— Ага, и какой процент осложнений и летальности у тебя был, гений⁈ — ехидно прокомментировал у меня в голове Фырк. — Старый пень! Прогресс для него — личное оскорбление!
Фырк был прав. Операция предстояла не из легких.
Славик вошел в кабинет Шаповалова, чувствуя себя победителем. Он переиграл ее. Он защитил свой диагноз. Теперь оставалось только блестяще его доложить.
— Игорь Степанович, я готов.
— Слушаю, Муравьев.
— На основании жалоб пациентки, данных объективного осмотра и, самое главное, заключения УЗИ, — он с нажимом произнес последние слова, — я ставлю диагноз «Острый калькулезный холецистит».
— Хорошо, Муравьев. Диагноз принят, — Шаповалов кивнул, его лицо оставалось непроницаемым. — Ваша тактика лечения?
— Пациентку необходимо готовить к экстренной лапароскопической холецистэктомии, — уверенно, как по учебнику, отчеканил Славик. — А для предоперационной подготовки — немедленно начать стандартную антибиотикотерапию. Я бы назначил Цефтриаксон, два грамма внутривенно.
Шаповалов медленно поднял на него тяжелый, ничего не выражающий взгляд. В кабинете повисла пауза, такая густая и неприятная, что у Славика засосало под ложечкой.
— Игорь Степанович, позвольте уточнить, — раздался из угла спокойный, ледяной голос Алины Борисовой. — Ординатор Муравьев, видимо, в спешке, не очень внимательно изучил анамнез пациентки.
Славик в недоумении уставился на нее. Какой еще анамнез? Он все прочитал! Там ничего такого не было!
— У пациентки, — продолжила Борисова с убийственным спокойствием, — тяжелая аллергическая реакция на все антибиотики цефалоспоринового ряда в анамнезе.
Шаповалов молча открыл лежавшую перед ним историю болезни. Ту самую, которую Славик так бережно охранял. Он открыл ее на первой странице, где собирается анамнез. Верхний лист, с общими данными, был как будто немного толще обычного.
Шаповалов легко, одним движением ногтя, подцепил уголок и расцепил две страницы, которые были почти незаметно склеены по краям капелькой какого-то клейкого вещества.
Под ним, на основной странице анамнеза, красовалась огромная, жирная, написанная красным фломастером надпись, обведенная в рамку:
«АЛЛЕРГИЯ! ЦЕФАЛОСПОРИНЫ! АНАФИЛАКТИЧЕСКИЙ ШОК В АНАМНЕЗЕ!»
— Куда вы смотрели, Муравьев⁈ — голос Шаповалова был тихим, но от этого еще более страшным.
Славик смотрел на эту надпись и понимал все. Склеенные страницы… Она не вырвала лист. Она его приклеила. А «кофейная атака»… это был просто гениальный отвлекающий маневр. Спектакль, разыгранный для того, чтобы он, спасая главную улику — УЗИ, не заметил подвоха на первой странице. Чтобы он был так уверен в своей победе, что даже не стал перепроверять анамнез…
Он побелел, как полотно.
Шаповалов с ледяным спокойствием закрыл папку.
— Муравьев. Диагноз вы поставили верно. Но из-за вашей… невнимательности… вы бы убили пациента еще до операции. Вы проиграли.
Глава 21
Операционная номер три встретила нас привычным стерильным запахом. Пациент уже лежал на столе, окутанный зелеными простынями.
Артем, закончивший свои приготовления, коротко кивнул мне — можно начинать. Некрасов, уже в халате и перчатках, занял свое законное место у стола.
Я встал за лапароскопическую стойку, взяв в руки джойстик управления камерой. Это была моя территория. Я был его глазами.
Артем занял свою позицию у изголовья, напротив.
— Скальпель! — скомандовал Некрасов, и его голос, резкий и властный, нарушил тишину.
Сестра молниеносно подала инструмент.
Три небольших, но глубоких разреза для троакаров. Ввели камеру, инсуффлировали газ в брюшную полость, создавая рабочее пространство. На большом мониторе над столом тут же появилось увеличенное, четкое изображение внутреннего мира пациента.
— Вот она, красавица! — Некрасов с удовлетворением указал кончиком инструмента на плотное, округлое образование размером с грецкий орех, которое было плотно припаяно к стенке тонкой кишки. — Десять лет сидела, никого не трогала, а теперь, видите ли, решила побеспокоить пациента. Сейчас мы ее приговорим…
Он взял в руки электрокоагулятор и решительно начал отделять капсулу от окружающих тканей. Его движения были уверенными, отточенными годами, даже грубоватыми.
Он работал не с тканью, а против нее. Вместо того чтобы идти по естественным фасциальным слоям, аккуратно их разделяя, он рвал и прижигал. Он полагался на грубую силу и коагулятор, оставляя за собой ненужный термальный ожог и обугленные края.
В моем прошлом мире такая техника считалась бы варварской. Да, это было быстро. Но какой ценой?
Больше послеоперационной боли, дольше заживление, выше риск образования спаек. Но для него, видимо, скорость и «чистая работа», без капли крови, были важнее ювелирной точности.
— Ого, как он ее дерет! Прямо как Тузик грелку! — прокомментировал у меня в голове Фырк. — Не хирург, а мясник какой-то! Двуногий, ты бы это сделал в сто раз аккуратнее!
Управляя камерой, я был его глазами, его микроскопом, его системой наведения.
Я плавно вел объектив, держал инструмент хирурга в идеальном фокусе, увеличивал изображение в нужные моменты, давая ему картинку такого качества, о которой он в свои годы мог только мечтать. И я видел то, чего не замечал он, увлеченный своей грубой, силовой работой.
В том месте, где он особенно усердно работал коагулятором, выжигая спайки, стенка тонкой кишки, прилежащая к капсуле, начала менять цвет. Здоровая, розовая, эластичная ткань на моих глазах побелела, сморщилась, стала похожа на вареный белок. Термический ожог четвертой степени. Коагуляционный некроз.
Еще одно неосторожное прикосновение раскаленным инструментом — и тонкая, как папиросная бумага, стенка просто расползется. Перфорация. Каловый перитонит.
Сепсис.
Смерть.
— Стоп! Он же сейчас прожжет кишку насквозь! — панически взвизгнул у меня в голове Фырк. — Двуногий останови его!
— Владимир Семенович, стоп! — громко и четко сказал я, и мой голос в тишине операционной прозвучал как выстрел. — Остановитесь, пожалуйста!
Некрасов замер с занесенным инструментом. Он медленно, с недоумением, повернул голову в мою сторону.
— Что?
— Вы слишком близко к стенке кишки. Посмотрите на монитор, — я джойстиком мгновенно увеличил изображение в десятки раз, выводя проблемный участок на весь экран. — Видите эту белую зону? Это термический некроз. Еще одно движение — и будет перфорация!
В операционной повисла такая густая, звенящая тишина, что стало слышно, как гудит вентиляция. Даже Артем оторвался от своих мониторов и с тревогой уставился на экран.
— Молчать, ассистент! — рявкнул Некрасов, и его лицо под маской начало наливаться багровым цветом. — Ты меня учить собрался мальчишка? Я лучше знаю, что делаю! Я провел тысячу таких операций, когда ты еще под стол пешком ходил! Здесь все чисто!
Чисто, как же. Классическая защитная реакция хирурга старой школы. Отрицание очевидного. Гордыня, которая убивает пациентов. Упертый старик.
— Нет, не чисто! — я не отступил. — Сестра, направьте дополнительный свет на монитор!
Не дожидаясь ничьего разрешения, я сам направил камеру так, чтобы белое, безжизненное пятно на кишке стало видно с максимальной, ужасающей четкостью.
— Смотрите! Вот! Видите это белое пятно⁈ Это мертвая, сваренная ткань! Если вы продолжите в том же духе, мы получим перфорацию кишки и гнойный перитонит! Нужно немедленно изменить тактику! Нужно перейти на холодную препаровку!
— Молодец, двуногий! Не дай этому старому маразматику угробить пациента! — азартно подбадривал Фырк.
Некрасов побагровел. Я видел, как в его глазах за стеклами очков полыхнула первобытная, животная ярость. Ярость свергнутого короля в своей собственной операционной. Ярость которая не давала ему признать очевидное. Но прежде чем он успел взорваться потоком ругани, дверь в операционную тихо скрипнула и приоткрылась.
— Как продвигается операция, коллеги?
В дверном проеме, с вежливой улыбкой на лице, стояла главврач Анна Витальевна Кобрук.
Славик еще не успел выйти из ординаторской.
Он стоял посреди комнаты, чувствуя горький вкус поражения на языке. Все кончено.
Он провалился. Снова возвращаться в терапию, к этим бесконечным бумажкам, к упрекам жены… Шанс был, и он его бездарно упустил.
Но дверь с резким скрипом распахнулась.
В ординаторскую, даже не постучав, вошли двое: сам Игнат Семенович Киселев — заведующий всей хирургией — и следом за ним Виктор Крылов. У последнего на лице играла довольная, плохо скрываемая улыбка.
— Так, Шаповалов! — Киселев даже не поздоровался, обращаясь к заведующему, который как раз вернулся в кабинет. — Есть новое распоряжение от Анны Витальевны. Ситуация изменилась.
— Какая еще, к черту, ситуация? — нахмурился Шаповалов, чувствуя неладное.
— Твои ординаторы — Борисова, Величко и Фролов — в полном составе идут на усиление в поликлинику. Немедленно.
— Что⁈ — возмущенно вскрикнула Борисова, которая тоже вернулась за своими вещами. — Но мы же хирурги! Мы вообще-то тут жизни спасаем!
— Там тоже жизни спасают, — ледяным тоном отрезал Киселев. — Вы прежде всего лекари, а лекарь должен уметь все. Это приказ главврача!
— Я уже сказал, пусть Крылов идет, — Шаповалов скрестил руки на груди. — Он же прислан на усиление!
— Целитель третьего класса Крылов имеет узкую хирургическую специализацию, — Киселев явно цитировал заранее подготовленный ответ. — Он будет гораздо полезнее здесь, в операционной. К тому же, это прямое, личное указание Анны Витальевны.
Крылов изобразил на лице легкое смущение:
— Я, конечно, готов идти куда угодно, служить общему делу, но если начальство решило, что я нужнее здесь…
Эта самодовольная ухмылка Крылова… Заранее готовые ответы Киселева…
Это не случайность. Это подстава. Крылов не смирился с утренним унижением. Он пошел жаловаться напрямую к Кобрук или Киселеву. И они решили показательно высечь Шаповалова, отомстить за его утреннюю дерзость.