– Все? – Мистер Шамуэй ухватился за занавес примерочной, словно его магазин вдруг стал кораблем, попавшим в шторм. Он глядел на них непонимающим взглядом.
«Смотри, смотри, – думал Мартинес, – видишь, мы улыбаемся. А теперь посмотри на наши фигуры. Смерь-ка отсюда сюда и оттуда туда, сверху вниз и снизу вверх, теперь понимаешь?»
Да, мистер Шамуэй все понял. Он кивнул. Он пожал плечами.
– Все! – Он широко распахнул занавес примерочной. – Сюда. Покупайте костюм, и я дам вам в придачу манекен.
Мартинес осторожно заглянул в примерочную; за ним то же проделали остальные.
Костюм был там.
И он был белый.
Мартинесу стало трудно дышать. Да он и не хотел дышать.
Ему нельзя было дышать. Он боялся, что от его дыхания костюм вдруг растает. Нет, ему достаточно лишь глядеть на этот костюм.
Наконец, глубоко, прерывисто вздохнув, он прошептал:
– Ay, ay, caramba!
– Глазам даже больно, – прошептал Гомес.
– Мистер Шамуэй, – услышал Мартинес шепот Лео. – Это опасный прецедент. Если все начнут покупать один костюм на шестерых…
– Лео, – сказал мистер Шамуэй, – ты когда-нибудь видел, чтобы один костюм в пятьдесят девять долларов мог осчастливить сразу шестерых мужчин?
– Крылья ангела, – шептал Мартинес. – Белые крылья ангела.
Мартинес почувствовал, как через его плечо в примерочную просунулась голова мистера Шамуэя.
Белое сияние разлилось по примерочной.
– Знаешь, Лео, – благоговейно прошептал мистер Шамуэй. – Это действительно замечательный костюм.
Гомес, насвистывая, с громкими радостными возгласами вбежал на площадку третьего этажа, обернулся и помахал рукой друзьям; они, смеясь, взбежали за ним, запыхавшиеся, тоже остановились и присели на ступеньки лестницы.
– Сегодня вечером! – крикнул Гомес. – Вы все сегодня вечером переселяетесь ко мне. Мы сэкономим на квартирной плате, на одежде, а? Ну конечно, Мартинес, костюм у тебя?
– Где же ему быть? – Мартинес весело поднял красивую подарочную коробку. – Вот он, наш подарок друг другу.
– Ваменос, манекен у тебя?
– Вот он!
Жуя старый сигарный окурок и разбрасывая вокруг снопы искр, Ваменос вдруг оступился. Манекен упал, перевернулся раза два и с грохотом полетел вниз по ступенькам.
– Ваменос! Болван! Растяпа!
Манекен тут же был отобран у Ваменоса. Подавленный Ваменос оглядывался вокруг так, словно что-то потерял.
Мануло щелкнул пальцами:
– Эй, Ваменос, надо отпраздновать. Пойди-ка возьми вина в долг.
Ваменос ринулся вниз по лестнице, словно комета, оставляя за собой хвост сигарных искр.
Друзья внесли костюм в комнату. Мартинес задержался в коридоре. Он смотрел на Гомеса.
– У тебя больной вид, Гомес.
– Так оно и есть, я болен, – сказал Гомес. – Что я наделал? – Он кивнул в сторону комнаты, где двигались тени трех приятелей, возившихся около манекена. – Я выбрал Домингеса, бабника и волокиту. Ладно. Я выбрал Мануло, который пьет, но зато поет голосом нежным, как у девушки. Ты по крайней мере моешь за ушами. Но что я сделал дальше? Стал я ждать? Нет. Я захотел купить этот костюм немедленно. И для этого я взял в партнеры неотесанного чурбана и дал ему право надевать этот костюм… – Он растерянно умолк. – Он наденет его, упадет в нем в грязь или выйдет под дождь. Зачем, зачем я сделал это?
– Гомес, – послышался шепот Вильянасула. – Костюм уже готов. Иди взгляни, как он выглядит при свете твоей лампочки.
Гомес и Мартинес вошли.
В центре комнаты на манекене висело фосфоресцирующее чудо, белое, сияющее видение с необыкновенно отутюженными лацканами, с потрясающе аккуратными стежками и безукоризненной петлицей. Белый отблеск костюма упал на лицо Мартинеса, и ему показалось, что он в церкви. Белый! Белый! Словно самое белое из всех ванильных мороженых, словно парное молоко, доставляемое молочником на рассвете. Белый, как одинокое зимнее облако в лунную ночь. От одного его вида в этой душной летней комнате дыхание людей застывало в воздухе. Даже закрыв глаза, Мартинес его видел. Он знал, какого цвета сны будут сниться ему в эту ночь.
– Белый… – шептал Вильянасул. – Белый, как снег на вершине горы возле нашего городка в Мексике; эту гору называют Спящая.
– Повтори, что ты сказал, – попросил его Гомес.
Гордый и несколько смущенный Вильянасул был рад повторить:
– …белый, как снег на вершине горы, которую называют…
– А вот и я!
Они испуганно обернулись. В дверях стоял Ваменос с бутылками в руках.
– Празднуем! Глядите, что я принес! А теперь скажите, кто же наденет костюм сегодня? Я?
– Сейчас уже поздно, – возразил Гомес.
– Поздно?! Всего четверть десятого.
– Поздно? – возмущенно повторили остальные. – Поздно?
Гомес попятился назад от этих людей, которые горящими глазами смотрели то на него, то на костюм, то в открытое окно.
За окном внизу, думал Мартинес, был, в сущности, чудесный субботний вечер, и в теплых спокойных сумерках плыли женщины, словно цветы, брошенные в тихие воды ручья. Печальный стон вырвался из груди мужчин.
– Гомес, у меня предложение. – Вильянасул смочил языком кончик карандаша и на листке блокнота составил расписание: – Ты носишь костюм с девяти тридцати до десяти, Мануло – до десяти тридцати, Домингес – до одиннадцати, я – до половины двенадцатого, Мартинес – до двенадцати, а…
– Почему я должен быть последним? – недовольно воскликнул Ваменос.
Мартинес быстро нашелся и сказал с улыбкой:
– А ведь после двенадцати самое лучшее время, дружище.
– Это верно, – согласился Ваменос. – Я не подумал об этом. Ладно.
Гомес вздохнул:
– Хорошо. Каждый по полчаса. Но с завтрашнего дня, запомните, каждый из нас надевает костюм только раз в неделю. А в воскресенье мы тянем жребий, кому надеть его еще раз.
– Мне! – со смехом воскликнул Ваменос. – Я везучий.
Гомес крепко ухватился за Мартинеса.
– Гомес, ты первый. Надевай же, – подтолкнул его Мартинес.
Гомес не мог оторвать глаз от злополучного Ваменоса. Наконец жестом отчаяния он сорвал с себя сорочку:
– Э-эх!
Тихий шелест полотна – чистая сорочка.
– Ох!..
Как приятна на ощупь чистая одежда, думал Мартинес, держа наготове пиджак. Как она приятно шуршит, как приятно пахнет!
Позвякивание пряжек – брюки; шелест – галстук, подтяжки. Шорох – Мартинес набросил пиджак, и он ловко сел на податливые плечи Гомеса.
– Ole!
Гомес повернулся, как матадор, в чудесном, излучающем сияние костюме.
– Ole, Гомес, ole!
Гомес отвесил поклон и направился к двери.
Мартинес впился глазами в циферблат своих часов. Ровно в десять он услышал чьи-то неуверенные шаги в коридоре, словно человек заблудился. Он открыл дверь и выглянул.
По коридору бесцельно брел Гомес.
«У него больной вид, – подумал Мартинес. – Нет, у него потерянный, потрясенный, удивленный вид».
– Сюда, Гомес, сюда!
Гомес круто повернулся и наконец нашел дверь.
– О, друзья, друзья, – сказал он. – Друзья, вы не представляете!.. Этот костюм, этот костюм!..
– Расскажи нам, Гомес! – попросил Мартинес.
– Не могу, не могу! – Гомес воздел глаза к небу, поднял кверху широко раскинутые руки.
– Расскажи, Гомес!
– Нет слов, нет слов. Вы должны увидеть сами. Да-да, сами… – Он молчал, тряся головой, пока не вспомнил, что все стоят и ждут. – Кто следующий? Мануло!
Мануло в одних трусах выскочил вперед:
– Я готов!
Все засмеялись, закричали, засвистели.
Мануло, надев костюм, ушел. Его не было двадцать девять минут и тридцать секунд. Он вошел в комнату, не отпуская ручку двери, он держался руками за стены, он ощупывал собственные руки, проводил ладонями по лицу.
– Дайте мне рассказать вам, – наконец промолвил он. – Compadres, я зашел в бар. Нет, я не заходил в бар, слышите? Я не пил. Потому что, пока я шел туда, я уже начал смеяться и петь. Почему? Почему? – спрашивал я сам себя. Потому что от этого костюма мне стало веселее, чем от вина. От этого костюма я стал пьян, пьян, пьян! Поэтому я зашел в закусочную «Гвадалахара», играл там на гитаре и спел четыре песни очень высоким голосом. Этот костюм, ах, этот костюм!
Домингес – теперь была его очередь – ушел и вернулся.
Черная записная книжка с телефонными номерами, подумал Мартинес. Она была у него в руках, когда он уходил. А теперь руки его пусты. Что это? Что?
– На улице, – сказал Домингес с широко раскрытыми глазами, переживая все заново, – когда я шел, одна женщина воскликнула: «Домингес, неужели это ты?» А другая сказала: «Домингес? Нет, это сам Кецалькоатль. Великий Белый Бог, пришедший с Востока». Слышите? И мне сразу же расхотелось встречаться одновременно с шестью, с восемью женщинами. Должна быть одна, подумал я, одна! И кто знает, что я скажу ей, этой одной. «Будь моей». Или: «Выходи за меня замуж». Caramba! Этот костюм опасен. Но мне плевать на это. Я живу, я живу! Гомес, с тобой тоже такое творилось?
Гомес, все еще ошеломленный тем, что пережил в этот вечер, покачал головой:
– Не надо, не говори. Слишком много всего. Потом. Вильянасул!
Вильянасул смущенно вышел вперед.
Вильянасул смущенно покинул комнату. Вильянасул смущенно вернулся обратно.
– Представьте, – сказал он, ни на кого не глядя, опустив глаза вниз, словно обращаясь к половицам. – Зеленая площадь, группа пожилых коммерсантов и дельцов под открытым звездным небом – они говорят, кивают, опять говорят. Потом один из них что-то шепчет, все поворачиваются, расступаются, и через образовавшийся проход, словно сноп света сквозь льдину, проходит белое видение, а внутри его – я. Я делаю глубокий вдох, в животе у меня словно желе, голос мой еле слышен, но вот он становится громче. Что же я говорю? Я говорю: «Друзья, вы читали «Sartor Resartus» Карлейля? В этой книге мы находим изложение его философии одежды…»
Наконец пришла очередь Мартинеса надеть костюм и отправиться в неизвестность.