Славик Муравьев практически бежал по больничному коридору, прижимая к груди толстую, потрепанную папку с историей болезни, как самое ценное сокровище.
Электронные карты в их больнице ввели всего пару лет назад, и вся старая, самая важная информация — о хронических болезнях, аллергиях, перенесенных операциях — хранилась только здесь, в этих исписанных от руки бумажных талмудах.
Пациентка Вихлева, сорок два года, жалобы на тупые, ноющие боли в правом подребер-ье. Это был не просто случай. Это был его билет. Билет в другую жизнь.
Это был его билет. Билет в другую жизнь.
«Спокойно, Слава, спокойно,» — уговаривал он сам себя, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — «Это твой шанс. Единственный шанс вырваться из этого терапевтического болота, получить уважение, нормальные деньги, перестать слушать упреки жены. Не подведи. Не смей подвести.»
Он добежал до пятьсот седьмой палаты, уже на ходу придумывая вопросы, которые задаст пациентке.
— Слава! Не торопись ты так, загонишь себя!
У палаты его догнал Семен Величко, двигавшийся своей обычной, неторопливой походкой.
— Некогда разговаривать! — отмахнулся Славик, уже листая историю болезни. — Мне нужно первым поставить диагноз!
— Не дури, — Пончик с легким укором покачал головой. — Тут не скорость важна, а точность. Шаповалов ошибок не прощает. Он скорее оценит вдумчивый, пусть и медленный, анализ, чем быструю, но поверхностную догадку.
— Ты… ты будешь соревноваться? — напряженно спросил Славик, видя в нем главного конкурента.
— Не-а, — Пончик лениво зевнул. — Я не хочу играть в эти его игры, я хочу быть просто хорошим лекарем. Но и помогать тоже не буду — честная игра, как сказал шеф. Так что удачи.
Славик с облегчением кивнул. Одним сильным конкурентом меньше. Не теряя больше ни секунды, он шагнул в палату номер пятьсот семь.
Пациентка Вихлева, лежала на кровати, прижимая руку к правому боку. Остальные «конкурсанты» — Борисова, Фролов и Величко вошли следом и рассредоточились по палате, создавая гнетущую атмосферу публичного экзамена.
Славик, чувствуя на себе их взгляды, как десятки невидимых иголок, подошел к кровати, стараясь выглядеть максимально профессионально.
«Так, Слава, соберись, — мысленно командовал он сам себе, доставая из кармана фонендоскоп. — Это твой единственный шанс. Забудь про них. Есть только ты и пациентка. Слушай внимательно, задавай правильные вопросы. Не упусти ни одной детали.»
Пока он, преодолевая внутреннюю дрожь, задавал первые вопросы — «Как давно начались боли? Какой характер? Куда отдает?» — Алина Борисова, как самая пронырливая и наглая из всей троицы, первой подошла к столику у окна и схватила толстую историю болезни.
Славик краем глаза заметил, как она с нарочито деловым видом начала листать страницы. Ему было не до нее. Он был полностью поглощен своим осмотром: пальпация живота, перкуссия, аускультация…
Он слышал лишь тихий, едва уловимый шелест бумаги, но списал его на то, что она просто делает пометки в своем блокноте.
Ему было некогда отвлекаться. Борисова, закончив со своими делами, как ни в чем не бывало, положила историю болезни на место и, смерив Славика коротким, презрительным взглядом, вышла из палаты
За ней, так ничего и не поняв, потянулись Величко и Фролов.
Славик закончил осмотр.
«Так, анамнез собран, — с удовлетворением подумал он. — Картина более-менее ясна. Классический холецистит. Сейчас посмотрю анализы и УЗИ, и все окончательно сложится.»
Он подошел к столу и взял в руки историю болезни.
Выйдя из палаты, Славик прижался к прохладной стене коридора и руками открыл историю болезни. Он пропустил анамнез, биографические данные, сразу перейдя к самому главному — к обследованиям.
Вот оно! Вклеенный в карту лист с заключением УЗИ. Он впился в него глазами. «Желчный пузырь увеличен… стенки утолщены до 7 мм… в просвете множественные гиперэхогенные включения…»
«Есть! — мысленно, почти беззвучно, взвыл он от восторга. — Вот они! Доказательства! Множественные конкременты! Камни! Острый калькулезный холецистит! Я сделал это! У меня на руках все, что нужно!»
Он еще не успел дочитать заключение до конца, как рядом раздался язвительный голос.
— Ну что, терапевт, разгадал наш хирургический ребус?
Он поднял голову. Перед ним, с пластиковой кружкой дымящегося кофе в руке, стояла Алина Борисова. За ее спиной, как тень, маячил Фролов.
— Разгадал, — буркнул Славик, инстинктивно прижимая папку к груди, словно защищая драгоценную добычу.
— Да неужели? — она сделала глоток. — И что же там, по-твоему? Несварение?
— Не твое дело!
— Ой, какие мы гордые! — Борисова сделала шаг ближе, и в этот момент «случайно» споткнулась, качнувшись вперед. — Максим, не толкайся, идиот!
Фролов, стоявший в полуметре от нее, в искреннем недоумении выпучил глаза. Он ее и пальцем не трогал.
Кофе полетел прямо на Славика.
Реакция, выработанная годами работы на скорой, где все происходит мгновенно, спасла его. Он инстинктивно, на долю секунды опережая летящую жидкость, рванул папку в сторону.
Горячий, липкий напиток плеснул ему на халат и на пол, но история болезни осталась абсолютно чистой.
— Ой, какая удача, что не на документы! — разочарованно, но тут же маскируя это под облегчение, выдохнула Борисова.
Ага! Вот он, твой план!
Хотела испортить ключевой документ! Но я оказался быстрее! Я разгадал твою примитивную, топорную уловку! Не вышло! Я тебя сделал!
Славик почувствовал прилив гордости. Он не просто поставил диагноз. Он защитил его. Он переиграл самого опасного конкурента.
— Ничего страшного, Алина, — сказал он с максимально снисходительной улыбкой. — С кем не бывает.
Он с победным видом обошел их и направился в ординаторскую, крепко прижимая к груди спасенные им доказательства.
Мы с Артемом двинулись по коридору к операционному блоку. Я достал свой планшет и открыл электронную карту пациента, которого нам предстояло вести.
— Олег Петрович Сидоров, тридцать пять лет, — читал я вслух основные данные, вводя в курс дела и себя, и Артема. — Диагноз при поступлении: инородное тело брюшной полости, инкапсулированный осколок.
— Да, интересный случай, — кивнул Артем, заглядывая мне через плечо. — Я утром его карту листал. Интересный случай. Лет десять назад — тяжелое ДТП. Рваная рана живота, зашивали в нашей же больнице. Тогда думали, что просто рану ушили, а оказалось…
— А оказалось, что в рану попал осколок автомобильного стекла, — сказал я, кивая и разглядывая КТ-снимки. — Он не рентгеноконтрастный, поэтому на том старом рентгене его и не увидели. Это не ошибка, это просто технические ограничения того времени.
Я пролистал историю дальше.
Классическая картина. Организм — идеальная машина. Не можешь избавиться от чужеродного объекта — изолируй.
Он инкапсулировал этот кусок стекла, окружил его плотной фиброзной капсулой, как в тюрьму посадил. И десять лет человек жил спокойно, даже не подозревая о бомбе замедленного действия внутри себя.
А теперь, по какой-то причине, эта капсула воспалилась, дала о себе знать.
— План операции стандартный, — продолжил Артем, уверенный в исходе. — Лапароскопия, находим капсулу, аккуратно ее вылущиваем, проверяем кишечник на герметичность, зашиваем. Для такого опытного хирурга, как Некрасов, — раз плюнуть.
Для Некрасова, может, и раз плюнуть, но что-то мне подсказывает, что легкой прогулки сегодня не будет. В хирургии не бывает «простых» случаев. Бывают только недообследованные пациенты и самоуверенные хирурги.
— Твоя паранойя не на пустом месте! — тут же поддержал меня Фырк, который, как всегда все и обо всех знал. — С Некрасовым никогда ничего просто не бывает! Я помню, как он однажды аппендицит удалял — так чуть пол кишечника не отрезал заодно! Еле спасли бедолагу!
В предоперационной нас встретил сам Владимир Семенович Некрасов.
Мужчина лет шестидесяти пяти, высокий, сухой, седой, с прямой, почти военной выправкой. Он стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на нас из-под густых, насупленных бровей.
Взгляд у него был оценивающий, недовольный, как у генерала, инспектирующего нерадивых новобранцев.
— Так, — он окинул нас коротким, рубящим взглядом. — Анестезиолог Воронов, хорошо. А это кто?
Его вопрос, прямой и лишенный всякой вежливости, был адресован Артему, но взгляд был направлен на меня.
— Подмастерье Разумовский, — представился я сам, спокойно выдерживая его тяжелый взгляд. — Буду ассистировать и управлять лапароскопом.
— Подмастерье? — Некрасов скривился так, будто проглотил что-то кислое. — В мое время подмастерьев и близко к операционной не подпускали! Сначала три года учись узлы вязать и швы накладывать на свиных ногах!
Началось. Классический синдром старого хирурга. Все, что было «в его время» — хорошо, все новое — от лукавого.
— Сейчас немного другие времена, Владимир Семенович, — дипломатично заметил Артем, пытаясь сгладить острые углы.
— Вот именно что другие! — Некрасов повысил голос, и в нем зазвенел металл. — Раньше хирургия была искусством! Таинством! Мы руками все делали, на ощупь! Мы пропускали свою «Искру» через кончики пальцев, чувствовали каждый сосуд, каждую спайку, каждую аномалию! А теперь что? Камеры, мониторы, кнопочки! Вы больше не чувствуете пациента, вы смотрите на него через стекляшку, как на картинку! Скоро роботы за вас оперировать будут, а вы будете сидеть и кофе пить!
Он повернулся ко мне, и его глаза впились в меня, как два буравчика.
— Запомни, юноша. Настоящий хирург должен чувствовать ткани. Видеть не глазами, а кончиками пальцев! Вот я за свою жизнь провел больше пяти тысяч операций. И большинство из них — без всяких ваших новомодных примочек!
Искусство? Может быть.
Но с огромным процентом послеоперационных осложнений, о которых он тактично умалчивает. Технологии — это не замена рукам, а их многократное усиление. Но этому старому вояке этого уже не объяснить.