Теперь вопрос в том, как рассчитаться с мытарем. Мне удалось немного отложить, в том числе заработанное на пирожках, но долг погасить пока не получится — наскребётся разве что рассчитаться за текущий месяц.
В первый год вступления в брачный возраст — от восемнадцати до девятнадцати лет — берут минималку, триста арчантов в месяц, и с каждым годом налог поднимается. После двадцати пяти платить нужно уже по девятьсот пятьдесят арчантов, что для захолустной целительницы просто нереальная сумма, даже учитывая, что месяцев в году всего десять и они длиннее — по тридцать шесть дней.
Проблему с налогом на безбрачие нужно решать кардинально, но как именно?
Идти замуж не хочется категорически, особенно в мире, где у женщины прав, как у домашней скотины. Открывать своё дело, упорно работать и кормить своими трудами чужое государство? Во-первых, не факт, что получится. Во-вторых, ничего хорошего это государство для меня пока не сделало. В-третьих, в долгосрочной перспективе проблему это не решит, после тридцати налоговая ставка улетит в космос, и никаких денег на выплаты не напасёшься.
Оставался фиктивный брак… Эх, найти бы такого же бедолагу-попаданца и договориться с ним! Не за Митрофанушку же идти, честное слово. От одного его вида у меня либидо скукоживалось, а половые органы грозились атрофироваться.
Так-то вроде симпатичный парень, но влечения у меня к нему ноль целых хрен десятых. Хотя, будем честны, Митрофанушка всё лучше, чем Дрогим. Вариант выйти за Дрогима и через пару лет стать вдовой я рассматривала недолго — парень вызывал в душе ощущение гадливости, преодолеть которое я бы не смогла, да и нечестным казался такой поступок. Жаль, что сам он избавляться от зависимости не собирался.
Когда мы наконец доехали до избы, я поблагодарила своего возницу, рассчиталась с ним, занесла покупки в избу и покормила Шельму, а сама вдоволь напилась жирного деревенского кефира.
— Пару месяцев я, конечно, протяну. Даже с долгами рассчитаюсь, чтобы мною налоговая не особо интересовалась. А дальше что? — спросила я у разомлевшей у меня на коленях мурчащей Шельмы.
Она не ответила. Вообще, собеседница из неё так себе, а вот кефирная собутыльница — очень даже на уровне, вылакала целое блюдечко.
Рассортировав покупки, я завалилась спать. И так припозднилась — время уже перевалило за полдень.
Разумеется, как только я погрузилась в сладкие объятия Морфея, в дверь настойчиво постучали. За пирожками должны были приехать завтра, поэтому я поморщилась и даже попыталась притвориться, что меня дома нет, но потом вспомнила, что деньги всё же нужны и заставила себя открыть дверь.
На пороге топтался Грег.
— Ланка, ты это… Продай мне твоё средство для усмирения баб, — выдал он.
— Средство для усмирения баб у тебя в штанах. Если ни одной не усмирил, значит, оно нерабочее, — хмыкнула я, с вызовом глядя на него.
Грег нахмурился, а потом взорвался:
— Слушай, ты! Это ты виновата, что мне пришлось на этой стерве Мигне жениться! Если бы ты мне не рассказала, что ты — приблудина, ничего бы этого не вышло! А так — батя мне запретил жениться на тебе! Сказал, чтоб я на Мигне женился! А у неё характер паршивый, вечно ко мне цепляется!
— Ах ты бедненький, — нарочито фальшивым тоном пожалела я. — Если бы только был способ этого избежать… Ах да, он был! Достаточно было просто сохранить в секрете то, что тебе рассказали. И вуаля — всё сложилось бы совсем иначе. Хотя знаешь, я даже рада, что мы не женаты. Не нужен мне муж с гнилым нутром.
Грег аж заалел от ярости:
— Это ты виновата, а я всего лишь с батей хотел посоветоваться, это он всё старосте растрепал и с ним за Мигну сговорился!
— Ланкой-шлюханкой меня тоже твой батя называл? — хмыкнула я.
— А… это… — отвёл глаза он. — Это потому, что ты сама виновата, что до свадьбы себя не сберегла.
Его наглость была такой огромной, что ею даже я поперхнулась и тут же начала икать. На этот раз — от возмущения.
— Грег, вали отсюда, пока у тебя все органы работают, и больше на моём пороге не появляйся. Никогда.
— Нет, ты не поняла, — вдруг резко толкнул меня он внутрь избы. — Пока ты мне не дашь успокоительное, я не уйду, ясно?
— Предельно, — ответила я. — Сейчас принесу.
Винтовка стояла у печки, я подошла к ней и подхватила, а потом навела дуло на него и процедила:
— Пошёл, ик, вон отсюда. Если ещё раз покажешься — я тебя подстрелю и лечить не буду, а Мигне скажу, что ты ко мне приставал. Мне терять нечего!
— Ах ты сука! — выдохнул Грег, вытаращился на меня бешеным богомолом, но против винтовки не попёр.
Ушёл.
А я осталась одна, злая и невыспавшаяся. Нет, с деревенскими определённо нужно что-то решать!
Понятно, что любое общество стремится к сохранению покоя и гармонии — гомеостаза. Как только возникает конфликт, самой естественной реакцией со стороны окружающих становится его подавление, причём не через установление справедливости (ведь это длит конфликт и вообще сложно), а через подавление более слабого — того, кто, по мнению общества, легче прогнётся.
Именно поэтому, если отчим обижает ребёнка, мать принимает сторону отчима и требует, чтобы ребёнок подчинился. Именно поэтому родственники обижаются и давят на жену, которая хочет развестись с изменником-мужем. Именно поэтому учительница в школе ругает не хулиганов, а стыдит и уговаривает потерпеть их жертву. Именно поэтому несправедливое поведение руководителя в отношении подчинённого пытаются замолчать все — от высшего начальства до таких же подчинённых. Именно поэтому заметаются под ковёр преступления представителей власти, а на свидетелей давят. Именно поэтому жертв геноцида и террора затыкают на международном уровне.
Любая. Живая. Система. Пытается. Сохранить. Состояние. Покоя. Любой. Ценой.
Вот и сейчас, когда Лана внезапно перестала быть удобной и бессловесной, на неё ополчились селяне. Они, не сговариваясь, будут давить на неё до тех пор, пока она не сломается и в деревню не вернутся мир и покой. Заветный гомеостаз.
Вопреки многочисленным советам игнорировать обидчиков, единственный метод борьбы в такой ситуации — это стать неудобным. Неудобным настолько, что маятник качнётся в другую сторону. Как только жертва несправедливости покажет, что сдаваться не собирается, внезапно найдётся управа на того, кто действительно виноват.
Можно рассказать бабушке, чтобы она вправила мозги матери. Рассказать всем родственникам мужа, что он выиграл в лотерею десять миллионов и отказывается делиться, пусть стыдят его и заодно просят профинансировать покупку квартиры для его троюродной сестры. Сообщить о хулиганах родителям и школьной администрации, а если это не поможет — в прокуратуру. Подать на начальника и предприятие в суд. Привлечь журналистов и осветить злоупотребления представителей власти в прессе. Говорить во всю силу голоса и защищать себя и свои границы.
И не сдаваться, потому что для сильных и упорных справедливость всё же торжествует, пусть и не сразу.
Я глубоко вздохнула и поднялась на ноги. Что ж, пора стать по-настоящему неудобной.
— Собирайся, Шельма. Мы идём выбивать долги!
Много времени сборы не заняли. Я зарядила винтовку и повесила на плечо. В руки взяла корзинку — на всякий случай.
Всю дорогу до Армаэса я шла, икая и накручивая себя. За спиной на ремне — винтовка, в душе — решимость, рядом — воинственная Шельма. Она за прошедшие две недели вымахала почти до колена, а зубки у неё начали меняться, так что какую-никакую угрозу она всё же представляла, пусть скорее для провизии, чем для людей, но всё же.
Вереница деревенских домов показалась передо мной в самое удобное время — светлым вечером, когда все были уже по домам или возвращались с полей.
Я подошла к воротам первых попавшихся должников и громко постучала. Калитку распахнул глава семейства и вытаращился на меня так, будто увидел привидение.
— Вы мне должны шестьдесят арчантов, ик, — твёрдо заявила я. — Рассчитывайтесь с долгами или на медицинскую помощь можете не рассчитывать больше никогда!
— Э-э-э, — многозначительно выдал он.
— Когда следующий раз у ребёнка будут колики или понос — будете сами лечить или к бабке Грисе повезёте, да только она стала меньше людей принимать. Ваш выбор — рассчитаться с долгом или рисковать здоровьем близких! Ик!
Когда я грозно икнула в конце предложения, глава семейства аж подпрыгнул на месте, после чего нервно сглотнул, на пару минут исчез из поля зрения, а потом появился снова и виновато протянул мне деньги:
— Вот. Только старосте не говорите.
— Не буду, — заверила я.
Ситуация повторилась у ворот следующего двора. И следующего тоже. И следующего после него.
К моменту, когда я подошла к дому Сотты, кошель уже был приятно набит деньгами, а волнение перед встречей с мытарем отступило. В любом случае покупка винтовки уже отбилась. Можно сказать, армаэсцы закраудфандили мою коллекторскую кампанию.
Сотта встретила меня неласково. Видимо, слухи по деревне расползались быстрее, чем я успевала собирать дань. Шустрые подростки выскальзывали из калиток на задних дворах и неслись к соседям предупредить о приходе баскака.
— Ничего мы тебе не дадим! — взвизгнула Сотта. — Ничего мы тебе не должны!
— Я так понимаю, что Сокалиху уже раскрючило обратно, ик, — ухмыльнулась я. — Что ж, хорошо. Тогда запомните: будете хоть всей семьёй подыхать, даже пальцем не пошевелю.
— Тварь жополунная! Хлобусты свои забери и пошла отсель! — она швырнула в меня выдранными из земли растениями.
Видимо, из числа тех, что они вырыли из моего огорода, а я не заметила в момент ночного рейда. Вся деревня высыпала из домов — и над воротами, и в калитках, и даже на крышах торчали десятки любопытных голов, жадно наблюдая за моей реакцией.
Я медленно утёрла землю с лица и торжественно, во всю глубину лёгких произнесла:
— Homo homini lupus est!
— Чего? Ты нас прокляла, что ли? Ведьма! — заголосила Сотта.