В центре гостиной стоял элегантно накрытый стол с бутылкой шампанского в серебряном ведерке со льдом и высокой вазой со свежими, экзотическими фруктами. Роскошь была не кричащей, а продуманной, абсолютной.
Это место давило своим совершенством, давая понять гостю насколько оно шикарно.
— Вот это да! — Артем, забыв обо всем, крутился посреди гостиной как ребенок, попавший в магазин игрушек. — Илья, смотри, тут даже камин! Настоящий, с дровами!
Я понимал его восторг, но воспринимал все это иначе.
Это не был подарок. Это была золотая клетка.
Очень комфортная, очень дорогая, но клетка. Барон не просто благодарил нас. Он привязывал нас к себе, демонстрируя, какой уровень комфорта он может обеспечить ключевым для него специалистам. Он покупал не наше время. Он покупал нашу лояльность.
— Это ваши апартаменты на время пребывания во Владимире, — пояснил Мельников своим ровным, безэмоциональным голосом. — Завтра в восемь утра за вами приедет машина и отвезет в больницу. Вечером — обратно. Все услуги отеля включены в ваше распоряжение — рестораны, спа, все, что пожелаете. Барон фон Штальберг таким образом выражает свою глубочайшую благодарность.
Рестораны, спа… Белый шум.
Единственное, что имело значение — это неявное обещание, скрытое за этими словами: «любые медикаменты и оборудование по первому вашему требованию». Вот настоящая роскошь для лекаря.
Возможность работать, не оглядываясь на бюджет и наличие препаратов на складе.
Мельников направился к выходу, но Артем, опомнившись, его остановил.
— Эй, погодите! — он с сомнением указал на ведерко с шампанским. — А это… это можно на водку поменять? Я, если честно, шампанское не очень.
Я мысленно усмехнулся. В этом весь Артем. Простой, прямой, без малейшего желания подстраиваться под чужие стандарты.
Он не пытался казаться аристократом в аристократической обстановке. Он просто хотел водки. И я это уважал.
Мельников даже бровью не повел. Его лицо осталось абсолютно непроницаемым — признак высшей школы для персонала такого уровня.
— Разумеется, господин лекарь. Обратитесь на ресепшен по внутреннему телефону, и вам немедленно заменят на любые напитки по вашему выбору из бара отеля.
— Вот это сервис! — искренне восхитился Артем, когда секретарь, едва заметно поклонившись, вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь.
Через полчаса, как и было обещано, в дверь номера тихо постучали.
Вошедший официант в белоснежной форме бесшумно поставил на стол тяжелый хрустальный графин с водкой, запотевший от холода, и две тарелки с закуской — крупно нарезанные соленые огурцы и толстые ломти черного хлеба.
Просто, по-мужски, без изысков. Именно то, что нужно.
— За успешную операцию! — Артем с видимым удовольствием разлил прозрачную жидкость по массивным стопкам.
— Я пас, — спокойно отказался я. — Завтра рано вставать, голова должна быть ясной.
Я не осуждал его.
После такого стресса ему была необходима разрядка, и это был его способ ее получить. Но для меня операция не заканчивалась с последним швом. Она заканчивалась, когда пациент на своих ногах уходил домой. До этого момента я должен был быть в полной боевой готовности.
— Ну как хочешь, — он ничуть не обиделся. Сделал глубокий вдох, одним махом опрокинул стопку и с хрустом закусил огурцом. — М-м-м, хороша! Не то что наша больничная самогонка!
— У вас в больнице гонят самогон? — раздался в моей голове изумленный, аристократический голос Шипы. Она совершенно неожиданно материализовалась на спинке дивана рядом со мной, с нескрываемым любопытством разглядывая графин.
Я не ожидал ее появления так далеко от больницы.
— Что ты здесь делаешь? — мысленно спросил я. — Мой фамильяр в Муроме не может покидать территорию больницы далеко. А ко мне домой он вообще зайти не мог, говорил, что защитные заклинания не пускают.
— Во-первых, это не дом, а отель, — фыркнула она, грациозно укладываясь на мягкую обивку. — Здесь нет никакой защитной домовой магии, только безликая аура сотен временных постояльцев. А во-вторых… — она сделала паузу, с интересом разглядывая хрустальную люстру, — … я просто сильнее твоего бурундука. И мне было любопытно посмотреть на всю эту вашу человеческую роскошь. У нас в больнице все такое… белое и скучное. Так что там с самогонкой?
— Ничего. У Артема фигура речи такая, — мысленно ответил я, решив пока не развивать тему ее способностей.
Артем тем временем, не заметив моего короткого внутреннего диалога, налил себе вторую стопку и с наслаждением откинулся в глубоком кожаном кресле.
— Слушай, а ведь круто получилось! Приехали на одну ночь, а в итоге остаемся в таких хоромах! Жизнь иногда выкидывает забавные кренделя.
— Барон умеет быть благодарным, — согласился я, наливая себе стакан минеральной воды.
— И что завтра делать будем? Ну, с ним? — спросил он уже более серьезным, профессиональным тоном.
— Стандартный послеоперационный протокол. Контроль витальных функций каждые два часа, особенно артериального давления. Профилактика тромбоэмболических осложнений — компрессионный трикотаж он уже носит, завтра добавим низкомолекулярные гепарины. Антибиотикотерапия широкого спектра еще на пять дней. Главное — следить, чтобы не было рецидива гипертонического криза на фоне послеоперационного стресса.
Пока я говорил, я мысленно прокручивал в голове эту программу, которую в прошлой жизни повторял тысячи раз. Это была азбука, рутина, но именно от точности ее соблюдения зависело девяносто процентов успеха.
— Думаешь, опухоль всю убрал? — спросил Артем. Это был не праздный вопрос. Он, как анестезиолог, понимал, что даже крошечный оставшийся фрагмент мог свести на нет все наши усилия.
— Уверен, — твердо ответил я. — Но чтобы подтвердить это документально, нужно будет сделать контрольный анализ суточной мочи на метанефрины. Не раньше, чем через неделю, когда организм полностью очистится от остаточных катехоламинов.
Мы еще немного поговорили о медицинских деталях, обсуждая нюансы ведения пациентов после подобных вмешательств. Затем Артем громко зевнул.
— Ладно, я спать. Завтра большой день, нужно быть в форме.
— И я. Спокойной ночи.
Он ушел в одну из спален, а я еще на минуту задержался в гостиной.
Я смотрел на огни вечернего города за панорамным окном, но думал не о них. Завтрашний день действительно обещал быть интересным. И дело было не только в бароне, но и в его загадочной, недосказанной просьбе.
Кабинет главы Владимирского отделения Гильдии Целителей был обставлен с подчеркнутой, давящей солидностью. Все здесь говорило о незыблемости власти и традиций.
За столом, в массивном кожаном кресле, сидел сам хозяин кабинета, Магистр Аркадий Платонович Журавлев — мужчина с проницательными, никогда не улыбающимися глазами. Напротив него расположились Павел Андреевич Демидов и Илларион Вессимирович Харламов.
— Итак, господа, — Журавлев сцепил короткие, пухлые пальцы в замок. — У нас проблема. И имя у этой проблемы — Илья Разумовский.
Журавлев мысленно поморщился.
Он планировал сделать этого талантливого мальчишку своим личным, ручным гением. Его успехи должны были стать успехами Журавлева, укрепить его власть и влияние в Гильдии.
Он хотел вырастить его, направить, а потом, в нужный момент, предъявить столице как свое главное достижение.
— Мальчишка спас барона фон Штальберга, — пожал плечами практичный Демидов. — По-моему, это не проблема, а триумф.
— Триумф, который нам не нужен! — Журавлев повысил голос, ударив ладонью по столу. — Ты не понимаешь, Павел! Скоро вся Москва будет знать о чудо-лекаре из Мурома! У барона язык без костей и серьезные связи в столице. Он уже наверняка раструбил всем, как провинциальный Подмастерье спас его там, где столичные Магистры оказались бессильны! И это внимание, этот яркий свет, неминуемо упадет на нас!
— И что в этом плохого? — искренне не понял Демидов. — Наоборот, это же престиж для нашего отделения.
— Плохо то, что внимание Москвы нам не нужно! — рявкнул Журавлев. — У нас здесь тихий, устоявшийся мир! Свои порядки, свое хрупкое равновесие, свое тонкое понимание с местной знатью. А этот выскочка, этот неконтролируемый фактор, может разрушить все одним своим существованием!
— Но вы же сами хотели его приблизить, Аркадий Платонович, — удивился Демидов. — Сами вызывали из Мурома.
— Хотел! Приблизить к себе! А не к барону и московским интриганам! — Журавлев едва сдерживал ярость. — Я хотел, чтобы его лавры стали нашими! А теперь получается, что мы здесь и ни при чем! Он — гений, а мы — просто статисты, которые стояли рядом. Если Москва про него узнает, нам эту славу себе уже никак не пришить. Он становится самостоятельной фигурой.
Харламов, который до этого молча сидел с каменным лицом, наконец подал голос.
— Аркадий Платонович прав. И мне, откровенно говоря, совершенно не нравится, что какой-то провинциал провел уникальную операцию в МОЕЙ больнице, командуя МОИМИ людьми. Это подрывает мой авторитет.
Журавлев мысленно усмехнулся. Хорошо. Уязвленная гордость Харламова — лучший союзник в таких делах.
— Вот именно, — он с удовлетворением откинулся в кресле. — Нужно что-то предпринять. Осторожно, разумеется. Барон сейчас на нем буквально помешан. Любое прямое действие против Разумовского вызовет гнев фон Штальберга.
— Может, просто предложить ему постоянное место здесь? — предложил Демидов. — Дадим хорошую должность, зарплату. Будет работать под нашим контролем.
— Не примет, — устало покачал головой Харламов. — Я вижу его насквозь. Упрямый, принципиальный, себе на уме. Таких не купишь должностью или деньгами.
— Тогда будем действовать иначе, — на губах Журавлева появилась загадочная, хищная улыбка.
Если человека нельзя купить, его нужно поставить в такие условия, где он сам придет и попросит о помощи. Или сломается. Нужно лишь найти его слабое место и аккуратно, незаметно надавить. Осторожно, конечно. Барон сейчас на не