Но я был не согласен.
— Нет, — мой голос прозвучал тихо, но в наступившей тишине кабинета он прогрохотал, как выстрел.
Оба головы резко повернулись в мою сторону.
Шаповалов медленно, очень медленно поднял на меня свои глаза. Его лицо окаменело.
— Что «нет», подмастерье?
— Медикаментозное лечение не поможет, Игорь Степанович, — я спокойно выдержал его тяжелый взгляд. — Оно не вылечит его. Это будут костыли. Пожизненная зависимость от горы лекарств, которые будут лишь временно снимать симптомы. Опухоли останутся в его теле. Они никуда не денутся. Они будут расти. И рано или поздно, через год или через пять лет, одна из них станет злокачественной. Единственный реальный способ вылечить этого пациента — найти и удалить все эти опухоли. Хирургически.
Шаповалов медленно встал. Так медленно, словно сдерживал внутри себя готовую к извержению ярость.
— Ты в своем уме, Разумовский⁈ — его голос дрожал от гнева, хоть он и старался говорить тихо. — Хирургически⁈ Ты предлагаешь мне пойти на слепую поисковую операцию⁈ Вскрыть ему живот и часами ковыряться в нежнейшей ткани поджелудочной железы, рискуя в любой момент вызвать панкреонекроз или повредить аорту⁈ И все это ради поиска опухоли размером с горошину, которую мы даже на КТ не видим⁈
Он ударил кулаком по столу. Папка с анализами подпрыгнула.
— Я не буду убивать пациента на операционном столе из-за твоих безумных амбиций! Это прямое нарушение главного принципа «не навреди»! Тема закрыта! Он будет лечиться консервативно!
Я молчал.
В моей прошлой жизни я бы с ним согласился. Более того, я бы сам предложил именно такой, консервативный, план. Риски были слишком высоки, а вероятность успеха — ничтожно мала.
Но сейчас все было иначе. Сейчас у меня было то, чего у меня не было раньше. Чего нет ни у кого в этой больнице.
— Эй, двуногий! — возмущенно завопил у меня в голове Фырк. — Как это — не резать⁈ А зачем мы тогда всю эту головоломку разгадывали⁈ Просто чтобы таблетками его кормить⁈ Скажи этому старому перестраховщику! Скажи ему, что я могу нырнуть в пациента и найти все эти его раковые штуки за пять минут! Я же лучше любого КТ!
Сказать ему об этом я, конечно, не мог. Но у меня в рукаве была другая карта. Легальная.
— Компьютерная томография их действительно не увидит. Слишком маленькие, — произнес я ровным голосом. — А вот интраоперационное УЗИ — увидит.
Шаповалов, который уже собирался сесть, замер. В кабинете снова повисла тишина.
— Что ты сказал?
— Интраоперационное ультразвуковое исследование, — повторил я. — Специальный стерильный датчик, который прикладывается прямо к поверхности поджелудочной железы во время операции. Его разрешение — до долей миллиметра. С его помощью мы сможем найти и удалить все, даже самые мелкие, опухоли.
— Это правда, Игорь Степанович, — неожиданно подал голос до этого молчавший Артем Воронов. Он шагнул вперед. — Технология существует. Редко используется в провинциальных больницах из-за сложности, но она есть. Я читал о ней несколько монографий. При поиске мелких, изоэхогенных образований в паренхиматозных органах — это метод выбора. Его чувствительность достигает девяноста восьми процентов. И у нас есть такое оборудование.
Шаповалов перевел взгляд с меня на анестезиолога. Поддержка со стороны другого, уважаемого им специалиста, явно поколебала его уверенность.
По лицу Шаповалова пробежала тень сомнений. Он смотрел на меня долгим, тяжелым, нечитаемым взглядом. А потом в его глазах блеснул какой-то безумный, азартный огонь.
— А ну-ка, Разумовский… пойдем со мной
Анна Витальевна Кобрук положила трубку гильдейского коммуникатора и с удовлетворением сделала пометку в своем ежедневнике.
Вопрос с поставками новой партии противовирусных сывороток из Владимира был решен. Еще одна потушенная проблема, еще один успешно закрытый вопрос в бесконечной череде административных задач.
Пациенты для нее давно уже превратились в цифры, статистика заболеваемости и смертности — в ключевые показатели эффективности, а больница — в сложный механизм, который должен был работать без сбоев.
Она уже собиралась вызвать секретаря, чтобы продиктовать пару приказов, когда дверь ее кабинета распахнулась без стука.
На пороге стоял взвинченный, как натянутая струна, Игорь Степанович Шаповалов. А за его спиной, как тень, маячил тот самый новый подмастерье, Разумовский, о котором в последние недели говорила вся больница.
Кобрук холодно посмотрела на вошедших. Неужели нельзя было записаться на прием? Что за срочность, которая не терпит промедления?
— Анна Витальевна, прошу прощения, — Шаповалов прошел к столу. — Ситуация экстренная.
И он, по-военному четко, без эмоций, изложил всю историю. Про пациента Кулагина. Про неудачную первую операцию. Про невероятный диагноз Разумовского — синдром МЭН-1. И про его, Шаповалова, рискованное, на грани безумия, предложение о повторной, поисковой операции.
Кобрук слушала, не перебивая, ее лицо оставалось бесстрастным, но мозг уже работал с холодной скоростью компьютера, просчитывая риски.
Так.
Редчайший генетический синдром. Неудачная первая попытка. А теперь они хотят вторую, еще более рискованную, слепую операцию. Если пациент умирает у них на столе — это катастрофа.
Скандал.
Комплексная проверка из Гильдии, которая перевернет всю больницу вверх дном. А если отправить его сейчас во Владимир — вся эта головная боль станет проблемой Магистра Исинбаева, а не моей.
Решение очевидно.
— Нет, — ее голос прозвучал категорично и окончательно. — Категорически нет. Зашивайте пациента, стабилизируйте его состояние и готовьте документы на экстренный перевод в областной эндокринологический центр. Пусть они там со своими редкими опухолями и разбираются. Это их уровень компетенции, а не наш.
Шаповалов с едва заметным вздохом пожал плечами, как бы говоря Разумовскому: «Ну вот, я же предупреждал».
Она уже собиралась закончить разговор, твердо повторив свой приказ, но тут этот мальчишка Разумовский, сделал еще один шаг вперед.
— Анна Витальевна, позвольте задать вам один вопрос, как руководителю, — его голос был спокоен, но в нем была сталь. — Что для нашей больницы страшнее: один потенциально неудачный исход сложной, но уникальной операции, который всегда можно списать на тяжесть случая? Или репутация учреждения, которое отказалось даже попытаться спасти пациента, имея на руках точный диагноз и методику лечения?
Кобрук прищурилась. А парень-то умен. Он перестал давить на жалость и заговорил с ней на единственном понятном ей языке — на языке рисков и репутации.
— Я знаю, что случай с племянницей магистра Воронцова уже известен в Гильдии, — продолжал он, не давая ей вставить ни слова. — Как и то, что я, подмастерье из Мурома, поставил ей диагноз. А теперь представьте, как это будет выглядеть в отчетах. Пациент Кулагин, со схожим, редчайшим диагнозом, отправлен умирать на консервативном лечении во Владимир, потому что в Муромской больнице побоялись провести операцию. А ведь во Владимире уже знают, что у вас есть специалист, способный решить эту проблему.
Он сделал паузу, и Кобрук почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он был прав. Это будет выглядеть не как осторожность. Это будет выглядеть как трусость. Как вопиющая некомпетентность. Да откуда он все это знает вообще?
— А теперь представьте другой заголовок, — его голос стал тише, почти вкрадчивым. — «В Муромской больнице под личным руководством Анны Витальевны Кобрук успешно проведена первая в истории области операция по удалению множественных эндокринных опухолей». Это уже совсем другой уровень. Это не просто «галочка» в отчете. Это — заявка на статус передового медицинского центра не только в области, а может и гораздо больше!
Он замолчал.
И Анна Витальевна почувствовала, как лед ее административной осторожности действительно дал первую трещину. Этот мальчишка не просто просил.
Он предлагал ей сделку. Рискованную, почти безумную, но невероятно соблазнительную. Он предлагал ей поставить на кон все… и выиграть джекпот.
Кобрук прищурилась. А парень-то не так прост. Он не о пациенте сейчас думает. Он пытается говорить с ней на моем языке. На языке карьеры и амбиций. Хитрый мальчик. Интересно.
— Это слишком опасная авантюра, подмастерье, — холодно отрезала она, пытаясь вернуть разговор в привычное русло административного контроля. — Риск для репутации всей больницы слишком высок, чтобы ставить его на кон из-за одного, пусть и интересного, случая.
Но Разумовский, казалось, ее даже не услышал. Он не дрогнул.
— Игорь Степанович — один из лучших хирургов во всей области, — продолжил он ровным, уверенным голосом. — А я смогу его точно направить. Мы будем действовать не вслепую. Мы будем действовать как снайперы. Риски будут сведены к минимуму.
«Он даже Шаповалова уже в свой план вписал, — с кривой усмешкой подумала Кобрук. — Какой самоуверенный наглец. Но… убедительный, черт возьми.»
Разумовский сделал паузу, и его тон резко изменился. Из холодного и делового он стал тихим и проникновенным.
— Подумайте о пациенте, Анна Витальевна. Ему пятьдесят лет. У него только что родился первый внук. Если мы отправим его сейчас во Владимир, его ждет пожизненная зависимость от горы лекарств, которые будут лишь снимать симптомы, медленно отравляя его организм. Качество его жизни упадет до нуля.
Опять эти сантименты, — с легким раздражением подумала Кобрук. — Внучки, дедушки, качество жизни…
— Мы, — он сделал на этом слове особый акцент, — его единственный реальный шанс на полное излечение.
И в этот момент Анна Витальевна поняла, что проигрывает этот поединок. Этот мальчишка был невероятно опасен. Он играл на всех полях одновременно. Он давил на ее амбиции, предлагая славу. Он апеллировал к ее профессионализму, предлагая решение. И теперь он бил по самому больному — по остаткам ее совести, по той давно забытой клятве, которую она когда-то давала.