Наивно.
Я медленно покачал головой. Он все еще пытается играть в «хорошего парня». Пора заканчивать этот спектакль.
— Я просто лечил пациента, который нуждался в помощи.
— И не соблюли субординацию! — Воронцов начал терять терпение, его голос повысился. — Вы все-таки Подмастерье, а не Магистр! Вы должны были доложить и ждать решения!
— То есть я должен был ждать решения, пока человек умирает? — я скрестил руки на груди. — Ваши хваленые специалисты из частной клиники, Магистры и Мастера, не смогли даже правильный диагноз ему поставить за десять лет.
— С этим мы уже разбираемся, — пренебрежительно отмахнулся он. — У той клиники сейчас серьезные проблемы. Им грозит… многое, вплоть до лишения лицензии. Но вы! Вы должны были проявить уважение! Мягко объяснить барону, что операцию, учитывая ее сложность, лучше проведет магистр Харламов!
Мягко объяснить? То есть, солгать пациенту, который мне доверяет, и отдать его в руки некомпетентного паникера? Интересная у них врачебная этика.
— Господин Харламов, — я позволил себе легкую, ядовитую усмешку. — Который впал в панику при первом же гипертоническом кризе и кричал, что нужно прекращать операцию? Отличный выбор для сложнейшего вмешательства.
Воронцов медленно встал и подошел ко мне вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и запахом табака, который пробивался сквозь парфюм.
— Поймите, молодой человек, — произнес он тихо. — Если бы вы не спасли мою племянницу, этого разговора бы сейчас не было. Но сейчас я вас предупреждаю как старший коллега. Просто не отсвечивайте. Уйдите в тень. Дайте всему успокоиться. Волна схлынет, Журавлев найдет себе новую игрушку, и тогда посмотрим, что с вами делать дальше.
Милый жест. Предупредить вместо того, чтобы сразу уничтожить. Какая щедрость.
— Благодарю за предупреждение, — сухо ответил я. — Но вы, кажется, не совсем понимаете ситуацию. Я и не планировал здесь задерживаться. Барон фон Штальберг потребовал, чтобы операцию провел именно я. Я приехал и сделал свою работу. Судя по динамике, его состояние стабилизируется. Если завтрашние анализы будут в норме, я уеду обратно в Муром. Мне здесь ловить нечего.
Воронцов на мгновение опешил. Было видно, что такого ответа он не ожидал. Вся его сложная конструкция из угроз и предложений только что рассыпалась в прах.
— Но… — начал он, пытаясь найти новый аргумент.
— Но не ждите, что в Муроме я буду сидеть сложа руки, если пациентам будет нужна моя помощь, — закончил я за него. — Я не привык отступать от своих принципов, где бы я ни находился.
Воронцов поджал свои пухлые губы. Его маска дружелюбия окончательно треснула.
— Что ж, мое дело — предупредить. Дальше решайте сами.
Он достал из кармана визитку из плотного картона с золотым тиснением и положил на стол.
— На всякий случай. Мой личный номер.
Я, в свою очередь, достал из кармана халата одну из своих, простых больничных визиток с гербом Муромской больницы и протянул ему. Обмен любезностями закончен. Началась холодная война.
Воронцов, не прощаясь, направился к двери, но я окликнул его:
— Алексей Петрович!
Он обернулся, его рука уже лежала на дверной ручке.
— И все-таки спасибо, что предупредили.
Он на мгновение замер, потом на его лице промелькнуло что-то похожее на удивление.
— Вы спасли мою племянницу, — глухо ответил он. — По-другому я поступить не мог.
Когда дверь за ним закрылась, Шипа бесшумно спрыгнула с высокой полки, где все это время пряталась.
— А знаешь, этот Воронцов вроде не так уж и плох! — с удивлением промурлыкала она. — И ты неплохо так поставил его на место.
— Не доверяю я ему, — я покачал головой, глядя на его визитку. — Слишком уж он скользкий. И это его предупреждение… больше похоже на попытку запугать и заставить меня сидеть тихо.
— Может, и так, — согласилась кошка, запрыгивая мне на плечо. — Но он хотя бы предупредил. Мог бы просто молча пакостить. У него есть какие-то свои, кривые, но все-таки правила чести.
Вечером, после всей сделанной работы в больницы, мы с Артемом сидели в просторной гостиной нашего пентхауса и молча пили чай.
За панорамным окном расстилался ночной Владимир, сияющий миллионами огней. Странно. Всего три дня назад это место казалось дворцом из другой, недостижимой жизни.
А теперь… теперь это была просто временная, очень комфортная квартира. Роскошь перестала впечатлять, стала обыденностью.
— Слушай, — нарушил тишину Артем, отставляя свою чашку. — Вроде бы пора и честь знать. Пора домой. Барон поправляется семимильными шагами, кризис миновал, динамика идеальная. Наша работа здесь, по сути, закончена.
— Согласен. Если завтрашние утренние показатели будут в норме, можем выезжать после обеда, — я откинулся на спинку дивана. Решение было основано не на желании, а на профессиональной оценке. Я не оставлю пациента, пока не буду на сто процентов уверен в его стабильности.
— Отлично! — он с удовольствием потянулся так, что хрустнули суставы. — Хоть и хорошо тут, как в раю, но дома все-таки лучше. Да и работы в Муроме накопилось, наверняка.
— Это точно. Три дня нас не было — небось уже целая очередь из плановых грыж и холециститов выстроилась, — усмехнулся я. — Шаповалов, наверное, уже места себе не находит.
— Ага, а твои Величко с Фроловым небось опять что-нибудь напутали, — подхватил Артем.
— Ты и их знаешь уже в работе? — усмехнулся.
— Да, конечно. Они же регулярно с Шаповаловым практику проходят. Интересно, как они там без тебя справляются? Ты же для них как ходячий справочник.
— Справятся, — я пожал плечами. — Пора им учиться самостоятельности.
Мы помолчали, каждый думая о своем. Артем — как будто о доме, я — о том ворохе дел, который ждал меня в Муроме. И не только медицинских. Разговор с Кристиной и Мышкиным не выходил из головы.
Уже позднее, когда мы с Артемом уже готовились ко сну, каждый в своей спальне роскошного пентхауса, мой телефон завибрировал. Звонила Кристина.
— Илья? У меня все в порядке! — ее голос все еще дрожал, но теперь в нем звучали нотки облегчения и триумфа. — Дядю с Сычевым арестовали прямо у моего подъезда! Они сейчас в следственном изоляторе Гильдии!
Хорошо. Мышкин сработал быстро и чисто. Угроза для Кристины нейтрализована. Цепочка замкнулась.
— Рад это слышать. Ты как, держишься?
— Да, все нормально. Мышкин был очень… корректен. Сказал, что будет громкое дело. Что это целая сеть по сбыту просроченных лекарств! Подробности расскажу тебе при встрече.
— Хорошо. Береги себя.
Едва я положил трубку, как на экране вспыхнуло новое уведомление. Сообщение от Вероники:
«Скучаю. Когда вернешься?»
Среди всех этих интриг, арестов и заговоров — простое, теплое сообщение. Это… якорь. То, что держит меня в реальности и напоминает, ради чего стоит возвращаться.
«Завтра. Тоже скучаю,» — быстро напечатал я.
Ответ пришел почти мгновенно. Одно-единственное красное сердце. Я невольно улыбнулся.
Анна Витальевна Кобрук услышала резкий, требовательный звонок в дверь и нехотя пошла открывать, на ходу поправляя свой домашний шелковый халат.
На пороге стоял Корнелий Фомич Мышкин. В одной руке он держал большой букет белых роз, в другой — свою неизменную кожаную папку с документами.
— Что тебе еще надо? — холодно спросила она, даже не взглянув на цветы.
— Аня, давай поговорим, — он с надеждой протянул ей букет. — Мне кажется, между нами пробежал холодок.
— Не холодок, Корнелий. Целый ледник, — она не взяла цветы, скрестив руки на груди. — Потому что ты меня не слышишь и не понимаешь!
— Я все понимаю, — следователь мягко отодвинул ее и вошел в прихожую, не дожидаясь приглашения. — Но сделать я ничего не мог. И не могу. Они преступники. Волкова и Сычева уже допрашивают. Совсем скоро пройдут официальные задержания — аптекаря Лопухова и твоего заведующего скорой, Панкратова. На них нарыли столько доказательств, что им не отвертеться.
— Я осталась без ключевого персонала! — Кобрук повысила голос, и ее строгое лицо исказилось от бессильной ярости. — Ты понимаешь? БЕЗ ПЕРСОНАЛА! В самый разгар эпидемии!
— Аня…
— Если город захлебнется в «стекляшке», если люди будут умирать в своих квартирах, потому что скорая не приедет вовремя, это будет на твоей совести!
Он видел, что она его не слышит.
А может, наоборот — слышит слишком хорошо. Проблема была в том, что она была по-своему права. Абсолютно права, с точки зрения руководителя огромного, захлебывающегося в эпидемии механизма.
Для нее арест Панкратова и Лопухова прямо сейчас — это гарантированный коллапс, который унесет десятки жизней уже завтра. Да еще и Волкова с Сычевым в придачу.
Но и он был прав. Оставить на свободе преступников, торгующих ядом — значит, позволить им продолжать убивать людей, только медленно и незаметно.
Вот и схлестнулись две правды.
Ее — тактическая, сиюминутная, спасти как можно больше людей здесь и сейчас. И его — стратегическая, системная, вырвать заразу с корнем, чтобы она не давала метастазы в будущем. И никакого компромисса между этими двумя правдами быть не могло.
Мышкин молча прошел в гостиную и положил ненужный букет на полированную поверхность комода.
— Давай сделаем официальный запрос в Гильдию на кадровое усиление. Из Владимира пришлют временных лекарей. Это стандартная процедура при чрезвычайной ситуации.
— Делай что хочешь, — Кобрук прошла мимо него, ее взгляд был холодным и отстраненным. Она остановилась у окна, скрестив руки на груди. — Но пока эта твоя «ситуация» не разрешится, пока моя больница не вернется в нормальный рабочий ритм… никакого секса между нами не будет. Можешь считать это моим «официальным запросом».
С этими словами она повернулась, подошла к входной двери, широко распахнула ее и посмотрела на него в упор. Ошарашенный Мышкин, следователь, привыкший к угрозам, лжи и манипуляциям от самых отпетых преступников, не нашел, что ответить.