— Не подписывает, — вздохнул Мамыков. — Нельзя говорит, и хоть ты тресни.
— Ну что ты за зам у него такой?
— Да хороший я у него зам, и поэтому тоже не берет. Боится, что подсижу.
— А как быть? Дело-то стоит.
— Надо еще подумать, как его уломать, чтобы взял.
— Слабые-то места у него есть? Может, бабу ему красивше какую подложить? — предложил Грецкин.
— Да ну! — безнадежно махнул рукой Мамыков. — Рядом с ним такое чудо писаное лежит, что на других он и смотреть не хочет.
— А если его подпоить и бабло в карман засунуть?
— Не пьет уже лет пять. Как на этой чуде-юде женился, так и не пьет. Боится, что уведут.
— Вот черт! — задумался Грецкин. — Ну, а увлечения у него какие есть?
— Ну, вроде рыбак он заядлый. Хотя на нашей Навозихе и клева-то, сам это знаешь, не бывает, но исправно торчит там каждую субботу. Релаксирует!
— Так увяжись с ним. Скажи, что прикормку клевую достал. А уж что он с крючка снимать будет, моя забота. Директор магазина «Живая рыба» в области — мой кореш!
В следующую субботу начальник одного из департаментов районной администрации Голянский со своим заместителем Мамыковым сидели на бережку Навозихи с закинутыми удочками. На той стороне речки обосновалась еще одна компания рыбаков. Как обычно, не клевало. Ни у тех, ни у этих.
— Ну и где же твоя волшебная прикормка? — с иронией спросил Голянский.
— А вот мы щас ею речку-то посыплем! — громко сказал Мамыков. И посыпал Навозиху обыкновенным просом. На той стороне что-то громко плесканулось, и через пару минут поплавок у Голянского резко ушел в глубину. Тот потащил удочку и ахнул: на крючке сидел килограммовый сазан. Которых в Навозихе отродясь не водилось.
— Не может быть! — не поверил своим глазам Голянский, дрожащими руками снимая трепыхающегося сазана с крючка. — Ты, Мамыков, просто кудесник. А ну, еще попробую!
Он поплевал на червяка и закинул удочку. Поплавок тут же уехал вбок. Голянский выдернул еще одного сазана. Причем точно такого же, как первого. Потом еще, еще, еще. И неожиданно клев так же резко оборвался, как и начался.
— А ну, сыпни еще своей чудесной прикормки! — азартно крикнул Голянский Мамыкову. Мамыков посыпал Навозиху просом. Но Навозиха молчала.
— Тьфу ты, блин! — разочарованно сплюнул в воду Голянский.- Только разошелся, и на тебе!
— Навозиха, а Навозиха, дай нам еще рыбки! — дурашливо возопил Мамыков, воздев руки кверху и косясь на темную шевелящуюся тень в глубине реки.
И тут Навозиха забурлила, из ее вод восстал аквалангист с пустым садком в руках.
— Сазаны кончились, господин Голянский, — сказал аквалангист, выплюнув загубник. — Если немного подождете, подвезут свежего карпа…
Бешбармак с пампушками
— Алло, здравствуйте! Это служба досуга. Хотите поговорить с девушкой?
— Да какая еще, на фиг, девушка? Некогда мне — бешбармак варю. Надо уже сочни в бульон опускать. Все, пока!
— Извините, это служба досуга. Это я вам только что звонила?
— Ну, чего надо? Не хочу я говорить ни с какой девушкой. У меня уже сочни довариваются. Сейчас и туздук подойдет… А запах, запах! Я обалдеваю! Все, не мешайте мне!
— Алле, извините, это снова я, девушка из службы досуга! Повторите еще раз, пожалуйста, что вы там такое варите?
— Ну, бешбармак.
— Как интересно! А я вот этот баш… бешбармак еще не варила никогда. Это, кстати, чье блюдо? Кто его придумал?
— Постой, как тебя там…
— Анжелика! А вас как зовут, молодой человек?
— Петро я. Постой, Анжелика, сейчас я туздук сниму, а то лук разварится…
— Лук разварится… Как интересно!
— Так вот, Анжелика, у меня в корешах есть и башкиры, и татары, и казахи. И все они говорят, что это их национальное блюдо. Я и не спорю. Главное, что они меня научили, как его готовить. Очень просто и очень вкусно. А я их научил варить настоящий украинский борщ, с пампушками!
— Петро, а если не секрет, кому вы варите ваш этот бешбармак?
— Та кому — себе ж!
— А где же ваша жена?
— Объелась пампушек… В разводе я!
— Как интересно! А вы не могли бы, Петро, и меня научить варить бешбармак?
— Что, вот так по телефону?
— Нет, по телефону не надо. Он мне так надоел сегодня! А вы знаете, у меня как раз смена кончается…
— Так тебя ж, поди, муж дома ждет?
— А мой муж объелся груш!
— Вон оно как! Ну, тогда подъезжай, Анжелка! Диктую адрес. Да, прикупи-ка сметаны. Я тебя и борщ варить научу. С пампушками!
Бессонница
Кузякину не спалось. Он ворочался, ворочался, потом решил посчитать овец — слышал, что это иногда помогает. Досчитал до пятнадцати и сбился — бараны заволновались, стали перебегать с места на место. Когда они немного успокоились, Кузякин вновь стал считать этих пугливых животных. Только с третьей попытки ему удалось пересчитать всю отару. Удовлетворенный Кузякин стал было уже засыпать. Но тут пришел чабан — здоровенный небритый брюнет в брезентовом плаще с капюшоном, и поинтересовался, что это Кузякин делает в его отаре.
— Да вот не спится, — пожаловался Кузякин. — А говорят, когда посчитаешь овец, приходит сон…
— Ну да, а тут пришел я, — буркнул пастух. — Ну и сколько ты их насчитал?
— Пятьсот семьдесят пять штук! — отрапортовал Кузякин.
— Так, а было шестьсот, — задумчиво сказал пастух и поудобнее перехватил герлыгу, длинный шест с крюком на конце. — Где еще двадцать пять?
— А я почем знаю? — пожал плечами Кузякин. — Видно, сперли, пока ты где-то шлялся. Сам-то где был?
— Да я это… Только на пять минут отлучился, — смутился чабан. — За куревом сходил.
— А что, оставить за себя некого было? — поинтересовался Кузякин. — Сейчас ведь время такое, все всё тащат, ничего без присмотра оставить нельзя.
— Да вот то-то и оно, что некого, — вздохнул пастух, закурил и гулко закашлял, отчего отара вся разом испуганно подпрыгнула на месте и брызнула врассыпную. — Сын со мной работал, да в армию ушел. Говорит, лучше там строем ходить, чем здесь строить этих глупых баранов.
Кузякин, дослушав его, сбегал и вернул отару на место, подгоняя овец разбойничьим посвистом
— Слушай, у тебя неплохо получается, — похвалил чабан, когда запыхавшийся Кузякин вернулся обратно. — А не хочешь ко мне в напарники? Все равно ведь не спишь…
— Прямо и не знаю, — с сомнением сказал Кузякин. — Как-то это неожиданно.
— Я тебе платить буду. Натурой, — продолжал уговаривать его брюнет.
— Как это? — засмущался Кузякин и даже покраснел. — У меня нормальная ориентация, я на женщине женат.
— Дурачок, ты это чем подумал? — ласково сказал чабан. — Я тебе в счет зарплаты овцами буду платить. Пойдет?
— А что я с такой зарплатой буду делать?
— Ну, ты какой-то совсем не такой, — с досадой сказал чабан. — Ты когда-нибудь вообще баранину ел?
— Ну, ел. Я ее, можно сказать, даже люблю.
— Вот, — одобрительно сказал чабан, раздавив окурок о каблук сапога. — Овца — это и есть и баранина. Только пока живая.
— Так мне ее что, надо будет… того, как это… ну, убивать, что ли? — потрясенно спросил Кузякин.
— А как же! Добровольно она тебе мяса не даст, — авторитетно заявил чабан. — Разве что только шерсть. И то без особой радости. Ну, выбирай, чем будешь брать зарплату: мясом или шерстью?
— Лучше шерстью, — подумав, сказал Кузякин. Он вспомнил, что его теща умеет вязать, и ей иногда дальние родственники присылали из деревни вонючие посылки с овечьей шерстью, которую теща затем азартно теребила и скручивала из нее нить для пряжи.
— Ну, на сегодня твой рабочий день закончился, — сказал чабан. — Ты неплохо потрудился: и пересчет мне сделал, и разбежаться отаре не дал. Так что сейчас мы тебе настрижем зарплату…
Он ловко выхватил герлыгой из отары за заднюю ногу тучную овцу, посадил ее на курдюк и защелкал невесть откуда взявшимися огромными ножницами. С придушенно мекающей овцы шерсть стала сползать, как толстый вязаный свитер.
— Здорово! — восхитился Кузякин. — Я подобное только по телевизору видел. Так австралийские фермеры стригут.
— Как видишь, не только австралийские, — горделиво сказал чабан, по небритым щекам которого струились ручейки пота. — Хочешь попробовать?
— Хочу! — азартно сказал Кузякин. Он тут же оседлал наполовину остриженную овцу и плотоядно защелкал ножницами…
— А-а-а, сволочь, что ты делаешь! — услышал вдруг Кузякин истошный вопль, и очнулся. Он обнаружил себя в супружеской постели, сидящим верхом на жене. В одной руке Кузякин держал маникюрные ножницы, а на кулак другой его руки были намотаны волосы жены. И эти волосы Кузякин пытался состричь.
От увесистой оплеухи Кузякин свалился на пол и растерянно забормотал:
— Извини, пупсик, я и сам не знаю, как это получилось. Не мог заснуть, начал считать овец, и вот…
— Я тебе покажу овцу, козел ты безрогий! — продолжала бушевать его дородная половина. — Ишь, чего удумал! Совсем уже сбрендил со своей пьянкой. Все, перебирайся на диван. Со мной ты больше спать не будешь!
Кузякин безропотно ушел в зал, на диван. И снова не мог долго заснуть: все думал, как там его новый знакомец один справляется с такой большой отарой, и кто же все-таки увел из нее целых двадцать пять овец? А может, уже больше? И Кузякин решил еще раз пересчитать отару…
Зонтик
Налетели тучи, грянул гром, сверкнула молния. И, как полагается, хлынул дождь. А ведь профессор Беляев по НТВ обещал сухую солнечную погоду. Старый холостяк Игорь Александрович Зудилов хлопотливо раскрыл зонт и довольно улыбнулся: какой он все же предусмотрительный!
Мимо пробежала тоненькая, вся вымокшая девушка. Мокрое платье очень выгодно облепило ее гибкую фигурку. Но не это заставило дрогнуть сердце застарелого холостяка: девушка под этими потоками хлещущей с беспощадного неба воды выглядела такой беззащитной, что хотелось ее по-отечески прижать к своей груди, оградить ото всех напастей, обсушить, обогреть, напоить горячим чаем с лимоном и мармеладками.