— И убить пациента⁈ — отрезал Шаповалов, даже не посмотрев на нее. — Следующий такой выброс инсулина он может уже не пережить. Воронов его просто не вытащит.
Он повернулся ко мне, и в его глазах, обычно полных сарказма и уверенности, сейчас читалось отчаяние, смешанное с плохо скрываемой яростью.
— Ну⁈ — прошипел он. — Где твои гениальные догадки⁈ Сейчас-то ты мне что скажешь⁈ Укажи мне пальцем точное место, куда колоть, или мы его сейчас убьем своими поисками! Я не буду резать вслепую! Не буду кромсать здоровую железу наугад! Это все равно что искать одну отравленную крупинку в мешке с сахаром
Я стоял над открытой брюшной полостью, и мой мозг работал с бешеной скоростью, лихорадочно перебирая варианты.
Фырк не может найти «спящую» опухоль, потому что она не «фонит». УЗИ ее не видит, потому что она слишком маленькая.
Пальпировать ее напрямую — значит, спровоцировать еще один, возможно, уже смертельный выброс инсулина.
Тупик. Полный, абсолютный тупик.
И тут меня осенило.
А что если?.. Что если использовать не «пассивный» Сонар, который просто слушает энергетические сигналы? Что если использовать «Искру» активно? Не для лечения, а для диагностики.
Не как молот, а как тончайший зонд…
— Игорь Степанович, дайте мне, пожалуйста, длинный атравматичный зажим, — попросил я. Затем повернул голову в сторону анестезиолога. — Артем, держите шприц с сорокапроцентной глюкозой наготове. Возможно, сейчас будет еще одна реакция.
— Ты что еще задумал, Разумовский? — подозрительно спросил Шаповалов, но зажим сестре кивком велел подать.
— Попробую точно локализовать опухоль. По-своему.
Я взял в стерильную перчатку длинный, тонкий металлический зажим. Холодная сталь приятно легла в руку. Я закрыл глаза, отсекая все лишнее — писк мониторов, напряженное дыхание ассистентов, ворчание Шаповалова.
Нужно было полностью сосредоточиться.
— Эй, двуногий, ты чего? — встревоженно пискнул у меня в голове Фырк. — Собрался медитировать прямо на операции? Ты в своем уме⁈
Я не ответил.
Вместо этого я сконцентрировался и начал пропускать через металл зажима тончайшую, как паутинка, струйку своей целительной энергии.
Не мощный поток, способный заживлять раны, а едва ощутимый, вибрирующий импульс. Энергетический щуп.
Зажим в моей руке перестал быть просто куском металла. Он стал продолжением моих нервных окончаний.
Я медленно, миллиметр за миллиметром, ввел его в рану и начал прикасаться самым кончиком к поверхности поджелудочной железы.
— Что он, черт возьми, делает? — шепотом спросила одна из медсестер.
— ТИХО! — рявкнул Шаповалов. — Не мешать!
Каждое прикосновение к здоровой ткани отдавалось в моей руке ровным, спокойным, «теплым» резонансом. Я чувствовал структуру органа, его плотность, его жизнь.
Касание. Ровный отклик. Сдвиг на миллиметр. Снова касание.
И вдруг… другое ощущение. Резонанс стал плотнее, «холоднее», как будто мой энергетический щуп наткнулся на крошечный, твердый узелок под самой поверхностью ткани. Инородное тело.
— Здесь, — прошептал я, не открывая глаз, удерживая кончик зажима на этой точке. — На сантиметр глубже от поверхности. Два миллиметра левее от кончика моего зажима. Размер… не больше пяти-шести миллиметров. Она здесь.
Я открыл глаза. В операционной стояла такая тишина, что было слышно, как гудит вентиляция. Все смотрели то на меня, то на кончик моего зажима, замершего на, казалось бы, абсолютно здоровой ткани.
Шаповалов секунду смотрел на кончик моего зажима, потом на меня, потом снова на зажим. В его глазах отражалась отчаянная решимость человека, который ставит все на одну карту.
— Артем, держите глюкозу наготове, — скомандовал он анестезиологу. — Режу.
Он решительно взял в руки микроскопический скальпель. Надрез был крошечным, всего несколько миллиметров. Осторожно, слой за слоем, разводя ткани, он пошел вглубь, точно к той точке, где замер мой инструмент.
И вот…
— Вижу! — выдохнул он. — Крошечный, плотный узелок, с рисовое зерно. Как… как ты, черт возьми, его нашел?
— Потом расскажу, — пробормотал я, чувствуя, как от дикого напряжения и такого необычного использования «Искры» у меня начинает кружиться голова. Я выкачал из себя всю «Искру». Тело покрылось холодным потом.
— Ого! — искренне восхитился у меня в голове Фырк. — Двуногий, да ты просто скрытый гений! Ты же только что изобрел новый диагностический метод! «Искру» в щуп превратил! Это же надо было такое придумать!
Шаповалов работал быстро и точно, как автомат. Через минуту второй узелок был извлечен из тканей и отправлен на срочный анализ.
— Инсулинома подтверждена! — раздался через десять минут торжествующий голос из динамика лаборатории.
— Зашиваем, — коротко скомандовал Шаповалов. — Две из двух. Неплохо для первого раза, Разумовский. Очень неплохо.
В ординаторской после операции царила странная, почти благоговейная тишина. Величко и Фролов смотрели на меня так, будто я только что на их глазах левитировал под потолком. Даже Борисова, которая делала вид, что увлечена чтением, то и дело бросала на меня быстрые, изучающие взгляды. Видимо известия бежали впереди нас.
Шаповалов молча достал из шкафчика бутылку с холодной водой и налил два полных стакана.
— Держи, — он протянул один мне.
Я с благодарностью принял стакан и сделал большой глоток. Горло пересохло от напряжения. Голова кружилась до сих пор.
Он сел напротив и долго, очень долго смотрел на меня.
— Разумовский, — наконец произнес он, и в его голосе не было и тени сарказма. — Я не знаю, как ты это делаешь. И, наверное, даже не хочу знать. Но пока ты работаешь в моем отделении… делай это почаще.
Он помолчал, сделал еще глоток.
— И… спасибо. За Кулагина.
— Он поправится, — уверенно сказал я.
— Если не будет послеоперационных осложнений, через неделю пойдет домой. К своему внуку, — он кивнул.
— Вот и славно, — пробормотал у меня в голове Фырк, который уже успел устроиться на моем плече. — А теперь, двуногий, когда мы одни, объясни мне по-человечески — как ты додумался «Искру» через эту дурацкую железку пропускать? Это же гениально!
Я только усмехнулся про себя. А что мне еще оставалось делать? Когда тебя припирают к стенке, мозг начинает выдавать самые нестандартные решения.
— Ладно, — Шаповалов встал. — Иди, отдыхай. Ты заслужил. Завтра — обычные, скучные операции. И, Разумовский? Постарайся больше таких фокусов при всех не выкидывать. А то нас с тобой в колдовстве обвинят, а мне еще пенсию в этой больнице получать.
Он вышел, оставив меня наедине со своими мыслями. И с Фырком, который все никак не мог успокоиться.
— Нет, ты серьезно! Ты точно гений, двуногий! «Искра»-диагностика! Да это же прорыв! Революция в медицине! Тебе за это Нобелевскую премию дадут! Хотя, стоп, здесь же нет никакой Нобелевской премии… Ну, какую-нибудь местную, Императорскую, точно дадут!
День выдался длинным. Очень длинным. Но Кулагин будет жить. И это было единственное, что имело сейчас значение.
Я спустился в холл больницы, чувствуя, как ноги слегка подрагивают от усталости. Необычное, точечное использование «Искры» в качестве диагностического щупа высосало из меня гораздо больше сил, чем я ожидал. Тело было выжато, как лимон.
На лавочке у самого входа, поджав под себя ноги, сидела Вероника. Увидев меня, она тут же вскочила.
— Ты чего здесь? — удивился я. — Я думал, ты уже давно домой уехала.
— Слышала, у тебя сложная, незапланированная операция была, — она внимательно, почти по-врачебному, осмотрела меня с головы до ног. — Решила дождаться. Как все прошло?
Ее голос был заботливым, даже каким-то нежным. После ледяного напряжения операционной и ядовитой атмосферы ординаторской это звучало как музыка для ушей.
— Все получилось, — я попытался выдавить из себя улыбку. Вышло не очень. — Но устал, как последняя собака.
Голова все еще слегка кружилась, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы стоять прямо. Вероника, конечно же, это заметила.
— Пошли домой, — она решительно взяла меня под руку, и ее плечо стало для меня неожиданной, но очень нужной опорой. — Тебе нужно отдохнуть.
— Да ладно тебе, я в порядке…
Но Веронике сама взяла меня под руку и мы быстро дошли до моего дома. Последнее, что я помню в тот вечер — как моя голова коснулась подушки, и как она заботливо укрыла меня одеялом.
Утро встретило меня не звоном будильника, а дразнящим, божественным запахом жареной яичницы. Вероники в квартире уже не было — ушла на свою утреннюю смену. На кухонном столе лежала короткая записка: «Завтрак на плите. Не вздумай пропустить! В.».
Я улыбнулся. Заботливая.
На сковородке меня ждала еще теплая яичница с беконом и пара поджаренных тостов. Я сделал себе кофе. После вчерашнего энергетического истощения мой организм требовал калорий, и я с огромным, почти животным удовольствием, уничтожил весь завтрак до последней крошки.
По дороге на работу я чувствовал себя уже почти человеком. Ночь полноценного, глубокого сна сделала свое дело. «Искра» почти полностью восстановилась, и голова больше не кружилась.
— О, двуногий наконец-то проснулся! — Фырк, как обычно, материализовался на моем плече, едва я переступил порог больницы. — Как спалось, герой-любовник, после бурной ночи?
— Нормально спалось, — буркнул я, направляясь к лифтам. — После ночи сна.
— Это хорошо, что выспался, — загадочно произнес фамильяр, усаживаясь поудобнее. — Потому что бодрость тебе сегодня ой как понадобится! Тебя тут та-а-акое ждет!
— Что еще «такое»? — насторожился я.
— Увидишь! — он довольно хихикнул. — Сюрприз будет!
Я нахмурился, но выпытывать у него подробности не стал. Все равно этот пушистый засранец обожает плести интриги и нагонять туману.
У самой двери в нашу ординаторскую я замер. Там, о чем-то тихо переговариваясь, стояли двое — Шаповалов и, к моему огромному удивлению, главврач Анна Витальевна Кобрук собственной персоной. Увидев меня, Шаповалов усмехнулся.