— О, Подмастерье Разумовский! Какими судьбами? — он оперся плечом о стену, преграждая нам путь и с ленивым интересом разглядывая нашего пациента. — Что, опять нашли какой-нибудь редкий синдром, который не описан в учебниках? Ставите диагнозы не по рангу?
Вот же прилипала по фамилии и по сути.
Мелкий карьерист, чьи амбиции значительно превышали его знания. Он видел во мне не коллегу, а угрозу, выскочку, который нарушает привычный и понятный ему порядок вещей.
Ничему его жизнь не учит.
— У пациента все признаки тяжелейшего гипотиреоза, — проигнорировал я его выпад, останавливая каталку. — Состояние прекоматозное. Нам нужен срочный, CITO, анализ на гормоны щитовидной железы — ТТГ и свободный Т-четыре. И начинать гормонозаместительную терапию нужно немедленно.
Прилипало скептически хмыкнул, демонстративно заглядывая в планшет, который держала Яна. От чего даже Яна морщилась.
— Я ценю вашу незаурядную эрудицию, Подмастерье. Но анализ на гормоны — это, как вам должно быть известно, дорогостоящее исследование. Оно не входит в базовый страховой полис. Для его проведения нужны очень веские основания. К тому же пациент в чувствах. Откуда тут взяться коме?
Он повернулся к пациенту, который безучастно смотрел в потолок.
— Леонид Павлович, вы ведь меня слышите? Вы в коме?
— Н-нет… — с трудом прошелестел пациент.
— Вот видите, Разумовский! — Прилипало победно посмотрел на меня. — Пациент не в коме. А вы раньше времени панику поднимаете. Нужны веские основания, а лучше — официальное заключение штатного эндокринолога.
— Так вызовите эндокринолога! — отрезал я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. Этот идиот только что издевательски опросил умирающего человека, чтобы доказать свою правоту.
— С удовольствием бы, но, увы, — Прилипало развел руками, и на его лице отразилось плохо скрываемое злорадство, — наша уважаемая Тамара Аркадьевна в заслуженном отпуске на две недели. Где-то на южных морях. Так что, как видите, никак.
Он явно наслаждался моментом. Наслаждался своей маленькой властью, возможностью поставить на место «гения-самоучку», о котором гудела вся больница.
— А до тех пор, — продолжил он, принимая важный вид, — будем вести пациента согласно утвержденным протоколам. Как больного с энцефалопатией неясного генеза. Стандартная схема — дезинтоксикация, КТ головного мозга для исключения инсульта или опухоли, токсикологический скрининг…
— Идиот! Клинический идиот! — взвился у меня в голове Фырк, который уже успел выскочить из кармана и теперь невидимо сидел на плече Прилипало. — Пока они будут искать в его башке несуществующую опухоль и промывать его от несуществующих ядов, он просто остынет и помрет! Двуногий, сделай что-нибудь!
Я смотрел на самодовольное лицо Прилипало и понимал, что спорить с ним бесполезно. Он не слышал доводов логики. Он слышал только шелест инструкций и голос собственного уязвленного эго. А время уходило.
Спорить с этим самодовольным идиотом было все равно что объяснять слепому разницу между оттенками красного. Бессмысленно и контрпродуктивно. Он будет цепляться за свои дурацкие протоколы до тех пор, пока пациент не умрет, а потом разведет руками и скажет: «Мы сделали все, что могли».
Нужно было действовать жестче.
Я развернулся и, оставив Прилипало наслаждаться своей минутой славы, быстрым шагом направился в ординаторскую хирургии. Если не работает логика, нужно применить силу. Административную. Мне нужна была поддержка Шаповалова.
— Игорь Степанович, у меня экстренная ситуация! — я ворвался в кабинет без стука.
— Разумовский? — он удивленно поднял голову от каких-то бумаг. — Ты же, вроде, должен быть в первичке, спасать город от «стекляшки»! Что стряслось?
— Тут особый случай, — я кратко, в двух словах, изложил ему всю историю: апатичный пациент, гипотермия, миотонический спазм, диагноз «микседематозная кома» и упрямство дежурного терапевта, который отказывается проводить жизненно важный анализ. — Прошу освободить меня от дальнейшего приема. Мне нужно лично проследить за этим пациентом.
Шаповалов слушал, нахмурившись. Его реакция была не такой, как я ожидал.
— Погоди, Илья. Это же терапевтический больной, — сказал он, откладывая ручку. — Там есть свои лекари. Они сами разберутся. Не лезь не в свою епархию.
— Как же, справятся! — не сдержался я. — Там дежурит Прилипало! Он собирается делать ему КТ мозга, пока у пациента отказывает щитовидка!
— Прилипало, конечно, тот еще фрукт, — поморщился Шаповалов. — Но он действует по инструкции. И формально он прав. А ты — хирург.
Бюрократы! Бездушные, упертые бюрократы!
Даже он, Шаповалов, который видел, на что я способен, в первую очередь думает о субординации и разделении полномочий. Для них протоколы и правила были важнее человеческой жизни, которая угасала прямо сейчас, в соседнем отделении.
Я понял, что и здесь поддержки не найду. Не сказав больше ни слова, я развернулся и вышел из его кабинета.
Пока я почти бегом шел обратно в терапию, лихорадочно соображая, что делать дальше? — я чуть не сбил с ног растерянную женщину лет пятидесяти. Она стояла посреди коридора, испуганно озираясь по сторонам.
— Простите, вы не подскажете, где здесь терапевтическое отделение? — спросила она дрожащим голосом.
— Я как раз туда иду, — ответил я, сбавляя шаг. — Пойдемте со мной. Как вас зовут?
— Елена Сергеевна. Я… я жена Леонида Муромцева. Ждала его на улице. Зашла внутрь, а на регистратуре сказали, что его госпитализировали. Что с ним? Это серьезно?
Жена. Вот оно. Отлично!
Именно то, что мне было нужно! Не просто родственница. Ключ к решению проблемы. Мой главный, и абсолютно законный, рычаг давления на этих идиотов в белых халатах.
Я замедлил шаг, чтобы идти вровень с ней. Время еще было. Пока Прилипало назначит КТ, пока найдут свободную каталку, пока довезут до рентген-кабинета… У меня было минут двадцать, чтобы собрать доказательную базу.
Я начал тот самый детальный допрос, который так любил в прошлой жизни — методичный, пошаговый поиск мелких, косвенных улик, из которых, как из мозаики, складывается единственно верная картина.
— Елена Сергеевна, скажите, ваш муж в последнее время не жаловался на выпадение волос? Может, на бровях или ресницах?
— Да! Откуда вы знаете? — она посмотрела на меня с изумлением. — Вся подушка по утрам в волосах! И брови как будто поредели, я еще удивлялась.
— А голос у него не изменился? Не стал более низким, грубым, сиплым?
— Стал! — она всплеснула руками. — Точно! Я еще думала — простыл, наверное, или от курева. Но простуды-то не было, а курить он бросил еще год назад…
Точно в цель!
Отек голосовых связок. Классический, почти хрестоматийный симптом, который 99% лекарей списали бы на ларингит.
— Запоры были? Отеки на лице по утрам, особенно под глазами? Такие, плотные, которые не проходят в течение дня?
— И запоры, и отеки! — ее голос дрогнул от подступающих слез. — Господин лекарь, что с ним? Это что-то страшное?
— Еще один, последний вопрос. У него старые анализы крови случайно не сохранились? Может, липидограмму делали когда-нибудь, холестерин проверяли?
Она, всхлипывая, полезла в свою объемную дамскую сумочку и после недолгих поисков извлекла оттуда потрепанную амбулаторную карту.
— Вот, всегда с собой ношу в больницу. Он же у меня сердечник, на учете стоит…
Я взял у нее карту и начал быстро, на ходу, пролистывать страницы, выхватывая взглядом ключевые цифры.
Так, вот оно. Липидный профиль за последние три года. Прогрессирующий, неуклонный рост холестерина, несмотря на прием статинов.
Пульс на всех кардиограммах стабильно редкий — сорок пять, пятьдесят ударов в минуту. «Брадикардия, сердце спортсмена», — написал какой-то умник-терапевт полгода назад. Хронические запоры в анамнезе последние два года.
Все сходилось.
Это была не просто гипотеза. Это был доказанный факт. И теперь у меня на руках были все козыри, чтобы раздавить самодовольство и бюрократическую тупость Прилипало.
Мастер-Целитель Георгий Давидович Гогиберидзе делал свой плановый обход.
Он устал.
День выдался тяжелым — нескончаемый поток пациентов со «стекляшкой», паника в коридорах, кадровые дыры после утренних арестов. Он вошел в палату, на ходу просматривая лист назначений.
— О, новенький? — он кивнул на кровать у окна, где лежал крупный, отечный мужчина. — Кто такой, Виталий?
— А, это «подарок» от нашего гения Разумовского, — с пренебрежительной усмешкой ответил Прилипало, дежуривший в палате. — С первички привез. Опять ему всякие редкие болезни мерещатся. Все пытается себе репутацию заработать, выслужиться перед начальством.
Гогиберидзе внутренне хмыкнул.
Да, этот Разумовский… Талантлив, несомненно, но слишком уж лезет на рожон, пытается прыгнуть выше головы. Вечно ищет экзотику там, где, скорее всего, обычная инфекция или старческий маразм.
— И что с ним, по мнению нашего гения? — саркастически поинтересовался Гогиберидзе.
— Микседематозная кома! — Прилипало едва не рассмеялся. — Вы представляете, Георгий Давидович? Терминальный гипотиреоз! Да я за всю свою практику такого ни разу вживую не видел, только в старых учебниках читал. Он списал все на замедленные рефлексы и холодную кожу…
Прилипало подошел к кровати и с видом опытного диагноста продолжил:
— Я его осмотрел. Ну да, мужик заторможенный, бледный, отечный. В анамнезе — брадикардия, ну так он бывший военный, крепкий, «спортивное сердце» — обычное дело. Кожа холодная — так у него шок неясного генеза, вот и периферический спазм сосудов. Гипотермия? Наш электронный термометр часто барахлит, вы же знаете. Ничего специфического, что указывало бы на эндокринную патологию.
Гогиберидзе подошел к пациенту.
Он тоже видел лишь набор разрозненных, неспецифических симптомов. Его мозг опытного, но консервативного врача, привыкшего к стандартным случаям, шел по давно проторенной дорожке.