Взять, например, евреев. Они на протяжении очень долгого времени жили рядом с немцами, причём охотно ассимилировались, заключали с немцами смешанные браки. Обычный ежедневный опыт среднестатистического немца отнюдь не говорил ему о том, что еврей — это чужой. Уровень бытового антисемитизма в Германии до Гитлера был низким. Как же ему удалось буквально за несколько лет заставить немцев поверить в то, что евреи вынашивают коварные планы, причём не какие-то абстрактные евреи-олигархи, а все, любые — твой зубной врач, знакомый продавец в лавке, сосед по дому? Как ему удалось сделать так, что идея, абсолютно не выдерживающая критики реальности, всерьёз перевесила в головах обычных немцев их повседневный жизненный опыт? Ведь стоило хоть немного применить критическое мышление — и стало бы ясно: да нет, евреи — люди как люди.
Но в том-то всё и дело, что пропаганда не позволяет подумать даже чуть-чуть. Она отключает возможность критического мышления по конкретным поводам, в конкретных точках, блокирует его. Она не дает видеть реальность, заменяя её абстрактной идеей, которая «обратным ходом» конструирует новую иллюзорную реальность поверх настоящей.
Это происходит путём формирования сильных установок — так в социальной психологии называются априорные предварительные оценки, которые срабатывают у человека при столкновении с любым предметом или явлением.
Вообще говоря, формирование установок — это естественный механизм работы мозга. Он предохраняет себя от перегрузки информацией, используя шаблоны: «это похоже на то, что я уже много раз видел, значит, это и есть…» Установка позволяет сэкономить время на обработку информации и отреагировать быстрее. Как правило, упрощение бывает оправдано. Но этот же самый механизм снижает количество уникальных реакций, уменьшает нашу возможность замечать необычное, видеть детали и отличия конкретной реальности от наших готовых шаблонов. А кроме того — именно он даёт пропаганде эффективно работать в наших головах.
Мозг классифицирует многие проблемы (предметы, события, объяснения) как «слишком сложные» и стремится предохранить себя от перегрузки. Поэтому, когда пропаганда подсовывает нам образы, мемы и логические цепочки, которые позволяют отнести эти проблемы и события к уже знакомому классу явлений, мы с большой вероятностью бессознательно соглашаемся это сделать. Вернее, так: «в режиме умолчания» мы обязательно это сделаем, если не включим «ручной режим» и не предпримем специальных усилий, чтобы сопротивляться тому, как всё «идёт само».
Сильные установки, которые предлагает пропаганда, сильны тем, что они, во-первых, встраиваются в уже существующие «крупные» шаблоны и образы человека, а во-вторых — используют волнующие темы, по отношению к которым невозможно остаться равнодушным. Вернёмся к еврейской теме:
— пропаганда использует уже существующие шаблоны (национальная идентификация, «мы — немцы»), готовую идею о том, что у нации есть враги (после Первой мировой войны в обществе были сильны настроения обиды и ресентимента, а потому многие готовы были считать, что «в нашем поражении виноваты предатели»);
— пропаганда затрагивает волнующие темы (враги могут быть хитрыми и жить среди нас, вредить нам прямо сейчас, если не быть бдительным, можно понести серьёзный урон!), использует неудобные чувства — тревогу, страх, стыд, вину; как минимум не отвергать эту мысль сразу.
Так пропаганда побеждает реальность. Есть реальный зубной врач, живущий на моей улице, и его милейшая семья — и есть тревожная мысль о том, что любой еврей может оказаться врагом и не нужно терять бдительности. Чем больше человек «узнаёт» об этой теме из пропаганды, чем более информированным он себе кажется, тем твёрже становится сформированная сильная установка. Мозгу всё труднее воспринимать что-то, что противоречит сложившейся стройной концепции. Раньше никакой концепции не было, лишь разрозненные факты: ну да, я знаю Гольдшмидта, и Каца, и Коэна, и все они люди как люди. Теперь есть сильная и цельная, непротиворечивая эмоциональная концепция, и она меняет отношение к этим разрозненным фактам. Происходит быстрая эволюция, в ходе которой сильная установка побеждает наблюдаемую реальность.
— Ну да, Кац, Коэн и Гольдшмидт, может, и ничего, но ведь это частные случаи, а вообще-то евреи всегда были врагами.
— Странно, на вид Кац, Коэн и Гольдшмидт люди как люди, но, возможно, я про них чего-то не знаю. Наверняка они многое скрывают. Ведь я не знаком с ними близко. Надо быть настороже, они ведь всё-таки евреи, а про них мы теперь знаем, что с ними держи ухо востро.
— Я так и знал, что Кац, Коэн и Гольдшмидт — тоже враги, чего еще ожидать от евреев! Какие сволочи, как умело маскировались много лет! Ведь мы даже обменивались подарками, когда у нас рождались дети!
До формирования сильной установки евреи в принципе не были в фокусе внимания человека, он не имел о них никакого устойчивого мнения. Теперь такое мнение появилось, и ему оказалось не с чем конкурировать: человек в нём уверен и готов его защищать. Даже факты, которые в другое время сыграли бы в пользу Каца и Гольдшмидта, теперь только усиливают ненависть.
Но важнее другое. Пропаганда заставляет человека думать, что рассматриваемый вопрос очень важен. Недаром многие жертвы пропаганды признаются, что до появления вопроса в поле зрения «просто как-то не задумывались» о нём. Но теперь-то они задумались, и вопрос о евреях будоражит ум: это не просто «где-то, кто-то» — это конкретные Кац и Гольдшмидт, они живут на нашей улице, создавая ежеминутную, актуальную и острую угрозу безопасности. А так как пропаганда тотальна, человек постоянно находится внутри неё, как огурец в рассоле, — то и сильная установка остаётся постоянно актуальной, ей не дают ослабнуть непрерывные напоминания (телевизор, ритуалы, символика, лозунги и т. д.)
Однако есть и хорошие новости. Если до появления сильной установки пропаганды у человека существовала другая сильная установка, сформированная самостоятельно путём рефлексии, обобщения жизненного опыта («Еврей или немец — неважно; людей нельзя дискриминировать по национальному признаку, это приводит к беде, и я не должен так делать») — пропаганде будет гораздо труднее с ним сладить. Такого человека придется провести по гораздо более длинному пути: сначала дискредитировать его предыдущие взгляды («так думают только жалкие слабые космополиты», «вот такие взгляды и приводят немцев к поражению» и т. д.), а потом уж начать обрабатывать новыми. Не факт, что новые установки окажутся сильнее прежних. Даже очутившись в насыщенном рассоле пропаганды, человек с крепкими ценностями будет склонен вести себя не как огурец, а как орех: он замыкается в себе и хранит свой внутренний мир от «просаливания». А кроме того, у него уже есть опыт рефлексии, критического мышления — и он с большой вероятностью применит его и к пропаганде, которая такого воздействия не выдерживает.
Отметим себе этот момент — мы поговорим о нём далее, когда будем разбирать вопрос, зачем человеку вообще иметь собственное мнение по вопросам, которые кажутся ему «далёкими», не касающимися его лично.
3 Сильная установка и идентичность человека
Сильная установка может задавать и укреплять идентичность человека. В этом её огромная привлекательность. Раньше я был просто какой-то Ганс или Фриц, а теперь я штурмовик, наследник Вотана. Раньше был просто Васька, сапожников сын, а теперь я комиссар и марксист.
Именно с тем, что сильная установка формирует идентичность, и связаны сетования многих по поводу того, что «раньше у людей был стержень». В традиционном обществе существовали негласные, формируемые семьёй, церковью и общиной сильные установки, которые затрагивали все актуальные для человека того времени вопросы (а таких вопросов было немного, так как люди жили замкнуто и не видели вокруг себя большого разнообразия). Достаточно было точно знать, как относиться к бедности и богатству, Господу и семье, насилию и милосердию, к тому, как воспитывать детей и принимать у себя людей другой культуры. Общество могло предусмотреть все нюансы этих немногочисленных тем и выдать по ним готовые сильные установки. Люди в традиционном, сословном обществе вырастали с готовой, сформированной идентичностью и ценностями. Дворянин не испытывал внутреннего конфликта, когда нужно было погибнуть за Отечество, а крестьянин покорно терпел побои. Женщина хорошо понимала, в какой мере она может высказывать собственное мнение, а в какой должна слушаться отца или мужа.
В силу экономических факторов начиная с XX века традиционное общество в Европе стало разрушаться, мобильность людей повысилась, личная свобода постепенно начала становиться нормой. С этими переменами изменилось и отношение к «стержню» — ценностям, встроенным в идентичность человека. Теперь всё устроено так: видя вокруг себя разное отношение к одним и тем же проблемам и явлениям, человек постепенно формирует свои сильные установки и формирует собственную идентичность, которая необязательно изначально задана семьёй или окружением.
Но сформировать собственные установки получается не у всех. Есть разные обстоятельства, разные способности и возможности разных людей. Наблюдательность, образование, присутствие рядом хороших образцов для подражания, возможность заниматься любимым делом — многим все это недоступно. В эту-то щель, в этот зазор между отсутствием или нехваткой ценностей (как выражаются консерваторы, «моральной пустотой современного человека») и сознательной выработкой собственных ценностей в течение жизни — и встраивается пропаганда. Она прерывает процесс формирования самостоятельных ценностей и даёт готовые, «легкоусвояемые» сильные установки.
Очень часто пропаганда легко перешибает и традиционные ценности, усвоенные в семье, так как использует, как мы уже сказали ранее, сильные эмоции. «Ну да, отец и пастор говорили, что людей убивать нельзя, но ведь евреи-то — не люди, и души у них нет».
Кроме того, пропаганда, в отличие от традиционного общества, создаёт такие установки, которыми очень легко пользоваться. Они быстро приходят на ум, а главное — не требуют никакого душевного труда. Если то, что внушали отец и пастор, предполагало определенную (небольшую и доступную каждому члену общины) меру душевного труда — по крайней мере, нужно отказаться от некоторых пороков, в чем-то себя сдержать, где-то немного поработать, соблюсти ритуалы, — то пропаганда только потакает инстинктам, она соблазняет, совращает человека. Сильные установки пропаганды обычно не затрудняют, а облегчают жизнь. Именно поэтому они так конкурентоспособны и так легко вытесняют поверхностно усвоенные отцовские заветы.