Действительно, похоже на острую энцефалопатию.
Скорее всего, токсического или метаболического генеза. Разумовский просто притянул за уши редкий, книжный диагноз к общей неспецифической картине. Классическая ошибка молодого, амбициозного лекаря — искать зебру в стаде лошадей.
— Господа лекари… — раздался с кровати слабый, полный надежды шепот. — А может… тот молодой лекарь… он прав?.. Мне действительно очень холодно…
— Не переживайте, Леонид Павлович, — снисходительно похлопал его по плечу Прилипало. — Он у нас специалист особый, одаренный. Любит редкие, красивые диагнозы. Мы вас обследуем как следует. Скорее всего, у вас просто тяжелая интоксикация на фоне какой-то скрытой инфекции. Завтра утром сделаем КТ головного мозга, сдадим все анализы, все будет ясно.
Гогиберидзе согласно кивнул.
— Да, Виталий, действуйте по стандартному протоколу. КТ, анализы на токсины. А с комой Разумовского разберемся завтра.
Вооруженный неопровержимыми уликами, я почти бегом ворвался в палату интенсивного наблюдения. Там уже собрался импровизированный консилиум — сам Виталий Прилипало, заведующий терапевтическим отделением Георгий Давидович Гогиберидзе, грузный мужчина с пышными седыми усами, и пара медсестер.
Леонид лежал под капельницей с обычным физраствором, такой же бледный и заторможенный.
Когда я входил, я краем глаза заметил в коридоре главврача Кобрук в сопровождении неизвестной мне троицы, которую она, похоже, водила экскурсией по больнице. Но сейчас мне было не до них.
— Георгий Давидович! — я подошел прямо к заведующему, протягивая ему амбулаторную карту. — Вот история болезни пациента за последние три года. Смотрите сами: прогрессирующий, необъяснимый рост холестерина, который не берет никакая диета. Постоянная, стойкая брадикардия, которую ваши лекари списывали на «сердце спортсмена». Хронические запоры, отеки. А теперь — гипотермия, миотонический спазм, заторможенность. Сложите все это вместе! Это же классическая, хрестоматийная картина развития микседемы!
— Подмастерье, не нужно учить Мастера-целителя медицине! — тут же встрял Прилипало, пытаясь защитить честь мундира.
— Ему не КТ мозга сейчас нужно делать, а ввести одну ампулу тироксина! — я полностью игнорировал его, обращаясь только к Гогиберидзе, как к единственному человеку здесь, способному принимать решения. — Если мы прямо сейчас не возьмем кровь на гормоны и не начнем заместительную терапию, он умрет у вас в отделении в ближайшие сутки! И в протоколе вскрытия будет написано «смерть от недиагностированной микседематозной комы»!
— Пожалуйста, послушайте его! — взмолилась жена Леонида, которая вошла следом за мной и теперь стояла у двери, сжимая в руках платок. — Он же знает, о чем говорит! Он все мои ответы угадал!
— Давай, двуногий! — азартно подбадривал Фырк, который уже сидел у меня на плече. — Дожми этих тупиц в белых халатах!
Гогиберидзе молча, с непроницаемым лицом, листал потертую амбулаторную карту. Его густые усы подрагивали. Было видно, что мои аргументы и цифры в карте произвели на него впечатление. Но на его лице боролись здравый смысл и страх перед нарушением инструкций.
— Разумовский, — наконец произнес он, закрывая карту. — Это все, конечно, очень убедительно. Не спорю, ваша теория выглядит чертовски логичной. Но это все косвенные признаки. А пока я не получу официальное заключение профильного специалиста, то есть эндокринолога, я не имею права назначать гормональную терапию вслепую. Это будет грубейшим нарушением протокола…
— Мастер-целитель! Георгий Давидович! — вдруг закричала одна из медсестер, указывая на монитор. — Быстрее! Он не дышит!
Мы все бросились к кровати.
Леонид лежал абсолютно неподвижно, его грудная клетка застыла. На мониторе, где до этого была плавная кривая дыхания, теперь тянулась идеально прямая линия.
Пульс упал до тридцати ударов в минуту. Давление — восемьдесят на сорок и продолжало падать.
Микседематозная кома с угнетением дыхательного центра. Мозг, лишенный гормонов щитовидной железы, просто отключил функцию дыхания, как отключают ненужный, энергозатратный прибор.
Прилипало и медсестры запаниковали. Началась стандартная, рефлекторная реанимационная суета — кто-то схватил мешок Амбу и прижал маску к лицу пациента, кто-то уже готовил ларингоскоп для интубации.
— Идиоты! — взвился у меня в голове Фырк. — Они лечат следствие! Пока они будут пихать ему в глотку трубку, его сердце остановится! Причина не в легких, а в голове!
Я рванул к большому красному реанимационному шкафу, рывком распахнул дверцу. Так, адреналин, атропин, лидокаин… это все не то.
Где же… Вот! В самом дальнем углу, почти завалившаяся за другие коробки, нашлась пыльная упаковка с надписью «L-тироксин для инъекций».
— У нас нет времени ждать эндокринолога! — я повернулся к Гогиберидзе, сжимая в руке спасительную ампулу. — Или я ввожу ему это прямо сейчас, или через пять минут его мозг умрет от гипоксии! Выбор за вами, Мастер! Разрешаете⁈
Глава 19
Заведующий смотрел то на умирающего пациента, то на бесполезную суету персонала, то на меня. Я видел, как в его глазах борются животный страх за пациента и парализующий страх нарушить протокол, сделать что-то «не по правилам».
Давай же! Решайся, старый бюрократ!
— Делайте! — наконец выдавил он сквозь зубы. — Под мою личную ответственность!
Я мгновенно отломил кончик ампулы, набрал прозрачную жидкость в шприц и ввел весь объем в порт центрального венозного катетера. Теперь оставалось только ждать.
В палате повисла напряженная, густая тишина, нарушаемая лишь мерным писком кардиомонитора и ритмичным шипением мешка Амбу, которым продолжала работать медсестра.
Минута… Цифры на мониторе застыли на критических отметках, не желая двигаться ни вверх, ни вниз.
Две минуты…
И вдруг — слабый, едва заметный, но абсолютно самостоятельный вдох! Грудная клетка пациента едва заметно дрогнула и поднялась. За ним второй, уже глубже.
Давление на мониторе поползло вверх — восемьдесят пять… девяносто… Пульс начал выравниваться — сорок… пятьдесят…
— Получилось! — сдавленно выдохнула медсестра, отнимая мешок Амбу от лица пациента.
— Конечно, получилось, — самодовольно фыркнул у меня в голове Фырк. — Мой двуногий гений! Хоть и слишком скромный.
В наступившей тишине раздались тихие, жидкие аплодисменты.
Я обернулся. В дверях палаты, наблюдая за всей этой сценой, стояла главврач Кобрук и та самая троица лекарей.
Один из них — высокий мужчина лет тридцати пяти с умными, внимательными глазами — отделился от группы и подошел ко мне, протягивая руку.
— Блестяще! Просто блестяще! Рад познакомиться — Виктор Альбертович Крылов, хирург. Меня прислали из Владимира на усиление. Согласно распоряжению, в ближайшие две недели я должен работать в качестве вашего ассистента.
Интересно.
Совпадение? Или Гильдия прислала своего наблюдателя, чтобы держать меня под контролем? Вот я прямо так и чувствовал фальшь в его словах.
— Держи ухо востро с этим, — тут же предупредил Фырк, который уже снова сидел у меня в кармане. — Что-то мне его слишком восторженная рожа не нравится.
А я вслух сказал, пожимая протянутую руку:
— Илья Разумовский. Добро пожаловать в наш дурдом.
Я вышел из терапевтического отделения, все еще мысленно прокручивая в голове детали спасения Муромцева. Адреналин, бурливший в крови во время реанимации, постепенно отпускал, сменяясь глубокой, свинцовой усталостью.
— Разумовский! Подождите!
Я обернулся.
Главврач Анна Витальевна Кобрук догоняла меня по гулкому коридору быстрым, почти мужским шагом. Ее лицо, как всегда, было серьезным и деловым, но сегодня в ее взгляде я уловил что-то новое, чего не было раньше.
— Зайдите ко мне в кабинет. Нужно поговорить.
Ну вот, началось. Разбор полетов.
Либо выговор за самоуправство, нарушение всех мыслимых и немыслимых протоколов и применение незарегистрированных целительских практик. Либо… либо что-то другое. С ней никогда не угадаешь.
В просторном кабинете главврача царила привычная атмосфера строгого, почти стерильного порядка. Кобрук обошла свой огромный стол и села в массивное кожаное кресло, жестом предложив мне устроиться напротив.
— Во-первых, — начала она без всяких предисловий, сцепив тонкие пальцы в замок. — Это была впечатляющая работа. Поставить диагноз микседематозной комы по одним лишь косвенным признакам, да еще и в условиях, когда все вокруг были уверены в банальной инфекции, — это высший пилотаж. Вы спасли человеку не только жизнь, но и репутацию всей больницы.
— Спасибо, Анна Витальевна. Я просто делал свою работу.
— Во-вторых, — ее тон стал жестче, а взгляд — острее. — Держитесь подальше от этого жизнерадостного товарища, Крылова. Да, формально он прислан из Владимира на усиление по нашему же запросу. Но у меня стойкое, почти физическое ощущение, что его главная задача здесь — не помогать, а следить. За вами, за мной, за всей больницей.
— Ого! — Фырк, который до этого дремал у меня в кармане, тут же высунул свой любопытный нос. — А начальница-то наша не дура! Сразу раскусила этого шпиона!
— Благодарю за предупреждение, — спокойно кивнул.
Похоже не только я чувствовал фальшивую доброжелательность хирурга из Владимира. Хотя ничего другого, я в общем-то, и не ожидал.
После истории с бароном и моего прямого столкновения с верхушкой владимирской Гильдии они не могли не прислать своего «наблюдателя». Наивно было бы полагать иначе.
Но то, что Кобрук говорит мне об этом прямо, без обиняков… это меняет дело. Она больше не видит во мне неуправляемую проблему. Она видит во мне союзника против общей, внешней угрозы.
Она сильный и опасный игрок, и ее поддержка в этой подковерной борьбе многого стоит.
— Будьте осторожны, Илья, — добавила она, и ее голос стал тише. — У меня очень плохое предчувствие насчет всего этого.