Петрович утром в понедельник проснулся с тяжелой головной болью — мозжило так, что искры из глаз сыпались, а губы с правой стороны рта как будто задеревенели.
«Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом!» — с раскаянием подумал он (в который уже раз), и только свесил гудящую голову с дивана, чтобы посмотреть, не оставил ли чего на полу себе на утро для опохмелки, как в черепной коробке у него что-то взорвалось. Перед глазами сразу же все стало багровым, потом потемнело, и Петрович под оглушительный звон в ушах устремился в этой кромешной мгле к какой-то светлой точке, постепенно разраставшейся впереди.
«Ни фига себе, лечу куда-то! — как-то отстраненно подумал Петрович. — С чего бы это вдруг?»
И внезапно догадался: да это же он дуба дал! Но не испугался, потому что ему было не больно, и не страшно, а просто интересно. И главное, пропало мучительное желание опохмелиться.
А светлая точка все расширялась и расширялась и становилась ярче. «Ага! — вспомнил Петрович из когда-то прочитанного в газетах и услышанного по ящику. — Это тот самый знаменитый тоннель и есть, по которому души покойников (ёкарный бабай — дождался: я — покойник!) устремляются к своему светлому будущему. То есть к вечной жизни! Ладно, полет пока нормальный. Посмотрим, что будет дальше…»
А точка между тем уже превратилась в ослепительное круглое оконце размером с футбольный мяч.
«Однако, эта загробная жизнь для кого-то вечное райское наслаждение, а для кого-то и вечные муки, — опять же вспомнил Петрович с беспокойством, — А меня-то, меня что ожидает в конце этого тоннеля?»
Петрович, после недолгого анализа своего жизненного пути, решил, что он может оказаться где-то посередке, потому как жизнь он вел, по его разумению, как все — местами грешную, местами праведную. И грехи у него были так себе: ну, пил, курил, дважды женился, Хоть и нечасто, но регулярно изменял обеим женам, как впрочем, и они ему, почему и кукует остаток жизни бобылем. Работу свою всегда работал добросовестно, разве что, когда уходил в запой на пару-тройку дней, забивал на нее. Но зато никого в своей жизни не обокрал, не убил. Ну и куда его такого определят там, куда сейчас со свистом летит его душа сквозь темный тоннель?
Внезапно темень закончилась, и Петрович оказался стоящим на какой-то странной субстанции — туман не туман, облако не облако, так, что-то вроде геля, но прочнее и лишь слегка проседающее под его весом. И вокруг было ослепительно светло, хотя солнца видно не было. И что удивительно — Петрович был абсолютно гол, и видел и ощущал себя, все свои члены, в которых ему сразу же не все понравилось. Что-то могло быть побольше, а что-то и поменьше. Ну, пивное пузо, например.
«Так, это я, похоже, все же на небесах, — предположил Петрович. — Но когда же я стану этим… бесплотным духом? А-а, я же, наверное, должен сначала пройти это, как его, чистилище!»
И тут какая-то неведомая сила подтолкнула Петровича еще немного вперед, и он с удивлением обнаружил себя в хвосте негромко гудящей огромнейшей очереди, змеившейся на поверхности этого самого зыбкого, но прочного небесного субстрата, и терявшейся где-то там, в сверкающем далеке. А к толстому рукаву этой гигантской очереди с разных сторон стекались ручейки пожиже, в один из которых и угодил наш Петрович.
Перед ним стоял кто-то очень худой и сгорбившийся, и страшно знакомым жестом чесал пальцами одной босой ноги волосатую икру другой. Рыжий мох покрывал и худые веснушчатые плечи. А рядом с ним переминался с ноги на ногу плешивый маленький мужичок.
Петрович уже догадался, кто этот рыжий, тем не менее, потрогал его за плечо очень осторожно. Рыжий обернулся. И Петрович расплылся в радостной улыбке: точно, Иван Сахнюк. Он работал трактористом в райжилкомхозе, жил недалеко от Петровича, и они как-то даже выпивали вместе. Но потом Сахнюк куда-то пропал. И вот обнаружился здесь.
— Ты-то как сюда попал? — спросил Петрович Сахнюка, пожимая ему руку. — И что это за тип с тобой?
— Да как? Ехал с кумом поддатым на тракторе, свалился с моста в реку, — пожаловался Иван, вяло отвечая на рукопожатие Петровича. — Захлебнулись, на фиг! И вот мы здесь. Сам-то как сюда, Петрович?
Петрович, досадливо дернул плечом:
— Считай, что тоже захлебнулся. Ты мне скажи, долго здесь торчать-то придется?
— Да говорят, некоторые уже по несколько лет топчутся. Ты знаешь, скоко здесь народу? Миллионы! Подожди, вон как раз Аркашу-блатаря опять в конец очереди архангелы волокут. Помнишь его?
И точно, два дюжих типа в длинных хламидах и со светлыми радостными лицами, треща крыльями, проволокли по воздуху болтающего босыми ногами грузного пузатого мужика, и свалили его к ногам беседующих.
— Ффу! — сказал мужик, потирая ушибленный крестец. — Опять двадцать пять! Да когда же этот беспредел кончится, а?
В этом мужике Петрович узнал урку местного пошиба Аркашу, убитого черт знает еще когда в пьяной драке.
— А, Петрович! И ты преставился? — нисколько не удивился он, увидев Петровича, и деловито высморкался куда-то вниз, под облако. — Ну, жди своей очереди. Тут, земеля, не все так просто.
— А ну расскажи! — придвинулся к нему, и еще сантиметров на десять вперед, вместе с подавшейся немного очередью, Петрович.
— Вот ты, я так кумекаю, можешь быстрее меня пройти к вратам, потому как почти безвинный, — авторитетно сказал урка Аркаша. — А я в той драке, если помнишь, двоих зарезал. А потом уж меня колом по голове. Вот за это душегубство меня каждый раз архангелы, чтобы им пусто было, в конец очереди передвигают. Уже пятый год так…
— Во, глянь-ка! — радостно перебил его Сахнюк. — Юрка Ибрагимов заявился! Да как-то странно он выглядит.
— Вижу, — прищурившись, подтвердил Петрович, и ахнул. — Вот блин! Он же не идет, а плывет вроде. И нижнюю часть тела в руках держит. Ну, дела…
— Здорово, Юрка! — гаркнул Аркаша. — Ты чего это… какой-то некомплектный?
— Здоровей видел! — угрюмо ответил Ибрагимов, поудобнее перехватывая свисающую из-под мышки вторую половину своего тела. — Чего, чего! Под поезд попал, перерезало вот.
— Гляньте-ка, гляньте! — заблажил Аркаша. — Наш глава пожаловал! Три дырки в груди. И одна контрольная — во лбу, хо-хо! Узнаю почерк!
— Никак, грохнули все же делягу, — с сочувствием сказал Петрович, и тут же фыркнул возмущенно. — Ты глянь, чего-то архангелам шепчет! Вот сволочь, и здесь, наверное, хочет без мыла пролезть. Не выгорит!
— Это у него-то не выгорит? — хохотнул Иван Сахнюк. — Вон, смотри, архангелы уже полетели с ним в начало очереди. А ты, Юрка, чего в нашем конце стоишь? Ты же, получается, как мученик загнулся. На тебе ведь чужой крови нет, так ползи в начало очереди.
— Если бы! — вздохнул Юрка, усаживаясь верхней частью корпуса на отрезанные поездом ноги, которые он бережно подложил под себя. — Я как раз рельсу отвинчивал, да по ходу увлекся — подсчитывал, сколько дадут за нее. Ну и прозевал поезд-то. Так что и сам вот сюда вознесся, и вон видишь, человек сорок гурьбой стоят, кулаками мне грозят? Дак вот, оказывается, их тоже с собой прихватил. Веришь, нет — чуть самосуд мне по дороге сюда не устроили! Совсем бы меня порвали, да конвой заступился. Ну, эти, которые с крылами. Дескать, не трожьте его, с ним на том свете и так такое сотворят, такое!.. Ну, мы это еще посмотрим. Не верю я, мужики, во всю эту чертовщину.
— Во, смотрите, смотрите, а это что за толпа подвалила? — шепотом сказал Петрович и поежился. — Без рук, без ног, а то и без голов. Слышь, чудо в перьях, кто это такие, а?
— Нам с вами не положено общаться! — передернул крыльями ближний из архангелов, присматривающих за порядком в очереди к вратам чистилища. — Ну да ладно, все равно уже никому не проболтаетесь. Это боевики с Кавказа. Их ваши силовики из гранатометов и минометов покрошили в последней операции. Да вон и сами силовики следом ползут не в лучшем виде — подорвались на мине.
— Ух ты! — поежился Сахнюк. — Выглядят, как скот на мясном рынке, блин!
— Слышь, корефаны! — отвлек собеседников от этого тягостного созерцания неугомонный Аркаша. — А вы заметили, что только в нашенскую, рашенскую часть очереди все мужики, считай, молодыми поступают. А вот соседи, гляньте — что немцы, что, итальяшки, япошки там всякие, америкосы — сплошь развалины. Им всем лет по восемьдесят-девяносто. Прямо мумии ходячие. То ли дело мы — кровь с молоком! Мужики еще хоть куда!
— Хоть куда! — эхом повторил за ним Петрович, заплакал и… пришел в себя.
Он лежал на полу, рядом валялась не открытая даже бутылка пива. Петрович потянулся было к ней дрожащей рукой, но вспомнил, где только что побывал, помотал головой, гудящей как трансформаторная будка, и захлопал по карманам, нащупывая мобильник.
«Нет, позвоню-ка я сначала в скорую, — подумал он. — Пусть еще разок откачают, а там видно будет».
Третья звезда Каблукова
Вот как, значит, это было. Отмечали юбилей начальника Кривопятского ГОВД подполковника Мерзляева. Много почетных гостей из города и области, а также весь офицерский состав горотдела были званы на фуршет. Подполковник сиял: все у него складывалось в этой жизни как надо. Был он еще молод, здоров, у него была замечательная красивая жена и умные дети, дом полная чаша, уважение со стороны властей и сослуживцев, вот-вот должны были забрать его в УВД, а там — третья, полковничья звезда. А затем и вовсе одна. Но большая.
И вот все это ему высказывали в тостах гости и сослуживцы, вручали дипломы и складывали к ногам подполковника, то есть на стоящий отдельно столик, свертки с подарками. И если подполковник в начале фуршета сиял как медный пятак, то к середине его блистал уже как серебряный полтинник, так его все облизывали.
И всем было так хорошо, так все любили и уважали друг друга, что одно слово — идиллия.
Так нет же, нашелся один, который чуть не поломал весь этот праздник. Это был известный правдолюбец (всегда такой негодяй водится в любом коллективе), участковый инспектор лейтенант Каблуков. Ему уже за сорок, а все — лейтенант. Вот за то самое, за правдоискательство. Его сначала не хотели приглашать на фуршет, но подполковник сказал своему заму Рахимову, что это бросится в глаза. Мол, испугался какого-то зачуханного лейтенантишки. Нет, пусть приходит. Только надо предупредить, что если что, то вместо двух звездочек у него тоже может оказаться одна. Но маленькая.