— Ну всё, побежал работать. Удачи там, на передовой!
К концу дня мне наконец-то удалось выкроить время для разговора с Шаповаловым. Я нашел его в ординаторской. Он сидел один, склонившись над какими-то графиками дежурств, и вид у него был измотанный.
— А, Илья! — он поднял голову, и его уставшее лицо немного посветлело. — Как прошло во Владимире? Барон доволен?
— Более чем. Операция прошла успешно, сегодня утром его уже перевели из реанимации. Осложнений нет.
— Отлично! Я так и знал, что ты справишься! — он с удовольствием хлопнул ладонью по столу. — Ты прославил нашу скромную больницу на всю губернию!
И нажил себе могущественных врагов в Гильдии. Но об этом ему знать пока не обязательно.
— Игорь Степанович, — я решил ковать железо, пока горячо. — Помните, мы говорили о Славе Пархоменко? Он очень спрашивает про свой перевод. Вы что-нибудь решили?
Шаповалов хлопнул себя по лбу с такой силой, что я напрягся, как бы он не заработал сотрясение.
— Черт! Совсем забыл про него! С этой суматохой, арестами, эпидемией… все из головы вылетело!
— Он очень переживает.
— Понимаю, понимаю, — Шаповалов задумчиво потер подбородок. — Парень он вроде толковый. Но как его проверить? Не могу же я просто так, по твоему слову, взять и перевести фельдшера в хирургическое отделение! Меня же Кобрук съест!
— У меня есть идея, — сказал я.
— Какая?
— Дайте ему испытательный срок. Неофициально, разумеется. Пусть месяц поработает у нас вторым ассистентом на самых простых плановых операциях — грыжи, аппендициты. Будет держать крючки, подавать инструменты, учиться шить. Посмотрим, как он себя покажет, как у него руки стоят. Если справится — оформим перевод. Если нет — вернется в свою терапию, без обид.
— Хм, испытательный срок… — Шаповалов задумчиво посмотрел в потолок. — Неплохо. Очень неплохо. Разумно. И Кобрук не подкопается — производственная необходимость, усиление бригады на время аврала. Ладно, Разумовский, убедил. Так и сделаем! Завтра же вызову этого твоего Славика и обрадую.
Анна Витальевна Кобрук устало массировала виски. День выдался кошмарным — хаос в приемном покое, дыры в штатном расписании после арестов, и все это на фоне нарастающей эпидемии.
— Анна Витальевна, — секретарь Ниночка робко заглянула в кабинет. — К вам приехали. Из Владимира. Говорят, по вашему запросу через следователя Мышкина.
Кобрук встрепенулась. Наконец-то! Подкрепление!
— Запускай!
В кабинет вошли трое — два мужчины и женщина, все в дорогой, но слегка помятой дорожной одежде.
— Добрый день, — представился старший, крепкий мужчина лет сорока. — Мы из Владимирской центральной больницы. Прибыли на усиление по распоряжению Гильдии.
— Отлично! — Кобрук почти просияла. — Слава богу! Нам как раз не хватает рук в первичке, на приеме пациентов со «стекляшкой».
Радость ее длилась недолго.
— Боюсь, тут небольшое недоразумение, — вежливо, но твердо поправил ее приезжий. — Мы специалисты узкого профиля. Невролог, хирург и педиатр. Согласно распоряжению, мы должны работать исключительно в профильных отделениях для обмена опытом.
Идиоты! Мне нужны солдаты в окопы первички, а они присылают мне генералов, которые будут рассматривать плановые случаи, пока мы тут тонем в «стекляшке»!
— Но мне нужны люди на прием! — возмутилась Кобрук. — У нас эпидемия!
— Сожалею, госпожа главврач, но у нас четкие инструкции, — развел руками мужчина. — Только профильная работа.
Кобрук поняла — это были их условия, чтобы вообще согласиться ехать в эту дыру. Выбора у нее не было.
— Хорошо, — она тяжело вздохнула. — Распределю вас по отделениям.
Хирург, молодой мужчина с живыми, внимательными глазами, который до этого молчал, вдруг шагнул вперед.
— Прошу прощения, а не подскажете, в каком отделении работает лекарь Илья Разумовский?
Кобрук напряглась.
— В хирургии, разумеется. А в чем дело?
— Я бы хотел попасть на подмогу именно к нему, если это возможно. Кто у него заведующий?
— Почему именно к нему? — насторожилась Кобрук.
Так… это не просто слухи. Это целенаправленный интерес. Зачем владимирскому хирургу понадобился мой Подмастерье? Это не любопытство. Это разведка.
— Ну как же! — глаза хирурга загорелись неподдельным, фанатичным восторгом. — Он же легенда! Вся Владимирская больница только о нем и говорит! Случай с племянницей магистра Воронцова, операция барона фон Штальберга… Говорят, он творит настоящие чудеса! Я бы очень хотел посмотреть как он работает!
Кобрук нахмурилась. Ей определенно не понравился этот восторженный ответ. Слишком много внимания к одному человеку — это всегда проблемы.
Следующие несколько пациентов были как под копирку. Мужчины, женщины, старики — все жаловались на одно и то же: слабость, ломота, температура.
«Стекляшка» косила Муром без разбора. Я работал на автомате, выписывая стандартные протоколы лечения и отправляя людей домой. Рутина, от которой начинало сводить скулы.
— Следующий! — крикнула Яна.
Дверь открылась, и в кабинет медленно, почти шаркающей походкой, вошел мужчина лет пятидесяти. Он был из тех, кого называют «косая сажень в плечах» — бывший военный, судя по выправке, которую не смогла скрыть даже болезнь. Но сейчас эти плечи, которые, казалось, могли бы вышибать двери, были бессильно опущены.
— Проходите, присаживайтесь, — сказал я. — На что жалуемся?
— Да вот, господин лекарь, что-то я совсем расклеился, — его голос был глухим, а речь — медленной, заторможенной. — Слабость, как будто ватный стал. Все говорят — «стекляшка», наверное, она…
Еще один. «Стекляшка» стала универсальным объяснением любого недомогания. Удобная отговорка и для пациентов, и для лекарей, которым лень копать глубже. Но все же, вид у него был нехороший.
— Что еще беспокоит? Температура есть?
— Да вроде есть… — он неопределенно махнул рукой. — Меня постоянно знобит. И в голове туман, соображаю плохо.
Я начал стандартный осмотр. Послушал легкие — чисто. Сердце — тоны глухие, ритм редкий, около пятидесяти ударов в минуту. Брадикардия. Уже интересно.
— Разденьтесь, пожалуйста, до пояса.
Когда он снял рубашку, я приложил стетоскоп к его груди и тут же нахмурился. Странно. Он жалуется на озноб и температуру, но кожа была ледяной. Не просто прохладной, а неестественно холодной, как у человека, который долго пролежал на морозе. И сухой, как пергамент. При лихорадке она должна быть горячей и влажной.
— Яна, измерьте-ка температуру.
Медсестра поднесла к его лбу магический термометр, который тут же пискнул. Она посмотрела на цифры и с удивлением протянула его мне. 35,4°C.
Гипотермия. Не жар. Значит, «озноб» — это не признак подъема температуры, а отчаянная, судорожная попытка организма согреться. Вся картина только что перевернулась с ног на голову. Это не инфекция. Это что-то системное.
Я взял неврологический молоточек и проверил коленный рефлекс. Нога дернулась, но как-то вяло, лениво. Замедленная фаза релаксации. Классический признак… тяжелого гипотиреоза? Возможно. Но чтобы в такой запущенной, терминальной стадии… Крайне редко.
— Встаньте, пожалуйста, с кушетки. Хочу проверить, как вы ходите.
Он медленно, с видимым усилием, начал подниматься. Его движения были такими, словно он двигался в густом киселе, как в замедленной съемке. Он встал, сделал один нетвердый шаг… и вдруг застыл на месте, как будто превратился в статую.
Его мышцы свело, но это была не судорога. Они просто напряглись и отказались расслабляться, сковав его в неестественной позе.
Глава 18
— А-а-а! — Яна издала короткий, испуганный вскрик, отшатнувшись к стене. — Леонид, что с вами? Припадок? Эпилепсия?
Нет, милая, это не припадок. Это куда интереснее.
Гипотермия, заторможенность, замедленные рефлексы, а теперь — миотония, мышечное оцепенение. Это предвестник полного метаболического коллапса.
Он не просто болен. Он умирает прямо здесь и сейчас, на моих глазах.
— Спокойно! — мой голос прозвучал резко и властно, разрезая сонную тишину кабинета. — Не трогайте его! Его сейчас самостоятельно «отпустит».
Миотонический спазм — мышцы не могут расслабиться после активного сокращения.
Это классический признак. Признак того, что его щитовидная железа почти полностью отказала. Весь его организм остался без топлива и перешел в режим глубокой спячки. И этот мышечный спазм — верный знак того, что он находится на грани комы.
Я аккуратно, но крепко подхватил Леонида под руки, не давая ему упасть, и помог снова опуститься на кушетку. Через несколько мучительно долгих секунд его напряженные, как камень, мышцы действительно начали медленно расслабляться, и он тяжело обмяк.
— Ого! — Фырк, который дремал у меня на плече, тут же высунул свою любопытную морду. — Это еще что за фокус? Он что, в статую превращается?
— Микседема, дружище, — мысленно ответил я. — Предвестник комы. И если мы немедленно не начнем действовать, он из нее уже не выйдет.
— Яна! — я повернулся к побледневшей медсестре. Она уже не паниковала, а смотрела на меня с привычным ожиданием приказа. — Готовьте каталку! Срочная госпитализация в терапевтическое отделение, сразу в палату интенсивного наблюдения!
— Какой диагноз при поступлении? — деловито спросила она, уже направляясь к выходу.
— Микседематозная кома под вопросом. И поторопись. У нас очень мало времени.
Я лично катил каталку с Леонидом в терапевтическое отделение. Медлить было нельзя, каждая минута была на счету. Яна бежала рядом, на ходу внося данные в электронную карту.
В коридоре отделения мы столкнулись с дежурным лекарем — молодым человеком в идеально отглаженном халате и с самодовольной ухмылкой, которую он, кажется, никогда не снимал.
Виталий Прилипало. Старый знакомый.
Фырк после нашей первой встречи дал ему исчерпывающую характеристику, и с тех пор мое мнение о нем не изменилось.