ми, причем Игорь Борисович с вздернутой вверх тростью, а жена его Елизавета Петровна — с зонтом. И выглядело это так, будто это не им, а они угрожали выскочившему из засада субъекту. Грабитель почесал стволом пистолета в затылке, боязливо оглянулся по сторонам, и отдал новый приказ:
— Руки опустить! Все ценное из карманов и сумочки достать и отдать мне!
Игорь Борисович достал из своих карманов старенький, весь исцарапанный мобильник, семнадцать рублей железом, измятый носовой платок и пригоршню ирисок — он с детства обожал ириски. Вот и сейчас у него в рту, приклеившись к испорченным кариесом зубам, дотаивала вязкая конфетка.
— На, — протянул Игорь Борисович вооруженному субъекту ладонь с содержимым своих карманов.
— И это все? — недоверчиво спросил грабитель.
— Ну, — подтвердил Игорь Борисович.
— А деньги?
— А это ты не у меня спрашивай, — сказал Игорь Борисович, разворачивая очередную ириску.
— А у кого? — тупо спросил грабитель.
— А ты догадайся! — лукаво прищурился Игорь Борисович.
— Ага! А ну, гони деньги! — повернул дуло пистолета в сторону Елизаветы Петровны субъект.
— А сколько вам надо, молодой человек? — дипломатично спросила та.
— Все!
— Ну, все так все! — вздохнула Елизавета Петровна. — Только не думаю, что сумма вас обрадует.
Она долго шарила в своей объемной сумочке и потом горестно сообщила:
— А я кошелек дома забыла.
— Как забыла? Опять? — вскричал Игорь Борисович и чуть не подавился ириской. — Все полторы тысячи? И как мы теперь к Стасюкам пойдем, с голыми руками, что ли?
— Полторы тысячи чего? — нетерпеливо спросил грабитель. — Евро, долларов? А ну, пошли к вам домой!
— Ага, скажи еще: фунтов стерлингов! — злобно фыркнул Игорь Борисович, недобро косясь на супругу. — Подарок мы отложили нашим друзьям в магазине, на их серебряную свадьбу. Вот хотели по дороге выкупить. А эта мымра опять забыла деньги дома. Все полторы тысячи рублей! Придется обратно топать.
— Ах вы, уроды, нищеброды! — затрясся от злости грабитель. — Столько времени на вас зря потра…
Он не договорил и кулем свалился под ноги разъяренным супругам Ватрухиным: Игорь Борисович долбанул его по голове своей увесистой тростью, а Елизавета Петровна ударила нераскрытым зонтиком по уху.
— Ты грабить-то грабь, но не оскорбляйся, — назидательно сказала Елизавета Петровна и еще раз огрела повергнутого разбойника зонтом, но на этот раз по мягкому месту.
— Вот именно! — подтвердил Игорь Борисович, но бить лежачего не стал, рассудив, что ему и так хватит. — Ну что, старая, пошли за деньгами? Говорил, же отдай мне кошелек. Так нет!
— Ага, тебе только отдай! — живо возразила Елизавета Петровна. — Такой же разбойник, как этот. Только похитрее…
И препираясь, супруги также неспешно отправились домой, за оставленными деньгами. А несостоявшегося грабителя, который все еще валялся на тротуаре с пистолетом в руке, уже подбирал полицейский патруль…
Андрюшка Петрович
Новый сосед недавно в наш подъезд заселился. На вид мужик как мужик, да и по годам вроде как наш с Витьком сверстник, сороковник ему, не больше. Обрадовались мы новому соседу как родному. Даже помогли ему вещи из машины перенести в его шестую квартиру. Хотя он и не просил.
— Ну, чего, — говорю ему. — Давай знакомиться, сосед. Я — Федян. А это Витек. А тебя как дразнют?
— Я, — говорит он, — Андрей Петрович.
— Да ладно тебе, — скалится Витек. — Какой там еще Андрей Петрович. Будешь у нас Андрюшка.
— Ага! — подхватываю я радостно. — Андрюшка… хрен тебе в ушко! Ну, ну, не обижайся, это я шутю так. Хошь, и ты пошути, вот мы и подружимся.
— Дак чего, спрыснуть надо твое новоселье, Андрюшка, — намекает ему Федян.
— Вы извините, господа, — говорит этот Андрюшка Петрович. — Я не пью. Но если хотите, пойдемте, я вам свежего чаю заварю.
— Чего? Чаю?! — обиделся Витек. — Мы к тебе как к человеку. А ты? Сам цеди этот свой чай!
— Да, — вторю я ему. — Мы-то думали, ты мужик. А ты? Ну его, Федян, пошли.
Пошли мы с Федяном, взяли полбанки, раздавили в нашем скверике.
— Не, не мужик наш сосед, — сокрушается Федян. — Скажи, Витек?
— Точно, — соглашаюсь я. — Так, недоразумение какое-то. Да и хрен с ним, с этим Андрюшкой… как его… Петровичем. Нам ведь и вдвоем с тобой хорошо. Так же, Федян?
— А то! — согласился Федян. — Ну что, у меня еще полтинник есть. А у тебя?
Только мы сходили за второй полбанкой, смотрим — этот придурок из шестой тащит ковер, развешивает его на перекладине и… сам же его и выколачивает!
Мы с Федяном обалдели.
— Слушай, может он холостой, этот Андрюшка Петрович? — спрашивает Федян.
— Да не, есть у него баба, — говорю я. — Да ты же и сам видел. Ничего так, симпатичная.
— Какая-никакая, а баба! — резюмирует Федян. — И это ее дело — ковры выколачивать.
— Значит, у них — Андрюшка Петрович баба! — сделал я вывод. Мы с Федяном так и покатились со смеху.
Однако вскоре нам стало не до смеху. Уже через несколько дней нам наши жены стали тыкать этим Андрюшкой Петровичем в глаза, оглоблю ему в ушко. Мало того, что не пьет и ковры выбивает, так он еще и мусор сам всегда выносит. И посуду даже бабе своей помогает мыть — Федянина жена видела, когда ходила к ним за солью знакомиться. Короче, окончательно испортил нам обстановку этот нехороший Андрюшка Петрович. Ну, не мужик!
— А давай мы ему по мозгам надаем? — предложил я Федяне.
— А за что? — тупит Федян.
— А за все хорошее! — говорю я. — Глядишь, поймет, исправляться начнет.
— А если не мы, а он нам? — засомневался Федян.
— Да куда ему! — раззадорил я его. — Он же баба, не мужик.
Ну, мы, как водится, для уверенности раздавили полбанки, и когда этот Андрюшка Петрович честно нес из магазина домой только хлеб и кефир, подловили его у нашего любимого скверика.
— Ну, щас мы тебя воспитывать будем, козел! — засучивает рукава Федян.
— Ага, держись, интеллигент паршивый! — зашел я ему за спину.
— Господа, а может, не надо? — вежливо спросил этот Андрюшка Петрович. Как же, не надо! Еще как на…
…Я очнулся за заборчиком в скверике. Гляжу, рядом на карачках стоит Федян и башкой трясет.
— Что это было? — спрашиваю я Федяна.
— А я откуда знаю? — проныл Федян. — Может, карате, а может джиу-джитсу.
Больше мы к Андрею Петровичу не приставали. Ну его! Разве мужики так дерутся?
В шкафу
…И вот Сиракузов, как тот придурок из анекдота, сидит в шкафу в чужой супружеской спальне. В трусах и на корточках, за душной и тесной шеренгой шуб, плащей, платьев. По лицу, шее струится пот, сердце гулко бьется почему-то не в груди, а в ушах. Жарко, но его бьет озноб. Это нервное. Ну, еще бы. В самый пикантный момент из прихожей донеслась трель дверного звонка. Это в три-то часа ночи?
Их буквально разметало в разные стороны. Причем Сиракузов почему-то сразу оказался в шкафу. Это любимая поддала ему своей восхитительной коленкой и прошипела:
— На всякий случай: вдруг муж вернулся. Хотя никак не должен. Он же на соревнованиях.
Захлопнула за ним дверцу, да еще и ключ провернула.
«Блин, а шмотки? Нет, так больше нельзя!»
А тут еще на инородное тело начала слетаться моль. Эти маленькие крылатые твари стали исследовать и без того не могучую растительность Сиракузова на предмет съедобности. Черт, как щекотно!
Милая ушла в прихожую, спросила своим мелодичным капризным голоском, от которого у Сиракузова всегда мурашки по телу, особенно по отдельным его частям:
— Кто там? Я сплю!
Сиракузов выпростал ухо из-под полы какой-то шубы и приложил его к дверке шкафа. Силой воли усмирил грохот сердца в ушах и расслышал грубое, но нежное:
— Бу-бу, бу-бу-бу!
— Васенька, это ты? — радостно (ах ты, зараза!) пискнула их милая и защелкала задвижками, загремела цепочкой.
«Так-а-ак! Значит, все-таки, муж! Василий Бугаев, чемпион города по боксу. Уезжал на чемпионат области. Должен был только послезавтра вернуться. Козел!
— Вылетел я, в первом же туре, заинька, — войдя в прихожую, заплакал Василий.
— Ну что ты, дорогуша, успокойся, — заворковала их милая. — Сейчас душ примешь, и баиньки. А потом ты их всех побьешь, в другой раз!
— Ехал и всю дорогу думал, кого бы поймать, на ком злость сорвать, — шмыгая своим кривым сломанным носом (Сиракузов как-то видел этот мужественный шнобель), пожаловался боксер. — И представь, никто ведь так и не подставился.
«Ой-ей-ей! А груша-то для битья вот она, в шкафу его жены сидит. И у груши этой страшно затекли ноги. Нет, так больше нельзя!»
Сиракузов сел и вытянул полусогнутые ноги, подошвы которых уперлись в полированную перегородку шкафа. А пальцы ног начали выбивать мелкую дробь по гулкому как гитарная коробка дереву.
«Черт, да что же это такое!»
Сиракузов снова уселся на корточки. И тут ключ в дверце шкафа начал проворачиваться. Сиракузов зажмурился и скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками: так просто выколотить из себя душу он не даст!
— Выходи и быстро одевайся, — жарко зашептала милая.
— А этот, однофамилец твой?
— Он в душе, и не скоро выйдет.
— А после душа вы в кроватку, да? — скрипнул зубами Сиракузов.
— Иди уж! — прильнула она в прихожей к нему, куда они пробрались на цыпочках. — Через неделю я тебе позвоню. Он на межрегиональные соревнования уедет, на три дня. Придешь?
Рядом, за дверью ванной комнаты, громко шумел душ, под тугими струями которого что-то фальшиво напевал муж ее милой, изредка царапая ветвистыми рогами по мокрой кафельной стене.
— Ни за что и никогда! — сердито прошипел Сиракузов, выходя на лестничную площадку. — Пока не поставишь в шкафу табуретку… И моль выведи!
Клев на Навозихе
— Ну что?
— Не берет, сволочь! — в бессильной злобе скрипнул зубами Мамыков.
— Надо же! — восхитился Грецкин. — Как вас напугали-то. Не берет… Но и бумагу не подписывает?