Счастливый папа благодарит Господа, со всех ног торопится домой, и, отряхиваясь от снега, потрясённый, рассказывает маме о чуде. На что мама спокойно и уверенно отвечает:
– Никакого чуда. Это дочь твоя молится за тебя в Оптиной пустыни.
Когда Ольга вернулась домой и узнала о происшедшем, то подтвердила, что в этот январский день действительно была в Оптиной, и в момент потери и счастливого обретения аппарата как раз молилась у мощей преподобных Оптинских старцев за своих любимых папу и маму.
Как-то неожиданно Олег Владимирович затосковал. Тосковать ему было совершенно не о чём: любимая семья, любимая работа с достойной зарплатой, поездки в отпуск с женой и трёхлетним сынишкой по удивительным и прекрасным местам. И в храм по выходным они ходили всей семьёй, и дом – полная чаша…
О чём тужить? А вот: всё чаще, глядя на подрастающего сыночка, стал вспоминать собственное детство. Маму, добрую, светлую. Он, маленький, любил подбежать, обнять, погладить ручонками светлые пушистые мамины волосы и сказать: «Солнышко моё!» А мама подхватывала на руки, кружила и отвечала радостно: «Олежка-сыроежка мой! Это ты моё солнышко!»
Папу он не знал, а с мамой им было очень хорошо вместе в их маленькой однокомнатной квартире. Там все радовало малыша: кухня, с самыми вкусными запахами на свете, уютный диванчик, собственный письменный стол, который ждал, когда он, Олежка пойдёт в школу и будет заниматься важным делом – уроками, а пока они с мамой за ним рисовали вместе, учили буквы, читали азбуку.
Или чудесный сервант, в котором располагалось целое множество полочек, шкафчиков, отделений. В одном – высоко – прятались сюрпризы и замечательные подарки: машинки, мяч, подъёмный кран, конструктор, из которого они вместе с мамой мастерили всякие разности. И у него всегда получалось лучше, чем у мамы, и она хвалила его: «Ты у меня настоящим мужчиной растёшь, сынок!»
Были антресоли, где ожидали своего часа новогодние игрушки. Он так любил и так ждал всегда приближения сказочных дней, когда мама, встав на стул, доставала большую коробку, полную ваты, дождика, хрустальных волшебных шаров и сосулек и прочих чудесных игрушек, которыми они украшали ёлку.
Был ящичек, где хранился их семейный фотоальбом. И там мама была маленькой девочкой в коротком платьице и школьницей с портфелем в руках, – это когда его ещё не было у мамы… И портрет мамы, где она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах… «Солнышко», – шептал он, глядя на любимую фотографию.
А ещё – снимки на юге, где он строил на песке дворец, он всегда любил что-то строить, а мама смеялась и помогала. Он стал архитектором, и хорошим архитектором, – наверное, благодаря тем детским играм…
Что-то он совсем расклеился: игрушки ёлочные, сервант, диванчик… Узнал бы кто на работе… Метр девяносто пять и сто килограммов накачанного тела вкупе с суровым взглядом и короткой стрижкой как-то не свидетельствовали о сентиментальности их владельца.
Став взрослым, иногда слышал или читал высказывания о том, как балует мальчиков женское воспитание, не позволяет воспитать настоящих мужчин. Он хорошо знал, что это не так. Всё бывает по-разному…
Его мама была умной и сильной – это он сейчас понимал. Но силу свою всегда скрывала. Четырёхлетний Олежка боялся темноты, а мама делала вид, что не замечает страхов сына. Обнимала его и шептала:
– Сынок, мы, женщины, такие трусишки! Как хорошо, что у меня есть ты! Знаешь, вот в ванной темно, и мне даже страшно как-то туда идти…
И он чувствовал прилив великодушия и благородства, и это великодушие и желание помочь маме прогоняли страх начисто. И он шёл, и включал свет, и радостно объяснял:
– Смотри, видишь: светло! И нечего тут бояться!
А в пять лет он брал у мамы сумку:
– Мам, пойдём быстрее!
– Да я бы с радостью, сыночек, вот только сумка тяжёлая… Мы, женщины, народ хрупкий…
– Давай я понесу! Мне не тяжело!
Это сейчас он понимал, что сумка была совсем лёгкой, а тогда учился, – учился быть сильным.
– Не плачь, сынок, мужчины не плачут!
– А если не можешь не плакать?
– Закрой дверь и поплачь, а потом выйди и улыбнись!
Так внезапно закончилось детство и так рано. Из садика забрала мамина подруга, Лена.
– Где мама?
– В больнице, Олег. Ей делают операцию: аппендицит.
Маму он больше не увидел. И фото маминых больше в руках не держал никогда. Приехала тётя Галя, мамина сводная старшая сестра, быстро оформила его в детский дом:
– У меня своих детей нет и не было, а уж с чужими я и подавно не справлюсь. Ты уже большой, Олег, будешь расти в коллективе, тебе это полезно. Квартиру вашу я сдавать стану, что ей пустой стоять-то. Деньги получу с квартирантов, глядишь, тебе куплю подарок какой-нибудь к школе.
В детдоме он, домашний, любимый, тем не менее не стал мальчиком для битья. Он быстро научился драться и не давал себя в обиду. Грозой детдома был Шняга, Вовка Шнягин. Он не отличался особой силой, но был патологически жестоким, не боялся боли – ничего не боялся, мог порезать себя самого или других – на раз. Олег дрался с ним и делал вид, что тоже не боится боли, не боится крови – ничего не боится, и Шняга отстал, признал равным.
Подарков от тёти он не дождался. Да и саму тётю видел только один раз, когда уже вырос и стал жить самостоятельно. Тётя не лишила его жилья, не продала втихаря – и за то спасибо. Когда он, уже совершеннолетний, пришёл в их с мамой квартиру – она была пуста. Совершенно пуста – ни мебели, ничего. Даже лампочки выкручены. Что ж… он выжил, не пропал, не попал в тюрьму и не стал преступником или тунеядцем.
Он слишком хорошо помнил маму. Помнил её любовь, и эта любовь давала силы, вела по жизни. И сейчас про него можно сказать, что он состоялся. Как муж, отец, хороший работник, профессионал…
Отчего же так ноет сердце и всё чаще снятся сны об их маленькой квартире, наполненной светом, цветами? Снится чудесный сервант, и маленький диванчик, и их с мамой письменный стол… А главное, у него не осталось ни одной маминой фотографии – совсем ни одной. И он очень боялся, что время сотрёт из памяти её светлые волосы и глаза с рыжими крапинками – и он забудет, как выглядела мама.
Он никогда в жизни не молился о вещах или предметах. Молился о сыне, о жене, о здравии и спасении своей семьи, о путешествующих и страждущих в болезнях. А вещи – это такой пустяк…
А тут вдруг ночью проснулся – и больше не смог уснуть: опять снилось, как живут они себе с мамой вместе, как она любит его. Почувствовал сильную тоску и, встав, подошёл тихонько к окну. Смотрел, прижавшись лбом к стеклу, на тихо падающий снег и, неожиданно для себя стал молиться:
– Господи, пошли мне что-нибудь о маме, какую-нибудь весточку, хоть что… Я так боюсь забыть её. Так люблю её, Господи…
Сам удивился несуразности просьбы – столько лет прошло, какие там весточки…
Днём, как обычно, забегался и думать забыл о ночных переживаниях. После работы проехался по магазинам. Обычно ездили за покупками всей семьёй, но тут особый случай – нужно было поискать подарок на день рождения жене. Выходя из машины, услышал скрипучий голос:
– Олег, это ты, что ли? Какой взрослый стал! А здоровый-то какой! Да… Когда я тебя последний раз видела – тебе ведь лет восемнадцать было, да? А какая машина-то у тебя красивая! Разбогател, что ли? А про родную тётку и не вспоминаешь?!
И он послушно, сам не зная, зачем, поехал к тёте Гале, постаревшей, уменьшившейся в размерах, в гости. И пил жидкий чай на неприятно пахнувшей кухне. Послушно улыбался, и кивал головой, и слушал, как жаловалась тётка на одинокую жизнь, на маленькую пенсию. Потом спросил:
– У вас не осталось что-нибудь из маминых вещей?
– Ещё как осталось! Я хранила в целости и сохранности!
Повела в коридор, подняла занавеску над каким-то шкафом – и он узнал их с мамой сервант!
– Вишь, как вещь сохранилась! Для тебя берегла! Можешь забрать… Ты мне только, племяш, помоги чуток… Денег не хватает – сам небось знаешь, каково пенсионерам живётся на белом свете, да ещё если никто не помогает… А я ведь тебе много добра сделала, Олег! Квартиру твою сберегла для тебя! И вот буфет тебе сохранила – гляди: как новенький!
И он отдал тётке пятьдесят тысяч – всё, что было с собой. Вызвал машину и забрал сервант, привёз домой, поставил у себя в кабинете. Жена, увидев этот старый сервант в их со вкусом и любовью обставленном доме, вздохнула, но, будучи человеком тактичным и умным, ни слова не сказала против и расспрашивать, глядя на его лицо, пока не стала.
А он закрыл дверь в кабинет, подошёл к серванту – и увидел всё как наяву: машинки, и конструктор, и ёлочные игрушки, и сладости на полке. Стал открывать шкафчики – всё пусто, там не осталось ничего из их с мамой жизни, но это был их с мамой сервант. Вдруг в одном из ящиков он что-то заметил. Засунул руку поглубже и достал… их с мамой фотоальбом.
Олег Владимирович открыл альбом – на него смотрели мамины весёлые глаза, рыжие в крапинку, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. И она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему. «Солнышко… Солнышко моё… Мама…» – прошептал он. Хорошо, что дверь в кабинет была закрыта – ведь мужчины не плачут.
Кто мой ближний?
Посвящается моей подруге Татьяне Кипрушевой-Кан
Стучат… Так громко стучат. Кто стучит, зачем? Таня с трудом открыла глаза, выкарабкиваясь из тяжёлого, беспокойного сна. Стучали в дверь:
– Вставайте! Вставайте, выходите!
Таня подвинула Надюшку, которая перебралась к ней ночью на постель, взяла со стола сотовый – половина второго.
– Одевайтесь, берите документы, деньги, ценные вещи, выходите – вода поднимается!
Люди, разбудившие её, пошли дальше, слышно было, как они стучали в соседские двери.