— Конечно. Почему ты лежишь на пороге? Ты должен был быть в постели.
Но Юсуф отказался покинуть внутренний двор.
— Я рад твоему обществу, дружок, — сказал Исаак. — Я все время забываю, что за время своих странствий ты стал совой. Сколько сейчас времени?
— Все еще темно, господин. Небо покрыто облаками, но первые лучи рассвета уже касаются крыш на востоке. Это похоже на то утро, когда мы встретились.
— Всего несколько дней назад, — сказал Исаак. — За такое короткое время ты стал для меня таким необходимым.
— Я не заслуживаю такой похвалы, господин, — сказал Юсуф со скромностью человека, который ясно понимает, что он сделал.
— Возможно, нет. Но, несмотря на это, я не могу обойтись без Ракель, парень, — сказал Исаак, и в его голосе послышалась боль. — Кто будет читать мне? Твоя хозяйка никогда не училась, а близнецы все еще слишком малы.
— Мы найдем Ракель, господин, — уверенно сказал Юсуф. — А до тех пор я буду читать вам.
— Ты умеешь читать? — удивленно произнес Исаак. — Ты учился?
— Отец учил меня читать на моем языке, а латинским буквам меня научил старый вор и бродячий певец, который ходил из города в город, пел, рассказывал истории и крал кошельки. Я странствовал вместе с ним, пока его не поймала стража. Я скоро научусь разбирать слова, — добавил он с легким ребяческим высокомерием.
— Скоро, — в отчаянии повторил Исаак. — Я не могу ждать этого «скоро», парень. Я теряю возможность приводить в порядок свои мысли. Я должен вернуться к словам учителей или я сойду с ума.
Исаак поднял лицо к небесам, как будто ожидая чуда, которое позволит ему обозреть свою обеспокоенную душу и во всем разобраться. С востока прокатился грохот, похожий на глас Божий, и первые нежные капли дождя упали на его глаза и губы.
— Пошли, Юсуф. Ты не должен промокнуть, — сказал Исаак с усталой любезностью. — Пойдем, поспим немного. Разбуди меня до того, как солнце поднимется достаточно высоко.
Ракель встряхнулась, освобождаясь ото сна, в котором она падала в глубокую яму, сверкающую разными красками. Ее сердце затрепетало от страха. Голова сильно болела, во рту пересохло и чувствовался какой-то неприятный привкус. На мгновение ей показалось, что она дома, в своей кровати, но затем она вспомнила, что находилась в женском монастыре. Она открыла глаза. Было очень темно, и она лежала на чем-то неудобном, впивавшемся в спину. Она села, и ее затошнило. Что-то было не так.
Она ощупала поверхность, на которой лежала. Это оказался грубый соломенный тюфяк. Ее руки заскользили дальше, пока пальцы не коснулись шершавых досок. Пол. Внизу она услышала перестук копыт и мягкое лошадиное ржание. Или она сошла с ума, или она лежала на грубом полу на чердаке над конюшней.
Затем она поняла, что темнота неоднородна. Квадрат менее яркого черного цвета, вероятно, был оконным проемом, а более темный прямоугольник на расстоянии вытянутой руки от нее — это еще один тюфяк. Она прислушалась. Кроме звуков, доносящихся из конюшни снизу, она смогла разобрать звук слабого, поверхностного дыхания. «Слава Богу, — сказала она про себя. — Донья Исабель». Она и донья Исабель каким-то непонятным ей образом заснули и во время сна были перенесены в это отвратительное место.
Она осторожно встала. Ее волосы зацепились за стропила, и теперь к ее лицу прилипла паутина. Она нетерпеливо стерла ее рукой и добралась до более светлого квадрата, беззвучно передвигаясь в своих мягких кожаных башмаках. Добравшись до неровного проема в стене, она высунула голову. Воздух был прохладным и свежим; небо на востоке уже начинало светлеть. На горизонте что-то виднелось — то ли холмы, то ли облака. Она с любопытством втянула ноздрями воздух: запахи были непривычными. Похоже, что они были где-то за городом.
Она медленно пошла назад по середине комнаты, нащупывая границы свободного пространства. На середине пути ее нога коснулась неровности в полу, и она нагнулась. Ее пальцы нащупали края люка; она нашла засов и попробовала несильно дернуть его. Люк чуть-чуть сместился, но затем снова замер. Заперто или зарешечено. Она продолжила свое неспешное движение. Доски заскрипели, и она замерла на месте. Снизу доносился только шум от животных, и она пошла дальше в сторону грубых досок дальней стены. Она не смогла найти там никаких следов двери. Выход был только один, но и тот был перекрыт.
Она подошла ко второму тюфяку и подняла вялую руку Исабель. Рука была горячей, пульс слабым, дыхание быстрым. Она была одета в тяжелое шелковое платье и завернута в теплый плащ; Ракель расстегнула платье и присела сбоку, дожидаясь рассвета.
Глава девятая
Ракель и Исабель были не единственными путешественниками, проснувшимися в конюшне в то сырое и облачное утро четверга. Прежде чем солнце предыдущего дня достигло зенита, Томас де Бельмонте понял, что понадобится чудо, чтобы его измотанная кобыла добралась до Жироны до сумерек. Самая негодная из верховых лошадей, когда-либо бывших на конюшне его отца, она никогда не выказывала особой любви к быстрому бегу, еще меньше — к работе, и весь прошлый год отлично жила в относительном безделье. Бедная Блавета совершенно выбилась из сил.
Она замедлила ход, еще когда колокола звонили к мессе; задолго до полудня она начала спотыкаться. Наконец она остановилась под жестоким полуденным солнцем, опустив голову и являя собой картину уныния. После нескольких бесполезных попыток оживить ее Томас сдался. Поскольку сам он не особо был рад возложенной на него миссии, то подозревал, что его нежелание передалось и кобыле. Он отвел ее в тень возле ручейка, и они оба отлично отдохнули под деревом, продремав до тех пор, пока солнце не начало склоняться к западу.
Немного отдохнув, лошадь перешла на рысь. Затем дорога свернула на запад, и Блавета решила, что с нее довольно. Соседняя река показалась ей более привлекательной; она замедлила шаг и резко повернула влево. Томас дернул за узду и пришпорил кобылу. Она начала хромать; он снова ударил ее шпорами по бокам. После этого она прижала уши, уперлась передними ногами в пыль и гальку и отказалась сдвинуться с места. Томас спешился, признавая свое поражение. Естественно, чтобы попасть в гостиницу, где он останавливался в понедельник ночью, надо было перевалить через холм. Крепко взяв кобылу под уздцы, он повел упирающуюся скотину вперед.
Он ошибся. Первое жилье, попавшееся ему по дороге, было стоявшей одиноко среди полей ветхой лачугой, с пристройкой возле восточной стены, которую с некоторой натяжкой можно было назвать хлевом. Томас с сомнением посмотрел на это сооружение. Но хромота Блаветы все усиливалась, да и у него ноги уже болели. Лучше было остановиться в последней халупе, чем продолжать путь или остановиться на ночлег на камнях в чистом поле. Солнце все еще висело над горизонтом, но воздух был влажным и тяжелым; он чувствовал, что назревала гроза.
Единственным признаком жизни была небольшая струйка дыма из кирпичного очага во дворе. Он позвал хозяев, постучал в дверь и стал ждать. Изнутри донеслось шарканье, похожее на топот сотен бегущих мышиных лапок, и из щелки в двери выглянула грязная темноволосая женщина. Она пронзительно вскрикнула в тревоге и отступила назад.
— Сбегай за отцом, — закричала она, и дверь снова открылась. Маленький ребенок прополз в щель и помчался на холм так, как будто за ним гналась целая тысяча вражеских воинов, жаждущих его крови.
— Добрая женщина, — обратился к ней Томас. — Я не хочу никого обидеть.
Она ответила тихим тревожным вскриком. Ребенок начал плакать; молодой женский голос прикрикнул на него, чтобы тот затих, — в общем, возник настоящий хаос.
— Кто вы? — спросил голос за его спиной. — Нам здесь не нужны чужаки.
Томас осторожно повернулся, держа руку на мече, и оказался лицом к лицу с человеком, похожим на медведя, чернобровым, загорелым до черноты, с могучим телосложением. У его ног стояла большая поджарая псина и тихо рычала.
— Я выполняю королевское поручение, добрый человек, — сказал Томас с большим высокомерием, чем он чувствовал на самом деле. — Мне и моей лошади нужно пристанище на одну ночь. Вам будет хорошо заплачено за гостеприимство.
В течение некоторого времени на лице хозяина отражалось сражение между подозрительностью и жадностью. В конце концов постепенно победила жадность.
— Что вы от нас хотите? — сказал уже несколько менее угрожающим голосом.
— Место в хлеву для лошади, кровать для меня и еда для обоих.
— Позвольте мне посмотреть на вашу монету.
— Позвольте мне посмотреть на мою кровать и место в хлеву, — сказал Томас.
— Вы не будете спать рядом с моей женой и дочерью, — сказал приветливый хозяин. — Вы можете спать в хлеву рядом с вашей лошадью, и я отдам вам половину хлеба. Мы не можем уделить вам больше.
Хлев было пуст, его обычные обитатели, если таковые были, находились где-то на пастбище. Крыша хлева была покрыта торфом. Две стены были сделаны из грубых досок и кольев, обмазанных грязью. Было грязно, темно, и, скорее всего, все кишело всевозможными паразитами. Однако Томас спал и в менее удобных местах, и наверняка в доме было не чище. Хлеб был грубым, и его пришлось долго жевать, но кусок был достаточно большим. После целого дня пути он казался манной небесной. Позаботившись о кобыле и поев, Томас начал искать угол для себя, достаточно чистый, чтобы расположиться там на ночлег.
Осуществление этой трудной задачи было прервано фермером, который во внезапном припадке сердечности притащил кувшин вина и поставил его на земляном полу.
— Моя жена подумала, что вы можете захотеть пить.
— Передайте ей мою благодарность, — сказал дон Томас.
Фермер, хмыкнув, ушел.
Томас поднял тяжелый кувшин и осторожно попробовал. Вино было кислым и терпким, но было способно смыть дорожную пыль с горла. Он вышел на свежий воздух, и сел около двери на поставленный на попа бочонок и глубокомысленно посмотрел на кувшин. Он полагал, что это были припасы, рассчитанные на несколько дней. Предложить такое незнакомцу показалось ему слишком щедрым для такого жадного человека. Немн