрать, но язык тела говорил сам за себя.
Молодой человек был бледен как полотно. Его руки мелко дрожали, он то и дело проводил ладонью по лицу. Харламов что-то говорил ему, отрывисто жестикулируя, и по его позе было ясно, что это не дружеская беседа, а строгий выговор.
— Это Альберт, сын барона, — прошептала Шипа у меня в голове. — Милый мальчик, но совершенно слабохарактерный.
— Я в курсе, сталкивались, — кивнул я.
Внезапно все встало на свои места. Приступ барона, его срочная, экстренная госпитализация… Альберт. Он что-то сделал — или, наоборот, не сделал — что и спровоцировало этот смертельный криз.
В этот момент Альберт поднял голову, и наши взгляды встретились через весь коридор.
В его глазах я прочитал целую гамму эмоций — страх, всепоглощающее чувство вины и… отчаянную благодарность. Он едва заметно, почти судорожно, кивнул мне.
Я понял — он благодарил не только за спасение отца, но и за то, что я избавил его от последствий его собственной ошибки.
Спокойно кивнул в ответ. Мы поняли друг друга без слов. Думаю, конфликт с ним был улажен, а он навсегда запомнит этот урок.
Харламов проследил за взглядом Альберта и увидел меня. Его лицо мгновенно сменило выражение с раздраженно-отеческого на официальное и непроницаемое.
— Разумовский! Вы что-то хотели? — подошел он ко мне.
— Обсудить послеоперационное ведение и заполнить документы, — ответил я, подходя ближе.
— Идите отдыхайте! — он замахал руками с преувеличенной заботой. — Мы все сделаем сами! Вы и так достаточно потрудились!
— Нет, я заполню все лично, — твердо сказал я. — Это моя операция, моя ответственность.
Доверять заполнение протокола Харламову было бы верхом наивности.
Во-первых, он был моим ассистентом, и этот факт, унизительный для Магистра, он наверняка постарается максимально размыть и завуалировать в официальных бумагах.
А во-вторых, после такого провала его авторитета, я не сомневался, что в отчете он попытается приписать себе часть заслуг, а все риски и нестандартные решения списать на мое «рискованное везение», а не на точный расчет.
Нет уж. Протокол — это официальный документ, и в нем будет зафиксирована только правда, от первого до последнего слова. И напишу ее я сам.
Харламов устало пожал плечами, понимая, что спорить бесполезно. Новая иерархия была установлена.
— Ну как хотите. Документы в ординаторской, третий кабинет слева.
Кристина замерла, и сердце, казалось, перестало биться, ухнув куда-то в ледяную пустоту.
Поймана.
С поличным.
С телефоном в одной руке и неопровержимой уликой в другой.
Но через секунду, когда волна первобытного ужаса схлынула, она поняла — дядя был пьян. Не просто выпивший, а пьян в стельку. Он покачивался, держась за дверной косяк, и мучительно щурился, явно пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд.
— Кристиночка? — пробормотал он, его язык едва ворочался. — А ты… ты чего тут делаешь, ик… в такое время?
— Дядя Федор, я просто… документы твои искала, — быстро, стараясь, чтобы голос не дрожал, соврала она, захлопывая тетрадь и пряча ее за спину. — Ты же сам просил найти старые квитанции за свет. Помнишь?
— А? Квитанции? — он бессмысленно махнул рукой, отчего его качнуло, и он едва не упал, удержавшись в последний момент. — Да ну их к лешему… Где Гришка?
Из глубины коридора донеслись характерные звуки — Сычев, судя по всему, вел неравный бой с фаянсовым другом в ванной.
— Пойдем, дядя Федор, я тебя уложу, — Кристина, собрав всю свою волю в кулак, подхватила тяжелого Волкова под руку.
— Хорошая ты… хорошая девочка… — бормотал он, полностью отдаваясь на ее волю и позволяя вести себя в спальню. — Вся в мать пошла… Умница…
Она уложила его на кровать, с трудом стянула с него ботинки. Волков мгновенно, с оглушительным всхрапом, провалился в тяжелое, пьяное забытье.
Потом пришлось возиться с Сычевым. Тот сидел на холодном кафельном полу в ванной, прислонившись к стене, бледный, несчастный и покрытый липкой испариной.
— Григорий Палыч, вставайте. Пора спать.
— Сейчас… сейчас, Кристинка, жди, блин… — он попытался подняться, но ноги его не держали, и он снова бессильно сполз по стене.
Кристина поняла, что поднять его в одиночку не сможет. Она сходила в спальню, принесла плед и просто накрыла его там, на полу. Все равно до утра он отсюда никуда не денется.
Убедившись, что оба заговорщика крепко спят и не представляют угрозы, она на цыпочках вернулась в кабинет. Руки все еще дрожали, но теперь нужно было закончить начатое.
Она быстро достала тетрадь, дофотографировала оставшиеся страницы, аккуратно положила ее на прежнее место и закрыла сейф, провернув ручку до щелчка.
Перед уходом она еще раз заглянула в комнаты — Волков оглушительно храпел в спальне, Сычев тихо постанывал во сне на полу в ванной. Оба были в полной отключке до самого утра.
Кристина тихо выскользнула из квартиры, аккуратно заперев за собой дверь на ключ. Только оказавшись в безопасной кабине лифта, она позволила себе прислониться к холодной металлической стенке и медленно сползти вниз.
«Пронесло! Ужас какой, пронесло!»
Она закрыла лицо руками, пытаясь унять бешеный стук сердца. Телефон в кармане казался раскаленным углем. Там, в его памяти, теперь хранились доказательства, которые могут разрушить всю преступную схему ее дяди, всю его жизнь.
Осталось только передать их Илье.
Я провел почти всю ночь без сна, склонившись над столом в ординаторской.
Владимирская бюрократия оказалась еще более дотошной и въедливой, чем муромская — подробнейший протокол операции с описанием каждого шага, развернутая анестезиологическая карта, которую мы заполняли вместе с Артемом, отчеты о каждом использованном миллилитре раствора и каждой салфетке.
— Двуногий, ты скоро закончишь? — Шипа лениво лежала на противоположном конце стола, грациозно помахивая своим призрачным хвостом. — Мне скучно! Хочу смо